Напротив стояло высокое здание с большими плоскостями глухой стены; прохожих не было; ночь была темной, и мало что вообще было видно.
Свет падал ему в спину, и он видел свою четкую тень на противоположной стене. Также тень бородатого мужчины из номера 11 слева, который сначала дважды прошел туда и обратно в рубашке, потом причесывался, потом переоделся в ночную сорочку. Также тень постояльца из номера 13 справа. Это было более интересно. Номер 13, как и он сам, стоял у окна, опершись локтями на подоконник, и смотрел на улицу. Похоже, это был высокий худой мужчина, а может быть, женщина? По крайней мере, он (или она) прикрывал свою голову чем-то вроде драпировки, перед тем как лечь спать. Андерсон вспомнил, что на лампе был красный абажур, а сама лампа сильно мигала. Тусклый красноватый отблеск на противоположной стене явно то усиливался, то угасал. Он немного высунулся из окна, чтобы получше рассмотреть фигуру соседа, но за складкой какой-то светлой, возможно, белой материи на подоконнике он не мог различить ничего.
Тут с улицы послышались отдаленные шаги, и их приближение, похоже, вернуло 13-й номер к сознанию того, что его могут увидеть, поскольку тот внезапно и резко отошел от окна и красная лампа погасла. Андерсон, куривший сигарету, положил окурок на подоконник и отправился спать.
На следующее утро он был разбужен горничной, принесшей горячую воду. Он привстал на постели и, подобрав правильные датские выражения, произнес как можно отчетливее:
— Зачем вы двигаете мой чемодан? Где он?
Как нередко бывает, горничная рассмеялась и ушла, не ответив ничего определенного.
Андерсон, весьма раздраженный, сел на кровати, намереваясь вернуть ее обратно, но не двинулся с места, глядя не отрываясь перед собой. Его чемодан стоял на табурете — там, куда его поставил носильщик, когда Андерсон въехал в этот номер. Это был глубокий шок для человека, гордившегося своей наблюдательностью.
Как это могло ускользнуть от него прошлым вечером, он не мог понять. Так или иначе, чемодан стоял на своем месте.
Дневной свет выявил нечто более, чем чемодан, — истинные пропорции комнаты с тремя окнами, и успокоил ее жильца в том, что его выбор был неплохим. Когда он почти оделся, то подошел к среднему из трех окон взглянуть, какая на улице погода. Его ожидал еще один шок. Вчерашним вечером он был страшно ненаблюдательным. Он готов был десять раз поклясться в том, что курил у окна справа, перед тем как лечь спать, а окурок лежал на среднем окне.
Он начал спускаться вниз к завтраку. Он запаздывал, но 13-й номер был еще более медлительным — около двери все еще стояли ботинки — мужские ботинки. Значит, в 13-м номере жил мужчина, а не женщина. Только теперь он увидел номер на двери: 12. Он подумал, что, наверное, прошел мимо 13-го номера, не заметив его.
Три глупых ошибки за двенадцать часов — это было слишком много для методичного, аккуратного человека, потому он вернулся, чтобы удостовериться. Следующим номером после 14-го был 12-й, его собственный. 13-го номера не было вообще.
После нескольких минут, посвященных тщательному продумыванию того, что он ел и пил за истекшие 24 часа, Андерсон решил отказаться от этой затеи. Если его зрение или мозг подводят его, у него будет еще уйма возможностей, чтобы убедиться в этом; если нет, тогда он столкнулся с весьма интересным явлением. В любом случае за дальнейшим развитием событий стоит последить, решил он.
Днем он продолжил изучение епископской переписки, которую я уже подытожил. К его разочарованию, она была неполной. Было только одно письмо, относящееся к делам магистра Николаса Франкена. Оно было от епископа Юргена Фрииса к Расмусу Нильсену.
Оно гласило:
«Хотя мы ни в коей мере не согласны с вашим мнением касательно нашего суда, я буду готов, если потребуется, дать вам всевозможный отпор, но что касаетсяпреданного нам и любимого нами магистра Николаса Франкена, против которого вы выдвинули лживые и гнусные обвинения, то, поскольку его больше нет с нами, этот вопрос в настоящее время отпадает. Что касается ваших последующих заявлений о том, что апостол и евангелист св. Иоанн в своем боговдохновенном «Апокалипсисе» описывает святую римскую церковь под личиной и символом блудницы в пурпуре, то да будет вам известно…» и т. д.
Несмотря на все усилия, Андерсон не смог найти ни продолжения этого письма, ни подсказки о сущности или способе «исчезновения» casusa belli[39]. Он мог только предполагать, что Франкен умер внезапно; и поскольку минуло всего лишь два дня между датой последнего письма Нильсена (когда Франкен, очевидно, был еще жив) и письма епископа, смерть явилась полной неожиданностью.
После обеда он нанес короткий визит в Хальд и выпил чаю в Беккелунде; при этом он никак не заметил, хоть и был в несколько нервозном состоянии духа, никаких признаков того, что глаза или разум подводили его, как он опасался, исходя из утренних событий.
За ужином он оказался рядом с хозяином.
— Чем объяснить, — начал он после несущественного разговора, — что в большинстве гостиниц в этой стране номера 13 нет в перечне комнат? Я заметил, что у вас его тоже нет.
Хозяина, казалось, позабавил этот вопрос.
— Надо же, вы заметили это! По правде говоря, я сам задумывался об этом один или пару раз. Я уже говорил, что образованный человек не должен обращать внимания на подобные суеверия. Я сам окончил Высшую школу Виборга, и наш старый учитель всегда резко выступал против этого. Он уже давно умер… это был хороший и честный человек и всегда был готов помочь и делом, и советом. Я помню, как мы, мальчишки, в один снежный день…
И он погрузился в воспоминания.
— Значит, вы считаете, что нет никаких препятствий к тому, чтобы иметь 13-й номер? — спросил Андерсон.
— А! На всякий случай. Понимаете, профессии меня обучил мой бедный старый отец. Вначале он содержал гостиницу в Аархуусе, а потом, когда родились мы, переехал сюда, в Виборг, его родной город, и управлял «Фениксом» до самой своей смерти. Это было в 1876 году. Потом я начал свое дело в Силкеборге и всего лишь год назад въехал в этот дом.
За этим последовали еще подробности о состоянии дома и дел, когда они перешли в его руки.
— А когда вы переехали сюда, номер 13 был?
— Нет, нет. Я собирался рассказать вам об этом. Видите ли, в подобном заведении приходится ориентироваться главным образом на потребности деловых людей — коммивояжеров. Попробуйте-ка поселить их в 13-й номер. Да они скорее будут спать на улице. Что касается лично меня, то для меня не имеет ни малейшего значения, каков номер на двери моей комнаты. Я им так прямо и говорил, но они упорно считают, что он принесет им неудачу. Между ними ходит уйма всяких историй о людях, ночевавших в 13-х номерах и сходивших с ума или терявших своих лучших клиентов… и тому подобное, — сказал хозяин, после того как безуспешно пытался подыскать более образное выражение.
— Тогда для чего же вы используете ваш номер 13? — спросил Андерсон, понимая, что его жадное любопытство никак не соответствовало важности вопроса.
— Мой тринадцатый номер! Разве я не говорил вам, что такого в доме нет? Я думал, вы это сами заметили. Если бы он существовал, то находился бы рядом с вашим.
— Ну да, я просто подумал, точнее сказать, вчера вечером мне показалось, что я видел дверь с номером 13 в своем коридоре; в самом деле… я почти уверен в этом, поскольку видел ее и позавчера.
Разумеется, герр Кристенсен в ответ на такие слова рассмеялся, как и ожидал Андерсон, и еще раз подчеркнул, что никакого номера 13 в отеле нет и до него не было.
Андерсон почувствовал некоторое облегчение от уверенного тона собеседника, но сомнения не рассеялись, и он начал склоняться к выводу, что лучшим способом удостовериться в том, действительно ли он стал жертвой иллюзии или нет, было пригласить хозяина к себе в номер и выкурить с ним по сигаре в тот же вечер. Несколько фотографий английских городов, которые были у него, создавали весьма удобный предлог.
Герр Кристенсен был польщен приглашением и с удовольствием согласился. Примерно в 10 часов он должен был прийти, но перед этим Андерсон должен был написать несколько писем, поэтому он поднялся к себе. Он чуть было не покраснел, признаваясь в этом, но не мог отрицать, что начинал сильно беспокоиться по поводу существования номера 13; поэтому он подошел к своей комнате со стороны номера 11, чтобы не проходить мимо той самой двери или места, где она должна быть. Он быстро и внимательно окинул взором комнату, когда вошел в нее, но в ней не было ничего необычного, кроме необъяснимого ощущения, что она была меньше, чем обычно.
Сегодня не было проблемы присутствия или отсутствия его чемодана.
Он сам опустошил его и засунул под кровать. С некоторым усилием он выкинул из головы мысль о номере 13 и сел писать письма.
Андерсон почувствовал некоторое облегчение от уверенного тона собеседника, но сомнения не рассеялись, и он начал склоняться к выводу, что лучшим способом удостовериться в том, действительно ли он стал жертвой иллюзии или нет, было пригласить хозяина к себе в номер и выкурить с ним по сигаре в тот же вечер. Несколько фотографий английских городов, которые были у него, создавали весьма удобный предлог.
Герр Кристенсен был польщен приглашением и с удовольствием согласился. Примерно в 10 часов он должен был прийти, но перед этим Андерсон должен был написать несколько писем, поэтому он поднялся к себе. Он чуть было не покраснел, признаваясь в этом, но не мог отрицать, что начинал сильно беспокоиться по поводу существования номера 13; поэтому он подошел к своей комнате со стороны номера 11, чтобы не проходить мимо той самой двери или места, где она должна быть. Он быстро и внимательно окинул взором комнату, когда вошел в нее, но в ней не было ничего необычного, кроме необъяснимого ощущения, что она была меньше, чем обычно.
Сегодня не было проблемы присутствия или отсутствия его чемодана.
Он сам опустошил его и засунул под кровать. С некоторым усилием он выкинул из головы мысль о номере 13 и сел писать письма.
Его соседи вели себя спокойно. Время от времени открывалась дверь и в коридор выставлялась пара ботинок или мимо проходил коммивояжер, мурлыкая что-то себе под нос, а на улице порой грохотала по неровной булыжной мостовой телега или слышались быстрые шаги по тротуару.
Андерсон разделался со своими письмами, заказал в номер виски с содовой, потом подошел к окну и начал изучать глухую стену напротив и тени на ней.
Насколько он помнил, номер 14 занимал юрист, степенный человек, за едой мало говоривший и обычно погруженный в изучение небольшой стопки бумаг, лежащей рядом с его тарелкой. Однако он явно имел привычку давать выход своим эмоциям, когда оставался один. Иначе зачем надо было ему танцевать? Тень из соседней комнаты явно свидетельствовала о том, что именно так оно и было. Вновь и вновь его тонкий силуэт пересекал оконный проем, он махал руками, а вытянутая нога делала удивительно проворные движения.
Он был босиком, но на полу должен был быть расстелен толстый ковер, поскольку ни один звук не выдавал его движений.
Герр Андерс Йенсен, адвокат, танцующий в 10 часов вечера в гостиничном номере, был подходящей темой для исторической картины в торжественном стиле, и мысли Андерсона, как у Эмили в «Мистериях Удольфо»[40], начали «сами складываться в стихотворные строчки»:
Если бы хозяин в этот момент не постучал в дверь, вниманию читателя могла бы быть предложена довольно длинная поэма. Судя по удивленному выражению лица, когда тот вошел в комнату, герр Кристенсен был поражен, как и до него Андерсон, чем-то необычным в облике помещения. Но он не сказал ничего. Фотографии Андерсона сильно его заинтересовали и дали почву для многих автобиографических разглагольствований. Было неясно, как перевести беседу в нужное русло, если бы адвокат вдруг не запел, причем в манере, не оставляющей ни у кого сомнений, что он был либо вдрызг пьян либо сошел с ума. Они слышали высокий тонкий голос с легкой хрипотцой, словно давно не звучавший.
О словах или мелодии не было и речи. Он поднялся на необычайно высокую ноту, а потом опустился до отчаянного стона, словно ветер в пустой трубе или орган, в котором внезапно прервалась подача воздуха. Это был действительно ужасный звук, и Андерсон почувствовал, что если бы он был не один, то сбежал бы в поисках укрытия и общества в номер, занимаемый каким-нибудь коммивояжером.
Хозяин сидел с раскрытым ртом.
— Ничего не понимаю, — наконец выговорил он, утирая пот со лба. — Это ужасно. Один раз я слышал нечто подобное, но решил, что это была кошка.
— Он что, с ума сошел? — сказал Андерсон.
— Наверняка, как это ни печально! Такой хороший клиент и, как я слышал, весьма удачливый в своем деле. У него, осталась семья с маленькими детьми.
В этот самый момент раздался нетерпеливый стук в дверь, и стучавший вошел, не дожидаясь разрешения. Это был адвокат в дезабилье и непричесанный; выглядел он крайне рассерженным.
— Прошу прощения, сэр, — сказал он, — но я буду вам очень признателен, если вы перестанете…
Тут он умолк, поняв, что никто из стоящих перед ним не может нести ответственности за причиняемое ему беспокойство. После секундного затишья шум возобновился с еще большей силой, чем прежде.
— Но что же, черт возьми, все это значит?! — взорвался адвокат. — Где это? Кто это? Что я, схожу с ума?
— Это, герр Йенсен, несомненно, исходит из вашей комнаты.
— Может быть, это кошка застряла в трубе или что-нибудь в этом роде?
Это было лучшее, что пришло на ум Андерсону, и он понял всю тщетность своих слов, пока произносил их; но все же это было лучше, чем стоять и слушать этот ужасный голос и смотреть на широкое лицо хозяина, который весь покрылся потом и дрожал от страха, сжимая ручки кресла.
— Невероятно, — сказал адвокат, — невероятно. У меня нет трубы. Я пришел сюда потому, что был уверен, что шум исходит отсюда. Это было явно в соседней комнате.
— Не было ли двери между моей и вашей? — нетерпеливо спросил Андерсон.
— Нет, сэр, — весьма резко ответил герр Йенсен. — По крайней мере, сегодня утром.
— Вот именно! — сказал Андерсон. — А сегодня вечером?
— Не помню, — неуверенно произнес адвокат.
Внезапно голос, кричащий и поющий в соседней комнате, умолк, и стало слышно, что певец начал смеяться низким тоном. Трое мужчин задрожали от страха, заслышав этот звук. Потом наступила тишина.
— Итак, — сказал адвокат, — что скажете вы, герр Кристенсен, что это значит?
— Боже мой! — воскликнул Кристенсен. — Что я смогу сказать? Я знаю об этом не больше вашего, господа. Я молю Бога, что… чтобы никогда больше не слышать подобных звуков.
— Я тоже, — согласился герр Йенсен и добавил что-то еле слышное. Андерсону показалось, что это были последние слова Псалтыри: «omnis spiritus laudet Dominum»[41].
— Но мы должны что-то предпринять, — сказал Андерсон, — втроем. Может, пойдем и посмотрим, что там, в соседней комнате?
— Но это комната герра Йенсена, — простонал хозяин. — Это бессмысленно; он сам только что пришел оттуда.
— Я в этом не вполне уверен, — сказал Йенсен. — Думаю, этот джентльмен прав — нам надо пойти и посмотреть.
Единственными орудиями защиты, которые им удалось раздобыть, были трость и зонтик. Экспедиция вышла в коридор не без дрожи в поджилках. Снаружи стояла мертвая тишина, но из-под соседней двери пробивался свет. Андерсон и Йенсен подошли к ней.
Последний повернул ручку и резко и с силой толкнул ее. Бесполезно.
Дверь была заперта накрепко.
— Герр Кристенсен, — обратился Йенсен к хозяину, — приведите, пожалуйста, самого сильного, слугу. С этим надо как следует разобраться.
Хозяин кивнул и поспешил прочь, радуясь, что может покинуть место событий. Йенсен и Андерсон остались стоять в коридоре, глядя на дверь.
— Видите, это номер 13, — сказал последний.
— Да; вот ваша дверь, а вот моя.
— Днем в моей комнате три окна, — выговорил Андерсон, с трудом подавляя нервный смех.
— И в моей тоже, клянусь святым Георгием! — воскликнул адвокат, поворачиваясь и смотря на Андерсона. Теперь он стоял спиной к двери. В этот самый момент дверь открылась, и оттуда высунулась рука, схватившая его за плечо. Она была одета в потрепанный пожелтевший холст, а кожа, там где ее можно было видеть, была покрыта длинными седыми волосами.
Андерсон еле успел вытащить Йенсена с криком отвращения и ужаса; дверь опять захлопнулась, и послышался негромкий смех.
Йенсен не видел ничего, но когда Андерсон торопливо рассказал ему, какому риску тот подвергся, адвокат страшно разволновался и предложил устраниться из этого предприятия, заперевшись в одной из комнат.
Однако пока он излагал свой план, на месте появились хозяин с двумя крепкими мужчинами; все они выглядели серьезными и встревоженными. Йенсен встретил их потоком описаний и объяснений, что отнюдь не усилило их боевой пыл.
Слуги побросали ломы, принесенные с собой, и прямо заявили, что не собираются рисковать своей жизнью в этом чертовом логове.
Хозяин был до жалости обеспокоен и нерешителен; он понимал, что, если не пойти навстречу этой опасности, его отелю придет конец, но ему лично очень не хотелось идти ей навстречу. К счастью, Андерсон нашел способ поднять дух деморализованного войска.