Оставив свои попытки, Инени вздохнул и грустно покачал головой. Затем, повернувшись к сундуку с солнечным диском, извлек стеклянный флакон и статуэтку божества – птичья головка с тонким изогнутым клювом на человеческом теле. Ибис, подумал Семен, священная птица Тота, бога мудрости.
Инени протянул ему флакончик, сделал вид, что пьет, поднял один палец и сурово нахмурился. Только один глоток, мелькнула мысль у Семена. Он понюхал темное зелье, пахнувшее сладкими травами, и решил, что на мышьяк или цианистый калий не похоже. Затем осторожно глотнул.
Сперва ничего не случилось, но через минуту-другую его вдруг стало охватывать странное оцепенение. Мир будто отдалился, скрывшись за дымкой полупрозрачного тумана; смолкли шелесты и шорохи, перекличка часовых на берегу, скрип обшивки судна и плеск волн, стучавших в борта. Вместе со звуками исчезли запахи; он смутно видел, как Инени окуривает птицеголовую фигурку, как шевелятся в молитве губы жреца, но не мог различить ни слов, ни ароматов. Однако мышцы еще повиновались ему, и, когда жрец показал на застланное шкурами ложе, Семен покорно вытянулся там и опустил отяжелевшие веки. В этот миг ему не хотелось спать или вернуться к бодрствованию; он пребывал сейчас где-то на грани меж явью и сном, в приятном расслаблении, будто его погрузили в ванну с теплой соленой водой и задернули матовые, приглушавшие свет шторки.
Покой, безопасность, тишина… Потом ее нарушил голос. Он произносил слова, звучавшие отчетливо, мерно и гулко, словно увесистые капли, падавшие в воду и странным образом проникавшие в мозг; Семену казалось, что он вот-вот догадается о значении этих неведомых слов, раскроет их загадочный смысл – возможно, даже ответит на том же языке. Но оцепенение сковало его и сделало безгласным; он мог лишь отсчитывать падение капель-слов, слушать их и запоминать.
Постепенно слова обретали жизнь, соединяясь в пары, сочетания и цепочки-понятия. Да – нет, хорошо – плохо, жарко – холодно, светло – темно… Я, ты, он, она, они… Ползти, идти, бежать, прыгать… Поднимать – опускать, бросать – ловить, отдавать – получать… Человек: мужчина, женщина, ребенок… рука, нога, плечо, грудь, живот, спина, пальцы, голова, лицо… лоб, брови, глаза, нос, рот, губы… Животное: бык, лошадь, коза, овца, собака, кошка… Здание: дом, дворец, храм, крепость… крыша, стена, окно, дверь, колонна, лестница… Дерево, камень, глина, металл… Золото, серебро, железо… медь и олово – бронза…
Чувство покоя и безопасности исчезло. Теперь Семен плавал в океане слов, набегавших то мелкой зыбью, то волной, то огромными валами; слова несли его, стремились потопить, подталкивали в чудовищный водоворот, в котором, как он внезапно понял, таились смерть или безумие. Странствие в этом океане было трудом опасным и напряженным; не всякий разум справлялся с ним, не каждому уму были доступны эти потоки слов, что снова и снова рушились в изнемогающее сознание.
Добрый – злой, красивый – уродливый, высокий – низкий, легкий – тяжелый… Бить, рубить, резать, колоть… Плот, лодка, корабль… Мир – война, ночь – день, звезды – солнце… Люди: роме, темеху, шаси, аму, нехеси, кефти, туруша… Царь – пер’о, Великий Дом… правитель сепа – хаке-хесеп… вельможа – семер… кузнец, горшечник, скотовод, каменотес, солдат… Войско: колесницы, лучники, копейщики… Вода: море, озеро, река, ручей… Великая Зелень – Уадж-ур… Суша: равнина, холм, гора, овраг… Города: Уасет, Мен-Нофр, Он-Ра, Саи, Абуджу, Хетуарет… Цвета: белый, черный, красный, синий, зеленый, желтый… Хоу – сфинкс, миу – кошка, хенкет – пиво…
Он удержался на грани водоворота, впитал все до единого капли-слова, звучавшие в гулкой пустоте; они внезапно оледенели и улеглись в сознании блестящими снежинками. Ощущение безмерного покоя вновь охватило его; он чувствовал, что проваливается в сон, и в то же время что-то подсказывало ему, что пора очнуться. Какой-то импульс, пришедший извне или родившийся в нем самом, какая-то фраза, уже понятная, негромкая, но повелительная.
Веки Семена дрогнули и приподнялись. Небо в дверном проеме потемнело, кровля из шелестящих пальмовых листьев покачивалась над головой, а ниже, будто плавая в вечернем сумраке, белели два лица: сухое, бесстрастное, с ястребиными чертами и полное жизни, надежды и радостного ожидания. Инени и Сенмут, вяло подумал он, балансируя между сном и явью. Что им надо? Чего они хотят?
Глаза молодого вельможи вспыхнули, губы шевельнулись, роняя капли-слова, и Семен внезапно осознал, что постигает их смысл. Простой и ясный, как солнечный свет:
– Сенмен, брат мой! Ты вернулся, хвала Амону! Вернулся из мира мертвых, чтобы спасти нас!
Глава 2 Время и язык
Инени уснул сразу после ужина, не прикоснувшись к блюду с сушеными фруктами. Его лицо, озаренное лучами заката, выглядело постаревшим и утомленным, на лбу и бритом черепе выступила испарина. Казалось, он завершил тяжелый труд, отнявший последнюю энергию.
– Ему придется отдыхать день или два, есть мясо и пить вино, красное вино из Каэнкема, – произнес Сенмут. – Сделанное им сегодня по силам лишь мудрому Тоту. Но Ибисоголовый – бог, а Инени – всего лишь один из нас и слеплен из слабой человеческой плоти, хотя временами умеет творить чудеса.
Слова проникали в сознание Семена, будто растворяясь в нем и порождая ясные образы. Совсем не так, как если бы с ним объяснялись на итальянском или французском; те языки все же не были родными, что-то ухватывалось сразу, а что-то нуждалось в осмыслении и переводе. Но сказанное Сенмутом он понимал без всяких усилий, без напряжения и даже более того – произнесенные слова не отзывались эхом русской речи. Будто он знал с детства этот певучий мелодичный язык, впитав его с материнским молоком…
– Благословен Амон! – Руки Сенмута потянулись к заходящему светилу. – Инени, мой учитель, сделал чудо, заставив тебя вспомнить речь Та-Кем, но это лишь ичи-ка[1], секретное знание Тота, дарованное кое-кому из жрецов. Разве сравнится оно с божественным могуществом? С властью Осириса, который, вняв моим мольбам, отпустил тебя с полей Иалу! – Он крепко стиснул плечо Семена. – И ты вернулся, брат, вернулся, наполнив мое сердце радостью! Вернулся оттуда, откуда не возвращаются!
– Я вернулся, – вымолвил Семен, чувствуя, как слова легко слетают с губ. – Я вернулся и очень доволен, что снова попал в Та-Кем, что вижу тебя, ем пищу, пью вино и чувствую ветер на своем лице. Это так чудесно!
Что еще он мог сказать? Кажется, Сенмут считал его умершим братом, пришедшим из загробного царства Осириса – знания Семена о древнеегипетской вере были скромными, но вполне достаточными, чтобы разобраться в словах молодого вельможи. Выходит, он явился в мир живых из запредельных пространств, из рая либо из ада! Скорее, последнее, с угрюмой усмешкой решил Семен, вспомнив о подвале Баштара, вонючей параше и ста четырнадцати могильных плитах. Нет, ста тринадцати! Последнюю он расколотил… Или все же кувалда разбила не камень, а кушитский череп?..
Грудь Сенмута дрогнула в затаенном вздохе. Сейчас он сидел на пятках, выпрямившись и прижимая ладони к бедрам, в напряженной позе древнеегипетской статуэтки писца. Семен не помнил, где и когда ему встречалось ее изображение, в учебнике или в какой-то прочитанной в юности книге, но поза казалась знакомой чуть ли не со школьных лет.
– Я не спрашиваю о тайном… не спрашиваю о ликах бессмертных богов и о других вещах, которые ты видел в Стране Заката… – дрогнувшим голосом прошептал Сенмут. – Я понимаю, что это знание – не для живых, что мы приобщимся к нему лишь после смерти… Поведай мне, брат, только об одном… скажи, это было страшно? Страшно умереть и стоять перед Осирисом, когда божественные судьи взвешивают твои деяния?
– Боги милостивы и прощают многое, – произнес Семен. – Они прощают гордецов и грешников, жестоких и жадных, льстецов, прелюбодеев и чревоугодников, прощают даже зло, если творилось оно по человеческому неразумию. – Тут он подумал о Баштаре, скривился и добавил: – Вот преступившим клятву приходится плохо! Им вытягивают язык, пока не обкрутят вокруг раскаленного медного столба сто четырнадцать раз.
Сенмут нерешительно улыбнулся.
– Ты шутишь, брат? Разве в полях Иалу есть раскаленные медные столбы?
– Там есть все. – Семен потянулся к блюду, бросил в рот горсть изюма. – Все, и еще больше! Если бы я мог рассказать…
– Боги милостивы и прощают многое, – произнес Семен. – Они прощают гордецов и грешников, жестоких и жадных, льстецов, прелюбодеев и чревоугодников, прощают даже зло, если творилось оно по человеческому неразумию. – Тут он подумал о Баштаре, скривился и добавил: – Вот преступившим клятву приходится плохо! Им вытягивают язык, пока не обкрутят вокруг раскаленного медного столба сто четырнадцать раз.
Сенмут нерешительно улыбнулся.
– Ты шутишь, брат? Разве в полях Иалу есть раскаленные медные столбы?
– Там есть все. – Семен потянулся к блюду, бросил в рот горсть изюма. – Все, и еще больше! Если бы я мог рассказать…
Он замолчал, с сосредоточенным видом пережевывая изюм. Если бы мог!.. – мелькнуло у него в голове. Только ты вряд ли поверил бы, мой неожиданный родич. В тех полях Иалу, откуда меня принесли ветры времен, чудес побольше, чем в загробном мире.
Сенмут глядел на него с любовью и обожанием – так, как смотрят на стены родного дома после долгих странствий на чужбине.
– Наверное, брат, ты многому научился в царстве Осириса. Ты ушел туда, когда я был совсем еще юным, и провел в полях Иалу больше десятилетия… Ты изменился. Ты выглядишь возмужавшим… И ты, я думаю, стал мудрее.
– Это так. Да, так! – Неожиданная мысль явилась Семену, заставив откинуться к стенке каюты. – Знай, брат мой Сенмут, – медленно произнес он, – что я и в самом деле приобщился к божественной мудрости, но за нее пришлось платить. Видишь ли, боги схожи с людьми в одном – за всякий свой дар требуют возмещения. Потребовали и с меня.
– Что же именно? Какую жертву ты им принес? – прошептал Сенмут и затаил дыхание.
– Мою память. Ее отобрал… э-э… – Он смолк, перебирая египетский пантеон в поисках нужного бога, самого алчного и страшного.
– Наверное, Анубис, – подсказал Сенмут. – Великий бог, но жаден, как шакал!
– Может быть. Не помню в точности… и не помню прошлой своей жизни… ни отца с матерью, ни друзей, ни того, кто властвовал в Та-Кем в те годы… Ничего не помню!
Семен сокрушенно понурил голову. В той ситуации, в какой он очутился, идея посмертного забвения была отличным выходом. Конечно, боги милостивы, но ничего не дарят смертным просто так – а что возьмешь с души покойника? Память, только память… И это справедливый обмен, если желаешь стать мудрее.
– Ничего не помнишь… – с печалью отозвался Сенмут. – Ни отца нашего Рамоса, ни матери Хатнефер, ни имени Великого Дома…[2] А меня? Меня ты вспомнил? – В голосе его звучала надежда. – Ночью, после боя с нехеси, ты назвал меня – Сенмут… И Реку назвал – Хапи…
– Возможно, память возвращается ко мне, когда я вижу то, что видел в прошлой жизни. Кто знает?
Семен пожал плечами и посмотрел на берег. День, проведенный им в гипнотическом трансе, был полон хлопот для спутников Сенмута. Они копали могилу в ближнем холме, в двух сотнях шагов от воды, и этот труд, похоже, длился от восхода до заката. Двое солдат еще возились в глубокой яме, двое охраняли их, а трое перетаскивали мертвые тела. Раненых не было видно в сгущавшихся сумерках – должно быть, они спали или лежали, не двигаясь, в высокой траве.
Чуткие пальцы Сенмута коснулись его руки.
– Ничего, брат, ничего, ты вспомнишь… Инени боялся, что магия ичи-ка тебя убьет или сделает безумцем, но – хвала Амону! – этого не случилось. Наоборот! Ты вспомнил речь людей, и я уверен, ты вспомнишь остальное. Может быть, даже отца и мать… Они умерли, но мы посетим их гробницу в Джеме. Ты не встречался с ними – там, в полях блаженных?
– Не могу сказать. Не помню…
Семен склонил голову, спрятал лицо в ладонях, чувствуя, как браслет на запястье царапнул подбородок. В той, другой жизни, его родители тоже умерли, и мысль о них пронзила его внезапной болью. Он понял, как был одинок все эти годы, тянувшиеся словно бесконечный караван; встречались случайные спутники, женщины и мужчины, а больше – ничего… Ни любви, ни семьи, ни достойной работы, ни прочих успехов, какими можно было бы похвастать в его летах, в период расцвета и зрелости… Какая уж тут работа – поддельные иконы, пепельницы да матрешки! Возможно, по этой причине он и поехал к Кеше Муратову в Хасавюрт, не ради денег, а от безнадежности, будто сбежал от себя самого… Посидеть за стаканом вина, вспомнить с другом молодость… Вот и посидел! Два года с лишним в ямах да подвалах!
Опустив руки, он поглядел на Сенмута и усмехнулся. Ну, что было, то было, и тосковать о прошлом ни к чему! Тем более о ямах и подвалах либо о пепельницах и матрешках… И пусть тут нет ни телевизоров, ни унитазов, ни трамваев, зато есть брат! Возможно, сыщется и что-нибудь еще… что-то такое, о чем Семен Ратайский и мечтать не мог, что суждено лишь Сенмену, сыну Рамоса…
Он снова бросил взгляд на берег и спросил:
– Скажи, почему солдаты копают могилу в холмах? Почему не здесь, у реки?
– Ты не помнишь, как разливается Хапи? Сегодня двенадцатый день мехира, воды схлынули, а в месяце атис берег будет затоплен, и тела сгниют. Мы не можем взять погибших с собой, привезти в Неб и отдать бальзамировщикам… Но такова судьба солдат и путников! Каждый может погибнуть на чужбине и лишиться достойного погребения… так, как случилось с тобой… Пусть же лежат в холмах, в сухой земле, а не в грязи!
– Значит, я погиб на чужбине, – задумчиво протянул Семен. – Но где? И кем я был? И что со мной произошло?
– То же, что чуть не случилось с нами. Ты был ваятелем и ушел за горизонты Ра в таком же плавании, какое совершаем мы сейчас. Великий Дом – жизнь, здоровье, сила! – повелел найти подходящее место для новых каменоломен, и ты отправился в страну Куш. Тебя и нескольких воинов и корабельщиков убили нехеси – да поразит их мощная Сохмет! – и ваши спутники, те, кто остался жив, похоронили мертвых где-то поблизости, в скалах у третьего порога. Дикие нехеси из земли Иам убили вас, те самые, что чуть не разделались с нами прошлой ночью… Мы бы погибли, если бы Осирис не прислал тебя, чтобы спасти сынов Та-Кем и отомстить обидчикам!
– Что ж, – произнес Семен, – долг платежом красен. Осирис, кажется, о том не забывает.
– Он справедлив!
– Конечно, конечно, – согласился Семен, поглядывая на воинов, засыпавших землей могилу. Их силуэты были едва видны на фоне темнеющих небес, и казалось, что на холме копошатся бесплотные призраки. Не спуская с них глаз, он промолвил: – Ты говоришь, я оставался в полях Иалу больше десятилетия… Это большой срок. Кто же теперь правит в благословенной земле Та-Кем?
– Благой бог Мен-хепер-ра, владыка Обеих Земель, да живет он вечно! Правда, он еще молод и неопытен, слишком молод, чтобы носить белую и красную короны, однако…
Мен-хепер-ра! Семен нахмурился; попытка определиться во времени оказалась неудачной – такого фараона он не знал. Слишком молод? Может быть, Тутанхамон? А имена не совпадают по той причине, что Мен-хепер-ра – не личное имя, а тронное? Кажется, у царей Та-Кем было множество имен и титулов… Какое назвал ему Сенмут?
– У владыки есть другое имя? – спросил он, глядя на возвращавшихся с холма солдат. Показался один из раненых, высокий темнокожий человек; руки его мерно двигались над грудой хвороста, и вскоре там зажглась огненная искра.
– Да, конечно. Его зовут Джехутимесу, так же, как звали его благословенного отца и великого деда. Первый Джехутимесу и послал тебя в Куш… Припоминаешь?
Семен неопределенно пожал плечами. Три Джехутимесу подряд… Ценная информация для историка, но для него этот факт значил не больше, чем льды на вершине Килиманджаро. Он мог бы припомнить десяток имен древнеегипетских фараонов, но первые, что всплывали в памяти, – Тутмос и Рамсес – не годились; то были эллинизированные имена, отличные от настоящих. Насколько отличные, Семен не представлял; возможно, разница была такой же, как между названиями страны: Египет-Айгюптос и Та-Кем… Впервые ему пришло в голову, что вся история Египта, которой его учили, полнится греческими названиями и именами, а это значило, что ни одно из них не соответствует действительности. Он затвердил в гипнотическом трансе названия многих городов, Уасет и Мен-Нофр, Саи и Абуджу, Хетуарет и Нехеб, Кебто и Пермеджед – но что это были за города? Где находились? Какому времени принадлежали? Какой из них был Мемфисом, какой – Фивами?
Это оставалось тайной за семью печатями, а значит, были нужны другие ориентиры. В конце концов, должен ведь он представлять, в какую угодил эпоху! Явно не в Египет Птолемеев и, пожалуй, не в седую древность – кинжалы и наконечники копий у воинов не медные, а бронзовые… Видимо, Среднее или Новое царство, тысячелетняя эра, вместившая многие династии, падения и взлеты, мятежи и войны, жестокие междоусобицы и прочий исторический парад кровавых катаклизмов… Но для него все это – не история! Он – здесь! Он может прожить свою жизнь спокойно и мирно, если попал в период процветания, либо закончить ее в рабстве у гиксосов, ассирийцев или персов. Рубить камень где-нибудь в Ниневии… Чем не Чечня!