— Вот вы во время войны были героем, а я что-то не вижу, чтобы мир вас проглотил, — заметил МакКрэкен. — Все по-прежнему считают вас Королем Неба.
— Ну, не таким уж я был героем и не такой уж я «король». Просто не сумел адаптироваться и предпочитаю взирать на мир сверху — возможно, потому что здесь, внизу, он кажется мне слишком сложным. — Он показал трубкой на реку. — И раз уж речь зашла о сложностях… боюсь, вода начала прибывать.
— Шутите!
— Это вы реке скажите. Десять минут назад вода не доходила до этой ветки, а сейчас она уже плавает.
— И что мы можем сделать?
— Ничего.
— Ничего? — возмутился пассажир.
— Именно! — настаивал американец. — Это как раз тот случай, когда пилот не в силах что-то сделать, ему остается только принять все, как есть. Если ты решил летать, то должен сознавать, что тобой всегда будут управлять стихии. — Он сокрушенно развел руками. — Если реке вздумалось унести самолет… пускай уносит! Главное, сохранить свою шкуру и копить деньги на новый самолет.
— Странная философия для человека действия!
— Послушайте… — не выдержал собеседник. — Однажды недалеко от Вердена мне навстречу вылетели шесть «Фоккеров», которыми управляли новички. Я понял, что способен сбить двоих, может, троих из них, но в итоге они меня разделают под орех. Я бросился в пике, кое-как приземлился и побежал прятаться в окоп. Эти мерзавцы превратили мой самолет в кучу пепла, однако через месяц мы на пару с Бобом Моррисоном с ними разобрались. А как поступили бы вы?
— Кинулся бы в окоп.
— То-то же! Так что сидите и наблюдайте за тем, как уровень воды поднимается, и молите Бога, чтобы не больше, чем на пару метров.
Вечерело, с запада надвигались новые тучи, вдали сверкали молнии, за которыми с рабской покорностью следовали раскаты грома, и великолепная сельва по берегам реки быстро утратила свои яркие краски и превратилась в серое пятно, которое даже не выделялось на сером, более пепельном, фоне сумрачного неба.
Великая Саванна казалась унылой и печальной, как никогда.
Далекие тепуи оказались стертыми с горизонта низкими ватными облаками.
Белые цапли и красные ибисы дремали среди жасминов и водяных лилий.
Одни лишь утки, черные утки, летали совсем низко, касаясь крыльями поверхности реки, и время от времени ныряли с неподражаемой грацией.
Наступила ночь. Спешно, словно щелкнула пальцами, требуя уступить ей место, бесцеремонно прогоняя последние замешкавшиеся огни.
Прорычал первый ягуар.
Вода лизала колеса старого биплана.
Темнота стерла все различия.
Больше не было ни сельвы, ни реки, ни самолета, ни людей, ожидавших своей участи.
Только темнота и тихий дождик, без устали бубнивший свою монотонную песенку.
Люди погрузились в размышления.
Наконец один из них заметил:
— У меня задница намокла.
— Значит, вода продолжает прибывать. Будет лучше залезть в самолет.
Так они и поступили, однако вскоре стало ясно, что глаз сомкнуть все равно не удастся: в любой момент течение могло унести их вниз по реке.
Ни одной звезды.
Никакого намека на луну.
Одни лишь низкие тучи.
Спустя час Джон МакКрэкен спросил, словно именно это сейчас особенно его занимало:
— А что вы будете делать, если однажды надумаете жениться? Полагаете, что какая-то женщина согласится терпеть ваш образ жизни?
— Полагаю, что нет, — донеслось из темноты. — Но я не думаю, что когда-нибудь женюсь.
— Почему?
— Потому что я уже несколько лет влюблен в женщину, о которой мне ничего не известно.
— Что вы хотите этим сказать?
— То, что сказал: что мне ничего не известно. — Король Неба сделал долгую паузу и добавил изменившимся голосом: — Неизвестно, как ее звали, где она жила, какой была национальности, красавица или уродина, блондинка или шатенка.
— Вы что, меня разыгрываете? — возмутился шотландец.
— Вовсе нет! — возразил невидимый собеседник. — Эта женщина снится мне каждую ночь, я желаю ее каждую секунду и отдал бы полжизни, чтобы провести с ней хотя бы час, но даже не знаю, как она выглядит.
— Да объясните же, пожалуйста!
Воцарилось долгое молчание: очевидно, Джимми Эйнджел обдумывал, стоит ли рассказывать свою историю или нет, но потом, похоже, все-таки решился.
— Да чего уж там! — воскликнул он. — В конце концов сегодня тоже необычная ночь… — Он собрался с духом и наконец начал: — Это случилось четыре года назад. Немцы вовсю начали наступать, и высшее командование предпочло потерять самолеты, но спасти пилотов, поэтому нас посадили в санитарные машины, которые ехали в тыл. — Он тихо засмеялся. — Они были набиты ранеными и медсестрами, так что одной пришлось сесть мне на колени. Темень была непроглядная, и я не видел ее лица, даже голоса не слышал. Знаю только, что у нее было красивое тело… — Он вновь замолчал. Король Неба ушел в воспоминания, но потом все же продолжил: — Дорога была проселочная, вся в рытвинах… Падали снаряды, внутри машины царил страх, духота и разило смертью. И тут, спустя какое-то время, я почувствовал, что из-за того, что нас все время подбрасывает, от соприкосновения с упругими, идеально округлыми ягодицами, я начал возбуждаться. И понял, что она тоже возбудилась. Я робко погладил ее грудь, завернул подол и проник в нее. Это было что-то невероятное! Я почувствовал, что она испытывает все большее наслаждение и постанывает, ее приглушенные стоны сливались с жалобами раненых и криками ужаса. И с каждым накатом она изливала на меня теплую жидкость, которая текла по моим бедрам. Машину все подбрасывало и подбрасывало, однако я сдерживал себя, потому что от сознания, что я дарю ей такое блаженство, мне было так хорошо, что я забывал о самом себе.
Пилот вновь замолчал. Он глубоко дышал; пассажир сидел с закрытыми глазами, пытаясь представить себе описанную сцену.
— Это длилось почти час… — наконец продолжил американец. — Можете поверить? Долгий и чудесный час: в глухую ночь, в разгар боя, в окружении раненых, а может, и умирающих, я возносился в рай, закусывая губы всякий раз, когда чувствовал, как она изливается на меня. И когда все-таки кончил, я был как мертвый, но так и оставался внутри нее, а она продолжала издавать стоны, пока неожиданно не распахнулась дверца, и пилотам пришлось покинуть машину.
— Черт!
— Вот и я сказал: «Черт!» Санитарная машина растворилась в ночи, а я стоял и смотрел, привалившись к дереву, как мрак проглатывает женщину моей жизни.
— И вы так и не узнали, кто это был?
— Нет! Я искал ее после окончания войны, но ведь в ней участвовали англичане, французы, американцы и даже австралийцы, и медсестры были всех национальностей… Бог ты мой! Где она сейчас, в каком уголке земли?
— Замечательная история, — сказал шотландец. — Прекрасная и грустная.
— Война — время грустных и прекрасных историй… — Джимми Эйнджел глубоко вздохнул. — Иногда ночью я сажусь в постели и засыпаю. И тогда она приходит ко мне, садится мне на колени, и мы часами предаемся любви. Я уверен, что, где бы она ни находилась, она меня ищет и ее душа летит ко мне, преодолевая пространство.
— Когда-нибудь вы ее найдете!
— Нет! — твердо ответил летчик. — Не найду, да и не хочу найти. Воспоминание о ней всегда будет лучше самой лучшей действительности.
Они окончательно погрузились в молчание, слушая теперь только шум воды, который все усиливался.
* * *На рассвете острова не оказалось.
Вода поднялась больше чем на полметра, поглотив колесную ось «Бристоля», — зрелище, что и говорить, фантастическое и живописное, поскольку вряд ли что-то может выглядеть более нереально, чем старый биплан, «плывущий» посреди забытой богом реки венесуэльской Великой Саванны.
Так наверняка и подумал человек, вынырнувший в середине утра из-за поворота реки ниже по течению. Он тут же прекратил грести, застыв с веслом в воздухе и разинув рот, — не мог пошевелиться от изумления, пока Король Неба не замахал руками, чтобы привлечь его внимание, и не крикнул, чтобы он подплыл ближе.
— Эй! — крикнул американец на своем ломаном испанском. — Почему бы вам не протянуть нам руку помощи?
Незнакомец развернул свою примитивную пирогу, спрыгнул на песок — вода доходила ему до колена — и стал разглядывать аппарат вблизи.
Наконец он хрипло спросил:
— Это гидросамолет?
— Вовсе нет! — с улыбкой ответил американец. — Это всего-навсего мокрый самолет, что не одно и то же.
— Ага! И как же он здесь очутился?
— Это долгая история. У вас случайно нет веревок?
— Кое-какие есть. Вы что, хотите его отбуксировать?
— Что вы! Ничего подобного! Я собираюсь привязать его за хвост вон к тем деревьям, чтобы не унесло водой. А потом останется только ждать, когда вода в реке спадет.
— Что вы! Ничего подобного! Я собираюсь привязать его за хвост вон к тем деревьям, чтобы не унесло водой. А потом останется только ждать, когда вода в реке спадет.
Незнакомец окинул взглядом западную часть неба, задержав внимание на вершине далекого тепуя, и в заключение чуть заметно кивнул.
— Сегодня дождя не будет, — сказал он. — А если дождя не будет, к вечеру вода, скорее всего, опустится до прежнего уровня.
— Вы здешний?
— Я ищу подходящее место для миссии. — Он улыбнулся во весь рот. — Ах да! Я ведь не представился. Меня зовут Ороско. Бенхамин Ороско. Монах-доминиканец.
— Венесуэлец?
— Испанец. Из Гипускоа.
— Джимми Эйнджел.
— Джон МакКрэкен.
Они обменялись рукопожатиями. Услышав имя шотландца, миссионер направил на него внимательный взгляд, в котором сквозило восхищение.
— МакКрэкен? — с улыбкой повторил он. — Знаменитый Джон МакКрэкен с кокосами?
— С кокосами, с кокосами… — подтвердил собеседник. — Что до знаменитого, то это сказали вы.
— Не я это говорю! Это все говорят! Шотландец МакКрэкен превратился в легенду к югу от Ориноко. Вы хоть себе представляете, сколько людей решили попытать счастья в здешней сельве с тех пор, как вы появились в Сьюдад-Боливаре с той огромной кучей кокосов?
— Кокосов? — переспросил Король Неба, решив вмешаться в разговор, смысл которого, естественно, от него ускользал. — Мы что, прилетели сюда за кокосами? — забеспокоился он. — О каких таких кокосах вы говорите?
— О кокосах, — повторил отец Ороско, простодушно улыбаясь. — Обыкновенных зеленых кокосах!
— А что в них было такого, если они вызвали такой переполох?
— А то, что стоило их вскрыть, как из них начинал сыпаться поток золотых крупинок и алмазов размером с горошину. — Он покачал головой, словно ему самому не верилось. — Кое-кто уверяет, будто такого поразительного зрелища в Венесуэле никто никогда не видел.
Джимми Эйнджел повернулся к шотландцу и сказал ему с легким укором:
— Вы мне ничего не рассказывали об этих кокосах. Почему?
— Да тут и рассказывать-то особенно нечего, — просто ответил тот. — Эл Вильямс обычно прятал золото и алмазы в кокосы, которые затем склеивал смолой. В случае если лодка вдруг переворачивалась, они падали в воду, плавали на поверхности, и мы без проблем их вылавливали. Это всего лишь старый старательский трюк.
— Ловко! — согласился Король Неба. — Очень ловко. И сколько же таких кокосов удалось собрать?
— Немногим больше сотни.
— А на сколько потянула «начинка»?
— Сто тридцать фунтов золота и тридцать — алмазов.
— Вот это да! — гипускоанец не удержался и свистнул от восхищения. — И сколько вам за это дали?
— Где-то чуть больше полумиллиона долларов. — Джон МакКрэкен равнодушно пожал плечами. — Не слишком много, с учетом того, что это была плата за все невзгоды, перенесенные нами в самой опасной сельве на земле. — Он сделал короткую паузу. — А еще надо принять во внимание, что это стоило жизни самому лучшему и самому отважному человеку на свете.
— Полмиллиона долларов!.. — с восхищением повторил Джимми Эйнджел. — И там, куда мы направляемся, еще что-то осталось?
— Там еще много, — совершенно серьезно сказал шотландец. — И вы получите свою долю, если только река не оставит нас без самолета.
— Чертова река! — Летчик повернулся к отцу Ороско: — Кстати… а вы не знаете, что это за река?
— Я не вполне уверен, но, скорее всего, речь идет о Карони, — сказал гипускоанец. — Не могу сказать наверняка, потому что точных карт этой местности до сих пор не существует. Говорят, армия собирается произвести топографическую съемку и установить границы, однако, насколько мне известно, пока ничего не сделали.
— И сколько они будут с этим тянуть? — удивился американец. — Как это возможно, чтобы в разгар двадцатого века цивилизованная страна не имела точного представления о том, где находятся ее реки, горы или границы?
— Вы сами только что сказали: «Цивилизованная страна». Это и правда замечательная страна, вот только не совсем цивилизованная, — уточнил доминиканец. — Будь она такой, мне нечего было бы здесь делать. Территория к югу от Ориноко объявлена зоной свободного пользования, по этой причине здесь ищут убежища отщепенцы со всего света. Они знают, что стоит только переправиться через реку, правосудие их уже не достанет. — Он несколько раз прищелкнул языком и повернулся к шотландцу. — Будьте осторожны: если здесь проведают, что вы МакКрэкен, найдутся желающие снять с вас шкуру, чтобы вы им сказали, где скрывается это сказочное месторождение.
— Я непременно это учту. Действительно, моей главной проблемой до сих пор было сохранить свое имя в тайне. Аукайма всегда была лакомым куском.
— Вы тоже верите в Аукайму? — с улыбкой упрекнул его доминиканец.
— Не то чтобы верю, — ответил тот. — Просто я ее видел. И поэтому снова здесь.
Вскоре миссионер перевез их в своей утлой лодчонке на левый берег реки. Там они развели замечательный костер и приготовили вкусную уху из пираньи с рисом.
Испанец успокоил их относительно индейцев, неправильно называемых дикарями, уверяя, что это вовсе не земля людоедов. Здесь обитают мирные пиароа, которые в жизни никому не причинили вреда, да еще крайне необщительные гуаарибы, которые раз в год спускаются со своих далеких гор только для того, чтобы обменять шкуры ягуара на посуду и тесаки.
— Даже вайка, живущие на юге, не такие свирепые, как говорят, — сказал он. — Дело в том, что во время каучуковой лихорадки они подверглись истреблению. Каучеро отнимали у них детей и калечили, даже убивали, когда родители не приносили из сельвы достаточное количество каучука.
— Какие мерзавцы! — ужаснулся Король Неба. — Убивали детей?
— И женщин, — с тяжелым вздохом подтвердил гипускоанец. — Слава богу, каучук уже практически потерял свою ценность, однако последствия того времени еще дают о себе знать. Мы собираемся вступить в контакт со всеми местными племенами, чтобы донести до них идею о том, что они тоже полноправные венесуэльские граждане.
— Да какие права могут быть у венесуэльского гражданина, когда у власти стоит этот мерзавец Хуан Висенте Гомес? — поинтересовался МакКрэкен. — Насколько я помню, он убивает и гноит в тюрьме всех несогласных, и без его позволения никто не смеет и пальцем шевельнуть.
— Так-то оно так!.. — кивнул отец Ороско со странной улыбкой. — Полагаю, эта проблема разрешится со смертью старого тирана. Ведь никто не вечен, да мы и не ждем быстрого результата. Люди уходят, но слово Божье остается. Что касается меня, я первым делом должен найти место, построить миссию и не спеша начать нашу апостольскую работу. Следует вооружиться терпением, поскольку доброму урожаю надо вызреть.
— Вода спадает.
— Что вы сказали?
— Что уровень воды в реке опускается, — объяснил американец, указывая на «Бристоль». — Уже показались оси колес.
Спустя два часа песок островка удостоил их своим появлением, поэтому Джимми Эйнджел решил, что пора предпринять попытку выбраться, поскольку островок вряд ли еще растянется в длину.
— Думаете, вам хватит места для взлета? — спросил отец Ороско.
— С вашей помощью — вполне возможно.
— С моей помощью?… — изумился тот. — А что я могу сделать?
— Самолет должен оставаться крепко привязанным к деревьям на берегу, пока я не заведусь на полную мощность. Как только подам знак, режьте веревку и отпускайте нас.
— Рискованно… — робко попытался возразить миссионер.
— Или мы взлетим, или нам придется искупаться, — шутливо ответил американец.
— А пираньи?
— Что вы хотите от меня услышать? Если мы ели на обед суп из пираньи, будет справедливо, если у них на ужин будет пюре из летчика.
— У меня такое впечатление, что у вас не все дома, — сказал доминиканец. — Но поскольку почти никто из нас — тех, кто бродит по этим местам, — не может похвастаться тем, что у него с головой все в порядке, будет лучше приняться за работу, пока река не вздумала отмочить еще что-нибудь.
Они перебрались обратно на островок, привязали к хвосту «Бристоля» трос, который затем раздваивался: таким образом самолет был крепко привязан к толстому дереву на каждом берегу.
Вскоре американец завел мотор, дав ему возможность не спеша разогреться.
Тысячи птиц в испуге взмыли в воздух, а на правом берегу показалось семейство выдр, которым стало любопытно, что за странные дела творятся в этом глухом уголке сельвы.
На прощание пилот с пассажиром крепко обняли гипускоанца, а тот освятил самолет, побрызгав на него святой водой, и, запустив двигатель на полную мощность — казалось, тот неминуемо взорвется, — Джимми Эйнджел резко махнул рукой.