Он и умер. Организм, обеспокоенный стремительным увяданием, отключил от греха подальше все функции, кроме тех, что ещё могли привести к спасению. Таунсенд перестал видеть, слышать, чувствовать, анализировать. Состояние его было очень близко к смерти. Мышцы на автомате делали судорожные сокращения, подталкивая тело вверх по лестнице. Генри стал машиной выживания, имеющей очень мало общего с человеком. Он сталкивался лбом со стойками перил, безразлично мотал головой и полз дальше.
Когда спустя многие годы и века Генри добрался до заветной двери на крышу, он был не в состоянии различить табличку с номером 207, криво приколотую к двери. Позже он считал чудом, что вообще как-то умудрился открыть дверь.
10
Брейнтри сидел в середине гостиной, прикованный к невесть как оказавшемуся здесь электрическому стулу. В зажимах на запястьях и голенях плясали голубоватые искры, выбивающие из чернеющей плоти удушливые комья дыма. Но главный электрод, который должен был крепиться к голове и без лишний мучений отправить казнённого на тот свет, задействовать забыли. Поэтому Ричард был до сих пор жив.
Ток, наверное, шёл небольшой, раз он сумел между судорогами как-то увидеть вползшего в комнату Таунсенда. Небольшой – значит, очень болезненный. Брейнтри попытался что-то сказать, но выдавил из себя лишь непонятное, придушенное мычание. Губы оскалились, приклеив к лицу жуткое подобие усмешки.
– М-мм… – кричал Ричард, и волосы вздымались и опадали, вздымались и опадали в такт с разрядами. – М-маль…
Рубашка с отвратительным звуком порвалась на локтях; галстук, который уже начал заниматься, ушёл набок, за левое плечо. И там, за левым плечом, у окна…
– М-маль… он… не он…
Ток усилился; искры замелькали чаще, глаза Ричарда всё больше превращались в спёкшееся, застывшее желе. Теперь вся одежда пылала вкупе с телом. А на его лбу, под сгорающими волосами, зияли цифры. 19121.
– Н-не… м-маль… чик… он…
Мальчуган в полосатой водолазке равнодушно наблюдал за агонией жильца квартиры 207, как всегда, еле видный в объятиях сумрака. Он стоял у чёрного, как деготь, окна. На лице не было злорадства или жестокости… равно как страха, жалости и вообще любого другого чувства. Как манекен.
Крик Брейнтри стал последним хриплым ревом, и Генри упал на пол лицом вниз, зажав ладонями уши. Он был почти рад боли, которая прорезала всё его существо, когда он задел обрубками пальцев мочку уха. Этот крик невозможно было терпеть. Это было тысячекратно хуже, чем бесконечный подъём на крышу. Но Генри продолжал слышать, как стихает вопль человека и остаётся лишь холостое гудение электричества, проходящего через мёртвую плоть. Лишь тогда пришла долгожданная темнота и забрала Генри к себе.
11
Темнота, вспышка, чей-то безумный смех. Смех раскатами носится в тёмном пространстве, потом тонет в волне помех. И до него опять доносятся голоса – гулкие, как в пещере.
– Похоже, ещё одна жертва, капитан… Видите, цифры на лбу…
Голос молодой и жизнерадостный. Этому голосу наплевать, кто жертва и что он чувствовал, когда его поджаривали на стуле. Для него обугленный труп – не более чем интересная загадка. На мгновение Генри охватывает ярость.
– Очень напоминает одно дело десятилетней давности…
– Да, – вяло соглашается второй голос, старый и бесцветный. – Дело Уолтера Салливана.
– Но ведь Салливан умер. У них есть даже его тело. Какого чёрта… Должно быть, сумасшедший подражатель?
Старый думает, прежде чем ответить, предоставив Генри возможность наслаждаться нагромождением помех:
– Может быть… Но даже если так…
Всё скрывает пелена белого тумана. Генри бесцеремонно скидывает с вершин эйфории вниз, на его собственную кровать. Он падает, ломая кости, разрывая вены, и минуту ничего не чувствует. Потом открывает глаза и видит приветственное мельтешение лопастей.
Казалось бы, он должен радоваться – жив, на теле ни царапинки. Лишь побаливает нога на месте укуса, и ключица движется как-то неуклюже. Пальцы, которых «там» откусила адская собака, поначалу отказывались подчиняться, но Генри усиленно занимался их растормошением, пока всё не вернулось в норму. За вычетом этих мелких неудобств и ужасающей головной боли он проснулся совершенно здоровым.
Да, Генри должен был радоваться. Но не мог.
Полицейский со скучающей миной дежурил у окна квартиры 207 на противоположном крыле. Генри видел его со своего окна, вплотную прильнув к стеклу. Он питал искру надежды, что рано или поздно коп заметит подозрительно долго маячащего у окна человека, который пялится на место преступления. Должен был заметить – это его работа. Однако полицейский упорно не желал смотреть в сторону квартиры 302. В любую другую – пожалуйста, но только не на Генри. Была в этом какая-то садистская издевка вселенной.
Небо было сплошь затянуто чёрными, но ленивыми тучами, обещая скорый дождь. Несколько чахлых деревьев у тротуара шевелили желтеющими листьями на усиливающемся ветру. Генри заметил у прохожих под мышкой изогнутые тросточки зонтиков. Мысль о дожде вызвала почему-то гадливость. На той стороне улицы гордо возвышался отель «Южный Эшфилд», выглядящий сегодня даже лучше, чем обычно. Люди входили и выходили. Генри скривился, но от окна не отошёл. Он намеревался дёргать за ниточку надежды до конца… пусть даже она истончилась до предела.
Одно он уяснил для себя раз и навсегда: больше он в дыру не полезет. Ни за какие коврижки. Дело даже не в том, как он истекал кровью, орошая кровью ступеньки лестницы, и не в пробиравшей всё тело боли, которую он ещё помнил. Просто Генри был сыт по горло этой бессмысленной чередой смертей. Если кто-то… неважно кто… разводит весь этот театр, чтобы истреблять ни в чём не повинных людей, то Генри не желал играть в этом театре роль зрителя. Он не хотел аплодировать или топать ногами, принося удовольствие постановщику действа. Уж лучше умереть с голоду здесь, в своих стенах, чем снова вернуться в этот ад.
Так думал Генри. Он пребывал в этой уверенности, пока вдруг не увидел незнакомого человека в окне квартиры 207. Только что там был только коп-недотёпа, и через секунду в проёме окна появился ещё один. Человек стоял, облачённый в синий плащ, и смотрел на Генри. И широко улыбался. Полицейский по-прежнему скучал у окна, но улыбчивый субъект в плаще оставался им незамеченным. Волосы жидкими прядями падали на плечи.
Генри моргнул. Человек не пропал. Не пропала и нехорошая улыбка на его лице. Так они и взирали друг на друга несколько минут, показавшихся Генри одной секундой. Что-то удерживало его от того, чтобы наброситься на стекло и забарабанить кулаками, показывая, что он в беде. Не тот это был человек, который ему поможет.
Человек медленно вытянул правую руку, указывая куда-то вперёд. Генри не сомневался, что жест адресован ему. Он проследил взглядом по указанному направлению. Воображаемая линия шла чуть косо в его сторону. Линия пролетела над улицей, бордюром, тротуаром… упёрлась в крыло дома. С этой позиции Генри не мог разглядеть точно, куда она привела, но он с лёгкостью догадался. Ему неприятно скрутило печень.
Странный человек указывал на окно квартиры 303 – квартиры его соседки Айлин Гелвин.
Глава 6
Горечь сахара1
Всю последнюю неделю – а тянулась неделя дольше, чем иной год, – Айлин Гелвин не оставляло странное ощущение.
Она затруднилась бы сказать, когда это началось. Но то, что она знала: чувство наполняло её, квартиру и все вещи постепенно, как ржавчина, покрывающая заброшенный плуг. Поначалу ей было приятно ощущать эти упругие, невидимые волны, носящиеся в воздухе и тревожащие чувства. Она представляла, что у неё в ушной раковине сидит маленький гномик в широкополой шляпе и поигрывает на флейте очаровывающую мелодию. Особенно хорошо получалось с закрытыми глазами.
Затем непрошеное вторжение стало тревожить. День и ночь она чувствовала присутствие этих волн, их прикосновение к лицу и шее, к своим рукам. Звук усилился, стал резче. Теперь он напоминал далёкое томное пиликанье скрипки, завораживал, погружал в транс наяву. Айлин сопротивлялась как могла и всё равно ловила себя на том, что намеренно поддаётся ласкающему, такому приятному насилию.
Нужно было что-то делать. Самое ужасное, что Айлин не имела понятия, как вообще в таких ситуациях можно поступить. Единственное, что она смогла выяснить – странное чувство усиливается у южной стены квартиры. На стене не было окон, и за бетонной перегородкой начиналась соседняя квартира. Так может, осенило её, всё дело кроется там? Но квартира 302, как назло, безмолвствовала с утра до вечера. Хозяин то ли куда-то уехал, то ли беспробудно спал.
Айлин перебирала варианты. Обратиться к управляющему? Позвонить в полицию? Сходить к психотерапевту? Не то, не то… Она не могла решиться. А вскоре это стало и не нужно – чувство сделало её заложником, взяв на поруки сладкого плена. Теперь Айлин слышала этот звук, даже когда спала и грезила… и на её губах была улыбка блаженства.
Нужно было что-то делать. Самое ужасное, что Айлин не имела понятия, как вообще в таких ситуациях можно поступить. Единственное, что она смогла выяснить – странное чувство усиливается у южной стены квартиры. На стене не было окон, и за бетонной перегородкой начиналась соседняя квартира. Так может, осенило её, всё дело кроется там? Но квартира 302, как назло, безмолвствовала с утра до вечера. Хозяин то ли куда-то уехал, то ли беспробудно спал.
Айлин перебирала варианты. Обратиться к управляющему? Позвонить в полицию? Сходить к психотерапевту? Не то, не то… Она не могла решиться. А вскоре это стало и не нужно – чувство сделало её заложником, взяв на поруки сладкого плена. Теперь Айлин слышала этот звук, даже когда спала и грезила… и на её губах была улыбка блаженства.
В эти дни она редко выходила из дома. Несколько раз пыталась достучаться до соседней квартиры (очень уж было любопытно, что там, в эпицентре), но попытки не увенчались успехом. А после странных слов Фрэнка она и вовсе перестала ходить туда. В город она делала вылазки лишь за необходимыми покупками, и каждая минута без знакомой скрипичной мелодии была пыткой. Не будь сейчас пора отпусков, с работой у неё начались бы серьёзные проблемы.
А дома её ждало это чувство. В душе она пугалась его всё больше, но тем яростнее убеждала себя в обратном.
Что бы это ни было, оно не опасно. Со мною ничего такого не происходит… не растут клыки, не покрываюсь шерстью, и так далее. Я могу в любой момент куда-нибудь уехать и просто забыть об этом. Я в безопасности.
Если бы она знала, насколько ошибалась.
2
– Вот чёрт…
Генри ошеломлённо смотрел на комнату. Вернее, на то, во что комната превратилась. Куда девался мирный кусок пространства, обложенный белым кафелем? Кто – или что – целеустремлённо разрушает его кирпичик за кирпичиком?.. Что здесь вообще происходит?
Дыра на стене увеличилась и обрела почти завершённую круглую форму, завоевав ещё больше места, но Генри заметил это в последнюю очередь. Всему виной был запах – запах разложения и подгнившей воды, затянутой зелёной плёнкой. Вонь валила с ног. Зажав ноздри, Генри отдёрнул ширму с ванны.
Белая посудина исчезла. Ванна была сплошь замазана красно-коричневой жижей, испускающей невероятный смрад. Жижа шевелилась, как живое существо… как один из тех слизняков. Генри сглотнул комок в горле. Призрак цилиндрической тюрьмы отчётливо ощущался в квартире 302.
Откуда эта гадость? Неужто из крана? Но вода ведь больше не течёт… Задержав дыхание, Генри покрутил кран и убедился, что в нём пусто.
Ладно. Потом разберёмся. Времени нет.
С тяжёлым сердцем он повернулся лицом к дыре. К той самой дыре, куда он десять минут назад заклялся не подходить на расстояние пушечного выстрела. Быстро же он изменил мнение.
Он опёрся руками о внутреннюю поверхность тоннеля и стал слушать. Странно, но сегодня дыра вроде как умолкла… она по-прежнему звучала детскими голосами, но отдалёнными, приглушёнными. Значило ли это, что ему придётся ползти дольше, чтобы достигнуть обратной стороны тоннеля?
Что его ждёт на этот раз? С каждым разом поход становился опаснее, поэтому Генри ничего хорошего от этого путешествия не ждал. Более того: от него как никогда более требовалась собранность. Он опять согласился стать зрителем в кровавом театре, как хотел неведомый режиссёр. Генри надеялся – очень надеялся – на этот раз сыграть в постановке более значительную роль. В конце концов, может же зритель выскочить со своего ложа на сцену?.. Если он правильно понял, что очередной жертвой для битья выбрана его соседка.
Он полез в дыру, думая о ней. Айлин занимала квартиру 303 задолго до того, как он въехал. Генри заприметил её в первый же день. Ещё скромно порадовался, что рядом будет жить симпатичная девушка. Она зашла к нему тем вечером – они представились друг другу, поговорили, Генри предложил бокал за новоселье. Потом она ушла… больше встреч у них не было. Не срослось, как сказала бы мать. Генри погрузился в себя, отстранившись от докучающих ему людей стенами квартиры, а Айлин со своей стороны не предпринимала каких-либо попыток докопаться до него. Всё выглядело правильным и установившимся на веки вечные… Как оказалось, нет.
Свет, как всегда, появился внезапно – словно в глубине зажглась лампа мощного прожектора. Обычно Генри на мгновение замедлялся, увидев этот неестественно чистый свет, струящий тончайшие нити. Но на этот раз он прибавил скорости, отталкивая себя вперёд. Он боялся. Боялся, что в очередной раз останется в недотёпах и, найдя Айлин, увидит на её теле кровавое пятизначное число.
3
Сегодня было особенное утро. Воздух в доме был наэлектризован и наполнен ощущением надвигающегося Грандиозного. Айлин особенно остро чувствовала это сейчас, когда сидела на кровати и вяло следила за телешоу. Всё как всегда… и в то же время совсем не так. Стоит подольше вперить взгляд в жизнерадостного ведущего – и стены квартиры начинают сдвигаться за спиной, отнимая жизненное пространство дюйм за дюймом. Они душат её, хотят раздавить в своих силках. Кончилось тем, что Айлин в раздражении выключила телевизор и откинулась на спину. Хотя бы потолок не замышлял ничего против хозяйки.
На улице собирался дождь. Просто тихий дождь, без грома и ураганного ветра. Такая погода ей нравилась. Нравился неторопливый стук миллионов капель и прозрачные лужи, с молчаливым достоинством распухающие на асфальте. Можно просто стоять у крыльца и подставлять лицо, не боясь, что тебя унесёт взбесившимся шквалом или испепелит молнией. Айлин до смерти боялась молний.
Но только ли это дождь? Щемящее чувство в груди говорило: нет, не только. Что-то должно было произойти, необычное, интересное… быть может, страшное. Она не имела ничего против с одним условием: чтобы ей не пришлось покидать свой спокойный приют. Звуки, которые донимали её, были сегодня такими чистыми и отливали звоном хрустальных шаров, что Айлин приходила в святый ужас при одной мысли, что они умолкнут. Ни за что.
В дверь позвонили. Подождали, позвонили ещё раз. Айлин заглянула в глазок. Фрэнк Сандерленд. Волосы всклокочены, спина ссутулена. Открывая дверь, она знала: произошло что-то ужасное.
– Добрый день, Фрэнк.
– Здравствуйте, мисс Гелвин, – Фрэнк замялся, переминаясь с ноги на ногу. – Плохие новости.
– Да? – она нахмурилась, и сердце замерло смоляным кулаком. Плохие новости… для неё?
– Ричард умер, – сообщил Фрэнк. Она недоумённо кивнула, вспоминая всех Ричардов, которых знала. В университете был такой парень Рич… но зачем именно Фрэнку сообщать ей об этом?
И вдруг она поняла.
– Вы имеете в виду… Брейнтри?
Он кивнул:
– Да. Приехали полицейские. Сейчас они в его квартире. Мисс Раймонд слышала, как Ричард громко кричал утром, и решила на всякий случай вызвать полицию.
– Что с ним?
– Увы, не знаю, – Фрэнк развёл руками. – Следователь отказывается говорить. Но дело явно плохо… Они наклеили жёлтую ленту на проём двери. Ну вы знаете, такая, им обозначают место преступления.
Она широко раскрыла глаза:
– Так его что, убили?
– Очень похоже.
Айлин медленно кивнула. Ричард умер. Подумать только. А ей казалось, этот человек будет жить вечно. Даже когда она превратится в древнюю старуху, Ричард будет невозмутимо делать вечерний обход этажей. Брейнтри мало кто любил в доме, но лично к Айлин он относился неплохо. Умер. Убили. Ладонь неясного страха на шее.
– Я к вам вот по какому делу, – сказал Фрэнк, неловко отводя взгляд. Такого Айлин за управляющим раньше не замечала. – Я вам говорил, эта соседняя квартира… Вы не замечали ничего странного вчера вечером? Генри – он не выходил?
– Вроде бы нет, но я не следила, – она осеклась. – Вы думаете, это сделал он? Генри?
– Нет-нет, вы меня не так поняли. Просто мы оба знаем, что в триста втором что-то неладно, и, может… – Фрэнк кашлянул. – Ничего особенного. Я размышляю, пытаюсь что-то понять.
– Лучше это предоставить полицейским.
– Наверное, – Фрэнк отступил назад от двери. – Спасибо вам, мисс Гелвин. И извините за глупое беспокойство. Делать мне совершенно нечего, вот и шатаюсь.
Айлин улыбнулась:
– Что вы, Фрэнк. Заходите почаще.
Когда Сандерленд ушёл, шаркая ногами, улыбка сползла с её лица. Она закрыла дверь и прислонилась спиной. В голове метались беспорядочные обрывки мыслей.
Ричард умер. Приехали полицейские.
Неужели это и есть то, чего она так ждала? Айлин знала, что нет. Но почему-то её не покидало ощущение, что смерть Брейнтри связана с предстоящим событием – может, даже его часть, предвестник. Но что это за событие такое, если у него такие предвестники?
Страшно.
И Фрэнк тоже такой непонятный… будто что-то знает, но не хочет говорить. Вернее, хочет, да не может. Потому-то он и приходил, верно? Просто мы оба знаем, что в триста втором что-то неладно, и, может…