Таро наклонился к печке, перекладывая дрова. И вдруг вскрикнул. Я бросился к нему.
Таро тащил что-то из-под ножек... рванул изо всех сил. В руке у него была самая настоящая, явно в рабочем состоянии «Рокада». Отличный пистолет, мы все его на сборах опробовали.
– И патроны тут, посмотри, – Таро вытащил из-под печурки тщательно запаянный мешочек. Потом нагнулся, тщательно осмотрев все пространство внизу.
– Больше ничего нет, – сказал он с оттенком сожаления.
– Ну и дела, – пробормотал я. Оружие – это все-таки что-то... не знаю, смог ли бы я выстрелить в человека. Не пробовал еще ни разу. На войне, конечно, смог бы, куда денешься-то... А вот так, просто защищая свою жизнь, не знаю. Мне не хотелось стрелять. Просто приятно было знать, что у нас вот есть «Рокада». Таро сунул оружие себе за пояс, патроны – в карман.
Арни сидел на стуле и дышал. На него было жалко смотреть – глаза ввалились, между губами и носом – ярко выраженный синий треугольник. Губы тоже синие. Мы с Таро занялись растопкой. Вскоре в квадратном отверстии весело затрещал огонь. Одно из одеял мы развесили на свободном стуле перед печкой. Другие разложили на полу.
– Может, ты в уголке поспишь как-нибудь? – предложил я, подойдя к Арни.
– Не знаю... я не смогу, наверное. Мне тут, на стуле лучше.
Мы придвинули стул к стене, в угол, так, чтобы Арни мог на стену опираться. Одно из одеял было относительно сухим, мы завернули в него Арни, аккуратно, чтобы он все же не у голой стены сидел. Потом Таро разделил наши последние сухари.
– Быстро кончились, – сказал он мрачно, – Надо было экономнее.
– Ничего... – сказал Арни между хрипами, – завтра... найдем... что-нибудь... обязательно...
Похоже, он был настроен оптимистичнее всех. Неизвестно, сколько нам еще придется блуждать по лесам... летом – еще были бы грибы, ягоды... Сейчас – и думать не о чем. У нас нет шансов, кольнуло меня. Это хорошо так думать, когда планируешь, сидя после ужина в комнате – есть шансы, нет шансов... А когда понимаешь, что «нет шансов» – это вполне реальная смерть от голода... что вот этот холодный, мокрый кошмар будет еще кошмарнее, еще хуже, до тех пор, пока не станет совсем уж непереносимым, и тогда ткнешься носом в мокрые ледяные листья... Я поспешно отогнал эти мысли.
– Ничего, – сказал Таро. Мне показалось, что он думал о том же. Это Арни мог не думать о голодной смерти – у него были заботы поважнее. Выдохнул один раз – вот и хорошо. Вот уже можно опять быть оптимистом. До следующего выдоха. Я вдруг понял, что Арни может умереть. Задохнуться. Задохнуться – страшно. Я всегда боялся повешения. Как-то в детстве смотрел повешение по телевизору – какого-то шпиона казнили... и как-то я ярко представил – как это, когда не хватает воздуха...
– Зато мы на Квирин попадем, – сказал Таро поспешно, – Может быть, и глупо, но мы доберемся до Баллареги и попадем на Квирин. А там – здорово... Там, Арни, тебя сразу вылечат. За пять мниут. Будешь опять как человек.
– А нас возьмут на Квирин? – спросил я, – Ну ты ладно, у тебя отец... а мы-то здешние. Думаешь, им можно вот так кого попало брать?
– Я думаю – да, – кивнул Таро. Собственно, что он об этом знает? – подумал я. В детстве с отцом говорил – так это когда было... что он помнит? Наверное, это все-таки безумие. Наверное. Было бы мне лучше сейчас в тюрьме? Ведь я наверняка был бы сейчас уже в тюрьме. Не знаю... но хоть бы ребята так не мучились со мной.
Я уснул почти сразу. Арни кемарил кое-как, сидя, мы подперли его с двух сторон для тепла и под мерный страшный хрип погрузились в сон.
Темная грузная фигура стояла у окна в предрассветных сумерках. Таро. Холодно. Очень холодно. Я скосил глаза и увидел, что Арни спит. Дыхание его стало потише и ровнее. Странно, но он был единственным из нас, кто мог спать. Вероятно, промучился всю ночь, и вот только теперь... и дыхание, слава Богу, стало лучше. Это самое главное. Я подавил кашлевой рефлекс, чтобы не разбудить Арни. Лучше бы не вставать, но сильно мерз бок, и ноги затекли. Я осторожно поднялся, закутал Арни и подошел к окну. К Таро.
– Что делать будем? – спросил он, полуобернувшись ко мне. Я не отвечал.
Оставаться здесь – немного теплее, крыша над головой. Но ведь еда кончилась, а в лесу сейчас ничего не найдешь. Идти снова в лес... Так неизвестно, как далеко он тянется. Но так все же есть надежда какая-то. А сидеть здесь...
– Надо идти, – сказал Таро
– Пусть поспит, – я скосил глаза на Арни. Таро кивнул.
– Конечно, проснется, и пойдем.
– Кажется, ему получше...
Я наконец раскашлялся, зажав рот кулаком. Таро сочувственно смотрел на меня.
– И как ты никогда не болеешь? – прохрипел я. Мой друг пожал плечами.
– Родители в детстве меня закаляли... мы даже зимой в реке купались. Бегали босиком. Отец хотел, чтобы я стал сильным.
– Ты и стал... – я окинул его взглядом, – А приемам этим... ну драться – тоже отец научил?
– Да. Это рэстан, так на Квирине называется.
Мы помолчали.
– Ты думаешь, нас возьмут на Квирин? – выразил я наконец давно терзавшую меня мысль. Таро кивнул.
– Отец сказал, да. Обязательно. Что бы ни случилось, я должен прийти по этому адресу и меня возьмут. И вас тоже, я уверен.
– Почему ты так думаешь? – я внимательно смотрел на него.
– Без вас я все равно... никуда, – Таро дернул плечом, – знаешь что, Ланс? Мой отец... он совсем другой был. И мама. Понимаешь, я маленький-то думал, это нормально. Ну, это мои родители, я их люблю, они для меня самые лучшие. А потом я думал об этом и понял, что они действительно были другие. Тут ведь у нас вообще про любовь неприлично говорить. А это очень хорошо, Ланс. Это когда ты со своими родителями – как единое целое. Вот как организм, понимаешь, если тебе руку порезали, то больно всему телу. Вот так у нас было...
И у нас троих ведь так же, подумал я, но ничего не сказал. Таро продолжал.
– Дети еще ничего, вот мы с вами же подружились. Дети бывают ничего, но очень быстро становятся такими, как все. А взрослые тут, Ланс, они вообще не знают даже, что любовь есть. Это только считается, что люди женятся, семью заводят. По-настоящему тут любви нет и быть не может. Ну может быть, у кого-нибудь, редко. На самом деле все заняты другим. И ладно бы еще в Цхарна верили, а то только ведь делают вид, что верят, а на самом деле все заняты тем, как бы в жизни получше устроиться, побольше пожрать, одеться, благ получить всяких.
Я подумал, что Таро прав. И в Цхарна-то у нас по-настоящему никто не верит. Только принято делать вид, что веришь, но всерьез, глубоко... ну, может, кто-нибудь это и воспринимает глубоко, но очень редко. Вот Пати – она идейная... но если подумать, и она верит не в Цхарна, а в Общину.
– А там, на Квирине, все по-другому... я так думаю, – добавил Таро, – Я давно уже думал об этом. Надо было, конечно, раньше уйти, Ланс. Летом, можно было как-нибудь схитрить, подделать какие-нибудь пропуска. Но я сам уже в такого превратился, как все... мечтал, чтобы Магистерий дали, с девчонками связывался. А они тоже такие... какая там любовь! – горько закончил он.
– А на Квирине, ты думаешь... – осторожно спросил я. Глаза Таро блестели в сумерках.
– Да! Там любовь. Там люди живут любовью, я это знаю. Там все по-настоящему!
– А Цхарн? – спросил я. Таро вдруг прислушался, замер.
– Ты что?
– Тихо! Окно! – Таро внимательно вглядывался в сумерки.
– Нет, ничего вроде... показалось. Цхарн... ты сам-то в него веришь?
– Ну...да, верю вообще-то.
– На Квирине нет Цхарна. Там Бог, – сказал Таро.
– Как в Беши, что ли?
– Не знаю. Может быть. Но папа мне говорил, что Бог есть. Чтобы я верил и помнил. И еще знаешь что? Что Бог есть любовь. Это так написано в Божественной ихней книге. Бог есть любовь. Поэтому я и думаю, что на Квирине... – Таро снова замолчал.
Какой-то важной была эта минута. Торжественной. Я чувствовал, как это важно – то, что он сказал сейчас. Мне хотелось ответить, что если Бог есть любовь, то в Беши Бог, наверное, какой-то другой... какая там любовь, у них, говорят, еще хуже, чем у нас, все. Но я не отвечал... Таро говорил сейчас то, во что верил... по-настоящему верил. Вот во что он верил, оказывается.
Бог есть любовь. Бог – это вот мы трое. Это самое лучшее, что было в нашей жизни, что вообще может быть. И это так здорово! Здорово потому, что Бог с нами, а не с Зай-заем и не с Пати с ее дурацкой верой в Общину. Потому что значит, мы правы. И мы жили правильно. И даже если умереть придется, мы правильно умрем.
Я хотел сказать Таро, что уже и неважно, попадем ли мы на Квирин, и будет ли на Квирине так хорошо, как он думает. Нам уже сейчас хорошо, очень хорошо, просто здорово, в этом темном холодном доме, без еды и почти без надежды, в предрассветных сумерках. Мы ведь вместе, и мы правы, и мы все трое – одно целое, и с нами Бог, Который есть любовь.
Но я не успел сказать ничего. Таро прошептал:
– Черт! Не показалось все-таки! Буди быстро Арни!
Но я не успел сказать ничего. Таро прошептал:
– Черт! Не показалось все-таки! Буди быстро Арни!
Я бросился к Арни и растолкал его. Таро стоял у стены рядом с окном и осторожно выглядывал. Глаза у него хорошие. Я еще ничего не видел. Арни, продирая глаза, подошел к нам.
– Что такое?
Таро вытряхнул на ладонь патроны. Быстро и умело зарядил пистолет. Снова встал у окна.
– Это за нами, ребята, – сказал он. Я осторожно выглянул в окно.
Теперь видел и я. В кустах кто-то был. Кусты перед домом шевельнулись.
– Там, с другой стороны, есть выход, – прошептал Таро, – но они, наверное, окружили дом.
– Попробуем выйти... или запремся здесь.
Таро колебался. Арни молча смотрел на нас, похрипывая.
– Давайте попробуем, – сказал он наконец. Мы молча двинулись к выходу.
На этаже не было никого. Мы стали спускаться по лестнице. Таро шел первым. И первым замер от резкого окрика.
– Стой! Руки вверх!
Я разглядел впереди темную униформу и маячившие на уровне колена острые собачьи уши. Если бы не Таро, нас тут же и схватили бы, но Таро родился военным. Он мгновенно бросился вперед, поднимая пистолет. Выстрел гулко раскатился по коридору, я увидел мелькнувшую белозубую собачью пасть, потом кровь, Таро схватился с кем-то, я рванул Арни за руку, мы оказались рядом с Таро. Задержавший нас Треугольный уже упал, рядом лежала собака, я заметил тонкую струйку крови, стекавшую из пасти.
– Быстро! – скомандовал Таро. Мы побежали к выходу. Темная фигура перекрыла свет, что-то кричала, я увидел Таро – он вновь поднимал пистолет, страшно оскалив зубы. Снова выстрел, и охранник у входа упал... убит! Я сжал зубы и бросился вслед за Таро, мы выскочили на улицу. Невдалеке маячили лошадиные силуэты. И какие-то люди. Бежали со всех сторон, кричали что-то. Слышались сухие хлопки выстрелов.
– Кони! Кони! – крикнул Таро. Он шел пятясь, крепко сжимая в руках пистолет. Он убил, и собирался убивать снова. Ужас колотил меня. Мне показалось, что Таро споткнулся, он упал как-то неловко, я бросился к нему, поддержать, взять пистолет, если нужно, но Таро не выпрямился, как я ожидал этого, он упал на спину, странно подвернув под себя ногу, прижав руку к груди. И на смуглой коже – кровь, быстро вытекает, куртка намокает вокруг... О Цхарн, он ранен! Пистолет! Я схватил пистолет, выпавший из руки Таро. Поднял его, целясь в наступавшие на нас темные силуэты – они не двигались, опасаясь выстрелов. Есть ли там вообще что-нибудь в барабане? На меня плыли страшные, огромные, блестящие глаза Арни.
– Пойдем, Ланc! Пойдем... Ланc, пойдем! Ланc!
– Смотри, смотри! – он как-то бессмысленно тыкал вниз. Я вдруг увидел совершенно белое лицо Таро, белое на темной холодной листве, и узкую полоску белков закатившихся глаз под полуоткрытыми веками. Арни нагнулся над раненым.
– Ланc, он... его нет! Его нет, Ланc!
Я вдруг увидел, что Арни сжимает запястье Таро, он, вероятно, искал пульс. И еще я увидел позу Таро, неестественную, расслабленную, и очень, очень много крови. Большая дыра в груди, и из нее кровь прямо-таки хлещет, ручьем стекает вниз... Арни рванул меня за рукав.
– Пойдем! Лошади!
Я бросился за ним, все еще сжимая в руке пистолет. Рядом со мной оказалась лошадь, белая в сумерках, оседланная. Я мгновенно оказался в седле, сжал поводья левой рукой. Арни проскакал на своем коне вперед.
– Пошли, Ланc!
Но Таро! – хотел я сказать. Его же нельзя оставлять здесь! Его нет, зазвенел в ушах голос Арни. Его нет... Я ударил лошадь шенкелями. И тотчас вслед загремели выстрелы.
Теперь мы уже не колебались. Кони шли хорошим галопом по грунтовой дороге. Вскоре мы перестали слышать что-либо сзади... не знаю, как получилось, что преследователи отстали от нас. У них тоже были лошади. Я слабо соображал, я вообще ничего не понимал, что происходило вокруг. Светало, ветки хлестали по лицу, если не успеешь пригнуться, впереди качалась темная худенькая фигурка Арни, подпрыгивал рыжий круп его лошади. Внезапно Арни свернул с дороги. И почти сразу мы перешли на шаг. Арни почти лежал на холке своего коня, и даже отсюда я слышал хрип.
Я направил лошадь вперед, подъехал к нему. Арни повернул ко мне мокрое, почти черное лицо.
– Прости, Ланс... я не могу... быстро... не могу.
– Ничего, – сказал я, – мы потихонечку. Они уже отстали. Это хорошо, что мы лошадей нашли. Тут быстрее и не поедешь, лес...
Я говорил и сам себе удивлялся. Как можно было о чем-то думать, рассуждать? Какое значение сейчас имели все эти мелочи? Ведь Таро...
Как мы могли его оставить? Понятно, что он мертв, но каково ему сейчас там лежать, а может быть, они подобрали его. Даже наверное, подобрали. И он лежит сейчас среди чужих, злобных, ненавидящих его людей. И еще я не верил, что Таро больше нет.
Это было нельзя, невозможно даже представить. Он остался там, его схватили... и мы не могли его вернуть, выручить. Просто не могли, и все, по объективным причинам. Но не могло же быть так, чтобы .его совсем больше не было. Он страдал там без нас, он лежал один, некому было вытереть с него кровь, посидеть тихо рядом, положить руку на холодный лоб. Но он БЫЛ, он все-таки был... ведь я живу, я дышу, думаю, ощущаю задом скрипучее седло, так как же может быть, чтобы его не было?
– Ланс, – сказал вдруг Арни. Он говорил задыхаясь, почти шепотом, – Ты поезжай вперед, быстро... потому что я не могу уже быстро ехать. Хотя бы пообещай, если нас найдут, ты ускачешь вперед. Мне ведь все равно... так чтобы хоть ты добрался. Ладно?
– Не говори глупостей, – ответил я машинально. Потом вспомнил, что Таро убил человека и собаку. Это означало, что отныне мы – уже окончательные и бесповоротные преступники и бандиты. Хотя нам и так терять особо нечего. Но вот то, что он убил собаку – хорошо. Нас наверняка нашли по следам. И вряд ли у этих людей, в их общине окажется другая обученная собака, это ведь редкость. Странно, что мы вообще смогли уйти от них. Мы ведь даже не очень старались. Все как бы само собой произошло – лошади подвернулись, понесли быстро, преследователи отстали. Пистолет! В скачке я сунул его за пазуху. Теперь я достал «Рокаду», она была разряжена, а патронов, разумеется, никаких нет. В общем-то, оружие бесполезно... но я снова положил пистолет за пазуху, все-таки, кто знает, вдруг патроны попадутся где-нибудь.
Ерунда это все... чушь – весь этот наш побег. Это в шпионских фильмах встречаются такие лихие парни, которые для пропитания грабят поезда, останавливают и угоняют грузовики, отбирают автоматы у охраны и оставляют за собой кучи трупов. А мы – всего лишь двое... теперь уже двое заблудившихся мальчишек, у которых теперь даже зажигалки нет. И компаса нет, неизвестно, куда бежать. И еды нет, и главное – я даже не могу представить, где ее взять. И Арни болен, да и я тоже... сенсара тоже теперь нет. Вчера мы выкурили по последней, а Арни не курил уже давно, да ему это уже и безразлично.
Даже если мы, предположим, наткнемся на какое-нибудь жилье... я мог бы, наверное, выстрелить час назад, над трупом Таро, сжимая пистолет, только что выпавший из его руки – почти бессознательно выстрелить. Но вот хладнокровно спланировать и осуществить убийство часового, ограбить кого-нибудь... да не смогу я никогда это сделать! Про Арни и говорить нечего. Таро был другим, но и он не смог бы. Он единственный из нас, кто мог голыми руками обезвредить врага, завалил же он того охранника в коридоре. Мы еще более беспомощны, чем он. Но даже и Таро не смог бы стать таким вот профессионалом... смерть впереди, только смерть. Ничего, кроме смерти.
Мне вдруг захотелось сдаться. Прийти, сказать – делайте со мной все, что угодно. Но я вспомнил качалку, и тут же заныло вдоль позвоночника. Это нам обязательно предстоит, а как же? Нет... нет нам дороги в общину. Ладно бы, расстреляли сразу, и все, но ведь еще бить будут. Лучше уж так умереть...
– Слушай, Ланc... а может... нам сдаться? – спросил Арни в промежутках между хрипами. Я покосился на него.
– Тебе не дадут лекарства, – сказал я, – не дадут, Арни, и думать нечего. Это еще хуже.
Арни ничего не ответил. Я понял, что он думает. Точно то же, что и я. Пусть! Пусть не дадут ни лекарства, ни еды. Посадят в самую вшивую, холодную камеру. Пусть даже будут бить.
Но только чтобы не надо было больше двигаться, хоть что-то делать, куда-то идти и думать о чем-то... планировать...
Чтобы не надо было больше ничего за себя решать.
Чтобы больше не было этой ужасной, жестокой и мучительной, в сотни раз более жестокой, чем любой палач, этой невыносимой свободы!
А как, наверное, Арни это тяжело... Он, наверное, мечтает – просто остановиться, сесть куда-нибудь и ДЫШАТЬ. Цхарн с ним, с лекарством – просто ДЫШАТЬ. Заниматься процессом дыхания. И никуда больше не идти и не ехать. Даже побои, даже качалку, все можно пережить, ведь нас все равно оставят в покое, и можно будет просто дышать...
Если уж я мечтаю – просто ничего не делать. Никуда не идти... то что говорить об Арни.