Два дня!
Всего лишь два дня назад, еще в пятницу утром она жила совсем другой – привычной, размеренной и распланированной жизнью. Спокойной. Ровной. Устойчивой. Предсказуемой.
И все изменилось в один момент – неминуемо, как стихийное бедствие, как катастрофа, – когда вышел из тумана этот мужчина и не пожелал пройти мимо!
– Вышел ежик из тумана… – тихо проговорила Надюха, очередной раз бросив взгляд в зеркало на едущую сзади машину, – …вынул ножик из кармана…
За два дня она узнала про отца своего ребенка больше, чем за все эти одиннадцать лет! Она узнала про себя больше, чем могла за все эти годы.
– Буду резать, буду бить… – объезжая колдобину, продолжила Надежда считалку.
Сегодня утром, проснувшись и посмотрев на столик с остатками их ночного застолья, наполовину полную бутылку, бокалы с недопитым вином, вспомнила поцелуй, который словно обжег ее, оставляя надолго ощущение его мужских губ на коже. И со всей ясностью и четкостью вдруг осознала, что господин Казарин Даниил Антонович не исчезнет из ее жизни. Не пропадет, не сгинет и не растворится, так же неожиданно в тумане, как и появился. И что-то ему от нее нужно! И нужно было еще до того, как он узнал про Глашу. Ведь зачем-то он искал ее и приехал к ним в хозяйство, а потом не поленился и поехал дальше в соседний городок и даже пошел на концерт…
И это поразило Надюху так сильно, что вот на этом самом открытии ее заклинило, и врубился на полную катушку защитный механизм организма, притушив все чувства и эмоции, решив оградить ее от очередного стресса.
– С кем останешься дружить? – закончила она считалку, снова кинув взгляд в зеркало.
Даниил смотрел на Надину машину, двигающуюся впереди, и думал, как лучше объяснить и растолковать Наде, что он, пусть и благодаря чудесному, невероятному случаю, но снова появился в ее жизни и никуда теперь из этой жизни не собирается деваться.
Весь вчерашний день он находится в шоке.
В таком настоящем, крутом шоке! У него перед глазами все повторялась и повторялась картинка: девочка Глафира делает мостик, выходит из него в кувырок и выскакивает на авансцену, раскинув руки в приветствии зрителям, и как обрывается все внутри от понимания, что это его дитя!
Его дочь! Его! Родная! Дочь!
Он только об этом весь день и думал – занимался делами, общался, двигался – и думал только об этом. А потом увидел Надюху в этом ее золотисто-янтарном платье, и снова перевернулось все внутри, в который раз за эти два дня.
Два дня! Всего два дня, и его жизнь изменилась абсолютно!
Бывают, конечно, и позаковыристей выкрутасы судьбы, ему ли не знать, но то, что эта женщина так неожиданно нашлась, и новость, что у него, оказывается, есть дочь…
Это… Казарин не мог найти такого определения, которое бы передало все, что он испытывал и чувствовал эти два дня.
Надя ушла тогда с террасы настолько элегантно, что он глаз не мог отвести – поднялась грациозно с дивана, плавным жестом руки сняла пиджак, кинула его на сиденье и пошла неспешной величественной походкой, мимоходом оставив бокал на подоконнике окна. А шелковое платье обтекало, гладило ее фигуру, как погибающий от любви любовник – и Казарин все смотрел вслед, даже когда за девушкой тихо закрылась дверь, ему казалась, что снова и снова движется ее фантом к выходу, доканывая в нем все мужские инстинкты.
Он ушел следом за ней с праздника, ему хотелось подумать в одиночестве и тишине. Одиночества Даниил получил сколько угодно, а вот с тишиной вышел большой напряг – праздник гулялся с размахом и большим весельем. Впрочем, это почти не помешало Казарину думать. Он не мог заснуть, вышел на балкон, постоял, опираясь на перила, а потом сел в плетеное кресло, смотрел в темноту и думал, думал… Вспоминал все с того момента, когда обрисовался сквозь туман стройный женский силуэт, и как Даниил вышел из белесой субстанции в просвет на тропинке, кивнул незнакомке и улыбнулся, мгновенно отметив про себя ее привлекательную внешность, и как в следующую секунду его ударило узнавание…
И вдруг слишком громко для полной ночной тишины пропиликал сигнал сообщения, пришедшего на его телефон. Даниил достал смартфон из кармана пиджака, увидел, от кого оно пришло, прочитал, и в этот момент неожиданно ясно, как снизошедшее озарение, он осознал и понял все…
– А почему вы обращаетесь ко мне на «вы»? – спросила Глашка.
Они сидели за большим круглым семейным столом в гостиной за условным обедом, поскольку для обеда было еще рановато по городским меркам и в самый раз по сельским.
Девочка еле сдерживалась, чтобы не завалить Казарина вопросами и не потребовать его единоличного внимания только ей – ведь обещал же про цирк рассказать! Но ребенка остудили, напомнив о хороших манерах и о том, что Даниил Антонович гость в их доме, его надо угостить и принять как подобает, а потом уж расспрашивать. Но удержаться она все равно не могла. Ну не могла!
– Так я выражаю свое уважение к малознакомому человеку.
– Но я же ребенок, – напомнила она.
– Это не значит, что вам не надо выказывать уважение. Так принято у воспитанных людей, к которым я иногда отношу и себя, – пояснял Казарин.
– Понятно, – кивнула Глафира. – Значит, я до сих пор встречалась с не очень воспитанными людьми. Никто из взрослых еще ни разу не называл меня на «вы». А когда вам можно уже будет ко мне на «ты» обращаться?
– Когда вы мне это позволите, тем самым показывая, что принимаете мою дружбу и расположены ко мне дружески в ответ, – с серьезным видом, но явно сдерживая улыбку, объяснял Казарин правила этикета.
– Ой! – обрадовалась девочка. – Я к вам очень расположена и очень дружески! Давайте уже на «ты».
– Хорошо, – кивнул Даниил и, не удержавшись, усмехнулся.
– А скажите, это трудно стать настоящим акробатом? – закончилось окончательно и бесповоротно все возможное терпение у Глашки.
– Трудно, – подтвердил Казарин и спросил неожиданно: – А что ты знаешь о цирке?
– Ну… – задумалась она. – Много, наверное.
– Ну, например, с чего все началось: что во всех цирках мира арена, она же манеж, одного размера и устройства ты знаешь?
– Не-ет, – удивилась девочка и тут же спросила: – Какого?
– Сорок два фута в диаметре, или тринадцать метров, – уведомил Казарин.
– А почему? – завороженно допытывалась она.
– Ну вот, – усмехнулся Казарин, – а говоришь, что знаешь о цирке многое.
– Я знаю! – уверила его Глашуня и состроила рожицу, сообразив, о чем он спрашивает. – Ну, не совсем все, разумеется, но много.
– А действительно, Даниил, почему арены одинакового размера? – спросил с любопытством Максим Кузьмич.
– Это мировая история цирка, – принялся пояснять Казарин. – Такие размеры продиктованы профессиональной необходимостью. Дело в том, что современный цирк зарождался в девятнадцатом веке с конной вольтижировки и акробатики – попросту говоря, с выступления артистов на лошадях. А для акробатических трюков на спине у лошади требовалось, чтобы она всегда находилась под одним углом к центру манежа. И этого можно добиться, только поддерживая определенную скорость лошади при определенном диаметре манежа. Это очень непростое, красивое, тонкое искусство. Кстати, и барьер, окружающий манеж, тоже во всех цирках имеет определенный размер и такую высоту, чтобы лошадь среднего роста могла положить на него копыта передних ног и продолжать передвигаться задними по арене.
– Здорово! – завороженно глядя на гостя, восхитилась Глашка.
– И таких интересных, а порой совсем загадочных фактов про цирк очень много, – улыбался ей Даниил. – Если тебя увлекает это искусство, то, может, стоит начать с изучения его истории? – и добавил: – Хотя мостик и реприза у тебя уже получаются прекрасно.
– Какая реприза? – подивилась девочка незнакомому слову.
– Ну вот, – рассмеялся Даниил. – Значит, все-таки начинать придется с истории, – и пояснил: – Репризой в цирке называют окончание выступления. Когда артист раскланивается с публикой и приветствует ее, раскидывая руки в стороны, как бы посвящая и отдавая ей свое мастерство.
– Здорово! – еще раз, но серьезно повторила Глашка и спросила почти строго: – Все, мы закончили обедать? И я теперь могу поговорить с Даниилом Антоновичем?
– А мы тоже хотим его послушать, – сказала весело Рива, – он так интересно и увлекательно рассказывает.
– Нет, – отказала в приятной беседе взрослым Глашка. – Вы с ним и потом поговорите, а у меня много вопросов. И еще, – повернулась она к Казарину, – вы мне можете показать упражнения? Или вот вы говорили, что я сальто не докручиваю, можете показать, как правильно. А еще вы говорили про поддержку…
– А мы тоже хотим его послушать, – сказала весело Рива, – он так интересно и увлекательно рассказывает.
– Нет, – отказала в приятной беседе взрослым Глашка. – Вы с ним и потом поговорите, а у меня много вопросов. И еще, – повернулась она к Казарину, – вы мне можете показать упражнения? Или вот вы говорили, что я сальто не докручиваю, можете показать, как правильно. А еще вы говорили про поддержку…
– Глаша! – остановила дочь Надя.
– Все правильно, Глаш, – поддержал девочку Казарин, – куй железо, как говорится, пока не пропало, – и обратился к взрослым за столом: – Спасибо большое, все было необыкновенно вкусно.
– Пожалуйста, – ответила за всех радушно Рива. – Вы очень благодарный едок, Даниил. Нахваливаете от души, так, что хозяйкам приятно.
– Но это на самом деле было потрясающе вкусно, – повторился он и поинтересовался: – Есть ли где-нибудь место, площадка, подходящая для тренировок? Я бы показал Глаше, как правильно нужно делать некоторые элементы.
– На заднем дворе большая площадка с травяным покрытием. Подойдет? – предложила Надя.
– Посмотрим, – поднялся из-за стола Казарин.
– Я покажу! – тут же подскочила Глашка.
Обежала стол, ухватила Казарина за руку и потащила за собой, что-то по ходу уже рассказывая нетерпеливо, возбужденно. Так и утащила из дома, и вскоре послышались их громкие голоса за окном.
– Интересный человек, – признался Максим Кузьмич, посмотрев на Надю. – Я представлял его иным по твоим рассказам и по тому, что прочитал и слышал о нем.
– Раньше он был другим, – задумчиво покачала она головой. – Прошло очень много времени, и обстоятельства, жизнь изменились. Да и все мы.
– А мне он понравился, – решительно заявила Рива.
– Он так на всех женщин действует, – рассмеялась Надя, – очаровывает.
– Но-но! – предупредил наигранно Максим Кузьмич и, обняв жену за плечи, притянул к себе и поцеловал в висок.
– Я имею в виду, как личность понравился, – рассмеялась Рива, глядя на мужа снизу вверх таким особым взглядом, который только на двоих.
– Как личность… – повторила за ней автоматически Надюха, глубоко задумавшись.
– Ты чего-то опасаешься? – насторожился Максим Кузьмич.
– Себя, пап, – честно призналась она. – Я боюсь, что могу быть необъективна, лелеять какие-то застарелые обиды, стремиться что-то доказать, наказать. И хоть я не чувствую в душе и памяти ничего этого, но вдруг оно где-то там засело и вылезет. Я очень боюсь принять неверное решение, а ведь решается вообще-то судьба Глаши.
– И твоя, – напомнил дед.
– Пойдем пройдемся, – предложил часа через два Казарин Наде, наблюдавшей за их занятиями с Глашей. – Я показал некоторые упражнения, теперь Глаше надо их повторять и закрепить, – и усмехнулся. – Это надолго, она очень упорная девочка, но часа через два ее все же следует остановить.
– Я предупрежу папу и Риву, – кивнула, соглашаясь Надя и спросила вроде как без особой заинтересованности: – А тебе не нужно возвращаться в пансионат?
– Нет, – ответил Казарин и спросил: – У вас в округе есть какое-нибудь особое место, которое тебе больше всего нравится, где ты любишь бывать?
– Есть одно очень красивое место, – не сразу ответила Надюха, внимательно рассматривая выражение его лица. – Оно находится на самой высокой точке, над рекой, и там растет большая сосна, очень старая, а вид оттуда на окрестности открывается потрясающий. Излюбленное место нашей молодежи, но туда лучше подъехать на машине, слишком далеко добираться. Хочешь посмотреть?
– Поехали, – взяв ее под локоть, решительно распорядился Казарин.
Проселочная дорога шла по кромке большого поля, за ним через молодой березовый подлесочек изумрудно-зеленый от недавно вылупившейся листвы, дальше на широкий луг, заходила по краю в серьезный хвойный лес и обрывалась метрах в пятидесяти от стоящей на горе одинокой, горделивой сосны. Она казалась королевой, в царственном одиночестве осматривающей свои владения. Надежда припарковалась у трех небольших сосенок на обочине, они с Даниилом вышли из машины. Посмотрев наверх, на эту одинокую хвойную королеву, Казарин поделился впечатлением:
– Величественное дерево.
– Подожди, ты еще увидишь, какой вид оттуда открывается, – пообещала Надя и, взглянув на небо, заметила. – Дождь скоро будет. Давай поторопимся.
Чернющая туча закрывала полнеба, грозная, обещавшая вскоре пролиться майским мощным дождем, она недовольно перекатывалась, раздувалась, смещалась, собирая и накапливая силу.
– А где паломники? – полюбопытствовал Казарин. – То есть молодое поколение любителей природы и видов?
– Смотрят американский кинематографический фильм в нашем новом кинотеатре, – пояснила Надя.
– О как! – подивился Казарин. – Какой, однако, в вашем селе культурный народ: на концерты ходят, кинематографические фильмы смотрят.
– Движемся в ногу со временем и боремся за то, чтобы молодежь оставалась на селе, – объяснила Надюха и махнула рукой вперед. – Ну, идем?
Да-а-а! Вид потрясал своим величием!
Вот она, Россия – река, леса, поля-поля, луга! До горизонта красота-а, простор!
Стояли молча, смотрели. Парило.
Стало не просто жарко, а душно, ветер налетал сильными порывами, подхватил и растрепал наскоро скрепленные ненадежной заколкой волосы Надежды, задирал подол ее широкой юбки. Отступил, обманчиво затих и рванул с другой стороны, закинув большую прядь волос Наде на лицо.
Казарин повернулся к девушке, взял в руку, подержал, потер задумчиво между пальцами игривый локон, рассматривая, затем подвинулся совсем близко к Надежде, медленно заправил эту прядь ей за ушко и провел пальцами вниз по скуле, отчего у нее по шее вниз к заколотившемуся сердцу побежали обжигающие мурашки. А Казарин приподнял за подбородок ее лицо, заглянул в глаза и уведомил тихим, наполненным обещанием, потрясающим эротическим голосом:
– Ты должна знать, что я никуда теперь не уйду из твоей жизни.
– Я понимаю, – так же тихо ответила она, встречая его взгляд. – Глаша твоя дочь, и ты имеешь право…
– Тшь-шь, – прижал он палец к ее губам, останавливая слова. – Не из-за Глаши. – Даниил смотрел и смотрел в Надины глаза, словно завораживал, и что-то такое пугающее и прекрасное светилось в глубине ее зрачков. Он провел, еле касаясь пальцами, по ее щеке и тихим, наполненным чувством голосом признался: – Одиннадцать лет прошло, а я все помню. Каждый день, проведенный с тобой. Кожу твою, запах твой, руки твои, улыбку, голос и смех. Мое тело тебя помнит все эти годы, и те оргазмы, которые я испытывал только с тобой. Ни до тебя, ни после ни с одной женщиной я не переживал такого. И есть еще нечто гораздо большее, что я должен рассказать тебе и что связывает нас…
Он медленно наклонил голову, не отводя взгляда от ее глаз, и поцеловал…
Это был поцелуй всей ее жизни!
Поцелуй всей жизни Надежды Петровой! Всех лет без этого мужчины, всей мудрости, накопленной после него, – поцелуй совсем другой женщины, чем та прошлая, молоденькая Надюшка.
Он не спешил и не усиливал напор – медленно, предельно чувственно целовал ее, словно пил сладкий нектар, дарующий жизнь, – возвращая к сегодняшней реальной жизни их обоих. У нее подкашивались ноги, дрожало все внутри, наливаясь какой-то огненной субстанцией, и казалось, что душа поднимается и рвется куда-то вверх…
Даниил медленно отстранился, всмотрелся в выражение ее лица, и глаза у него посверкивали, плавились топленым шоколадом от желания. Он протянул руки, ухватил за края Надину футболку, остановился на пару секунд, спрашивая взглядом последнего разрешения, и потянул вверх. Сдернул, кинул куда-то на землю, медленно завел руки за спину девушки, расстегнул и снял бюстгальтер, уронил его на землю. Стоял и смотрел на ее великолепную грудь.
И под его восторженным взглядом она вдруг почувствовала, как вырывается из нее какой-то прямо огненный вихрь так долго сдерживаемой, постоянно контролируемой ею страсти – так она боялась и не хотела показать ему свое влечение с момента их странной встречи! Так держала себя, держала, справлялась же! И вот все! Все! И все до лампочки и не имеет значения! Никакого!
И она шагнула к нему, обвила руками и прижалась! И тут они понеслись! Целуясь страстно, неистово, стонали, торопились, срывая друг с друга одежду – и вдруг снова все остановилось!
Даниил шагнул назад, оставляя Надю одну, и потрясенным, восхищенным взглядом рассматривал ее обнаженное тело. А потом вернулся опустился на одно колено, провел рукой по ее телу от шеи, по груди, вниз по животу, наклонил голову и поцеловал нежно ее живот…
– Ты великолепна, – прошептал Казарин с таким благоговением, что на глаза ее вдруг навернулись слезы. – Ты стала еще прекрасней.