22 июня 1941 г. Черчилль сообщил британскому народу о начале операции «Барбаросса», сказав: «В 4 часа этим утром Гитлер напал на Россию. Все его обычные формальности вероломства были соблюдены со скрупулёзной точностью». Далее он заявил, что: «Любой человек или государство, борющиеся против нацизма, получат нашу помощь. Любой человек или государство, марширующие с Гитлером – наши враги». Таким образом, он готовился подчинить свои идеологические предпочтения более великой цели. Накануне ночью он даже заметил своему личному секретарю Джоку Колвиллу: «Если Гитлер вторгнется в ад, я произнесу панегерик в честь дьявола»[83]. Черчилль был способен на компромиссы: сначала пойдя на уступки американцам, затем заключив союз со своим давним идеологическим врагом, Иосифом Сталиным. Эта готовность к компромиссам ради высшей цели является одним качеств настоящего лидера.
Если говорить о его попытках уломать американцев, то Черчилль однажды сказал Колвиллу: «Ни один любовник не изучал столь дотошно каждый каприз своей любовницы, как я прихоти президента Рузвельта». В 1941 г. готовилась к изданию новая редакция его книги «Мои великие современники», 1937 г., Черчилль включил в нее хвалебную статью о Рузвельте, написанную в 1934 г., в которой говорилось о его президентстве: «Несомненно Рузвельт войдет в число величайших людей, занимавших этот высокий пост. Его великодушное сострадание к обездоленным, пылкое желание найти самый короткий путь к социальной справедливости, ставят его в один ряд с величайшими филантропами. Его самообладание, сочетающееся в моменты кризиса с деятельной активностью, позволяют сравнивать его со знаменитыми людьми дела»[84]. Позднее в том же году, выступая в парламенте Канады, он так отозвался о Рузвельте: «Это великий человек, которому самой судьбой предназначено бороться за счастье людей».
Это отчаянное стремление улестить и очаровать Америку, и особенно ее лидера, подметил один из министров Рузвельта, Гарольд Икес, высказавшись в том духе, что Черчилль будет ублажать друга и личного представителя президента Рузвельта, Гарри Гопкинса, даже если у него будет бубонная чума[85]. Однако Черчилль был способен и на тонкую угрозу. Вот, что он писал Рузвельту в послании, переданном через американское посольство в Лондоне 15 июня 1940 г., в котором умолял Америку вмешаться прежде, чем Франция падет:
Хотя нынешнее правительство и я лично никогда не откажемся послать флот через Атлантику, если сопротивление в Европе будет сломлено, в борьбе может наступить момент, когда действующие министры больше не будут контролировать положение дел, и когда договориться с Британскими островами, которые превратятся в вассала гитлеровской империи, будет несложно. Несомненно, будет создано прогерманское правительство, чьей миссией будет заключение мира, и которое предоставит изнуренному или голодающему народу практические неоспоримые обоснования необходимости полностью подчиниться воле нацистов. Судьба британского флота… решительным образом повлияет на будущее Соединенных Штатов, поскольку, если он присоединится к флотам Японии, Франции и Италии и будет опираться на высокоразвитую германскую промышленность, в руках Гитлера окажется непреодолимая морская сила. Он, конечно, может проявить добрую волю и не наносить сокрушающий удар. А может и не делать этого. Это радикальное изменение в расстановке сил на море может произойти очень быстро и несомненно до того, как Соединенные Штаты успеют подготовиться к этому. Если мы падем, вы можете превратиться в Соединенные Штаты Европы, поскольку в распоряжении нацистов окажется более многочисленная, сильная и лучше вооруженная армия, чем у Нового Света.[86]
Хотя политики заявляют, что их не интересуют гипотетические вопросы, на самом деле любой из них, кто относится к делу честно и добросовестно, должен всегда учитывать все возможные варианты будущего развития событий, и Рузвельт не был исключением. «Если, прочитав это, – писал советник Рузвельта, Генри Моргентау, – мы не предоставим англичанам дополнительные эсминцы, мне кажется, бесполезно надеяться на то, что они смогут продолжать сопротивление». В результате США согласились передать Англии 50 требуемых эсминцев в обмен на предоставление им в аренду на 99 лет нескольких баз в западном полушарии. Таким образом, методы Черчилля в отношении американцев не всегда были мягкими и льстивыми, как пытаются представить его недоброжелатели.
В ходе войны Черчиллю пришлось смириться с тем, что общая военная стратегия все в большей степени определялась его партнерами, американцами и русскими, чей вклад в части людских ресурсов, денег и техники был несравнимо больше. В 1942–1943 гг. Черчилль долгое время вынашивал смелую идею «ворваться в Европу с юго-востока», через речные долины на Балканах. Хотя начальник имперского генерального штаба фельдмаршал лорд Аланбрук считал эту затею не более чем как он это называл, «пустой мечтой», Черчилль считал ее вполне реальной – и более предпочтительной альтернативой операции «Оверлорд» по высадке союзников в Нормандии с целью освобождения Франции. Американцы разделяли точку зрения Аланбрука, и Черчилль, в конце концов, вынужден был согласиться с ними и отказаться от своей идеи. Между Черчиллем и начальниками штабов, о которых в январе 1944 г. он выразился следующим образом: «Возможно, они считают, что я веду их по садовой дорожке, и за каждым поворотом они должны находить вкусные фрукты и полезные овощи», постоянно происходил обмен колкостями.
По ходу войны Черчилль обнаружил, что его роль все больше сводится к тому, чтобы консультировать Вашингтон и Москву, а не руководить ими, и уж тем более не контролировать. Гитлер с таким положением никогда бы не смирился; если Черчилль становился тираном время от времени, то Гитлер оставался им всегда. «Какая мы маленькая нация, – говорил Черчилль о своих чувствах во время Тегеранской конференции с Рузвельтом и Сталиным в ноябре – декабре 1943 г. – С одной стороны от меня сидел большой русский медведь… а по другую – огромный американский бизон, а между ними примостился маленький английский ослик». Тем не менее ослик нашел эффективный способ сохранить свое влияние на ведение войны. Это был тот же самый способ, который офицеры штаба Черчилля использовали против него самого, когда хотели притормозить реализацию одной из его любимых схем или отговорить его от плана, который считали неосуществимым: вначале они в принципе соглашались, а потом пытались утопить идею в море разумных возражений.
После войны Дуайт Эйзенхауэр, бывший верховный командующий союзных войск, сказал о Черчилле:
Мне было очень тяжело противостоять его аргументам. Неоднократно он вынуждал меня пересматривать мои собственные замыслы, чтобы еще раз убедиться, что я был прав, – или принять его решение. Однако если это решение оборачивалось против него, он воспринимал это спокойно и делал все, что в его силах, чтобы исправить ситуацию. Руководство путем убеждения и полное принятие противоположного решения являются основами демократии.
Черчилль готов был использовать любые возможные диалектические и эмоциональные средства давления, чтобы убедить, что его решения правильны. По словам начальника разведывательного управления ВМС адмирала Годфри, они включали «убеждение, подлинный или притворный гнев, насмешки, ругань, истерики, издевки, оскорбления и слезы». И стойким людям, к каким, несомненно, относился фельдмаршал лорд Аланбрук, приходилось справляться с этими методами воздействия и зачастую преодолевать их.
Триумф воли
Черчилль признавал, что многие победы, одержанные Гитлером, являются результатом всесокрушающей воли диктатора, и решил показать, что его собственная сила воли столь же высока. В своем выступлении по радио 14 июля 1940 г. он сказал:
Могу себе представить, что сочувствующие нам народы за Атлантическим океаном или обеспокоенные друзья в еще не захваченных странах Европы, которые не могут оценить наши возможности и нашу решимость, ощущают страх, не зная, выживем ли мы, увидев столько государств и королевств, разорванных на куски за несколько недель или даже дней чудовищной силой нацистской военной машины. Но Гитлер еще не сталкивался с великой нацией, у которой сила воли была бы равна его.
Черчилль понимал, что в задачу лидера государства входит, в том числе, убедить возглавляемый им народ в том, что у него достаточно силы воли на то, чтобы быть в курсе современных веяний, но не давать влиять на себя. Привычка выпячивать и так выступающую вперед челюсть, почти как в карикатуре на бульдога, только подчеркивала эту особенность его облика. Он также сумел превратить свою трость, которая в руках другого человека его возраста выглядела бы признаком немощности, в убедительный символ неповиновения, о чем красноречиво свидетельствует необычный памятник Айвора Роберта-Джонса на Парламентской площади. Идею, выражаемую устно, он подкреплял языком своего тела.
Хотя Черчилль на всем протяжении 1940 г. и в первой половине 1941 г. постоянно преувеличивал шансы на победу, он никогда не недооценивал существовавшие опасности и трудности. И поднял это умение на не виданную прежде в политике высоту, что заставляло людей доверять ему. Когда опасность была реальной, как во время Битвы за Англию в конце лета 1940 г., премьер-министр, казалось, почти смаковал перечень неудач, постигших Британию с тех пор, как он занял свой пост. Чтобы извлечь пользу из целого ряда катастроф, нужен был поистине выдающийся лидер. В речи, произнесенной 20 августа 1940 г., он сообщал:
Прошло уже больше четверти года с тех пор, как в Британии вступило в силу новое правительство. Что за поток несчастий обрушился на нас с того времени! Доверчивые Нидерланды разбиты, их любимый и уважаемый монарх изгнан; мирный город Роттердам стал местом такой же ужасной и кровавой резни, как в Тридцатилетней войне; Бельгия оккупирована; наши собственные экспедиционные войска, которые король Леопольд призвал на помощь, сильно пострадали и были почти схвачены, и, казалось, спаслись только чудом, потеряв все снаряжение; наш союзник, Франция, отрезан; Италия стала нашим противником; вся Франция под властью врага, все ее арсеналы и огромное количество разного рода военных материалов используются или могут быть использованы врагом, в Виши действует марионеточное правительство, которое в любой момент могут заставить стать нашим противником; вся западноевропейская морская граница от мыса Норд Кап до испанской границы – в руках Германии; все порты, все воздушные пространства огромного фронта задействованы против нас, как потенциальные базы для нападения. Более того, немецкие воздушные силы, значительно превосходящие нас по численности, находятся так близко к нашему Острову, что то, чего мы так боялись, началось: не только вражеские бомбардировщики теперь могут долететь до нас за несколько минут с любой стороны, но их могут сопровождать истребители.
Это был устрашающий перечень, но Черчилль каким-то образом сумел превратить поистине кошмарную ситуацию в некое благо. В его речах прежде проскальзывало утверждение, что Германия одерживала победы путем лжи, обмана и неожиданного нападения, но теперь он, казалось, готов был утверждать, что до сих пор надежные англичане пришли к тому, чтобы использовать собственные низкие методы борьбы, и полное моральное превосходство приведет их к победе. И снова это может показаться абсолютно нелогичным в контексте современных методов ведения войны, но Черчилль понимал, что в 1940 г. британцам, кроме храбрости, оружия и боеприпасов, нужна была также и сила духа, и весь свой лидерский талант он направил на решение именно этой задачи. Возможно, он не слишком подходил для того, чтобы заключать мир в 1945 г. или вновь руководить страной в 1950-х гг., но его методы были полезны, когда нужно было убедить британцев не терять стойкость в решающие 13 месяцев между падением Франции и вторжением Гитлера в Россию. В основном это удалось сделать благодаря огромной силе воли, и потому в названии, которое Лени Рифеншталь выбрала для своего фильма о Гитлере – «Триумф воли» есть некая доля иронии, поскольку, в конце концов, победу одержала воля Черчилля.
Созидательное противостояние: Черчилль и Аланбрук
«Содержание этой книги ни в коем случае не должно быть опубликовано», – написал фельдмаршал Аланбрук на первой странице своего военного дневника, и нетрудно понять почему[87]. Если «мастер стратегии», рядовой Черчилль позволил уговорить себя стать главным солдатом Англии, Аланбрук хранил в себе все самые важные военные тайны. Даже когда они были опубликованы в 1957 г., как часть биографии Аланбрука, дневниковые записи были подвергнуты жесточайшей цензуре, как по соображениям национальной безопасности, так и из опасения вызвать недовольство со стороны таких влиятельных фигур, как тогдашний президент Соединенных Штатов Дуайт Эйзенхауэр и бывшие и нынешние премьер-министры Уинстон Черчилль, Энтони Иден и Гарольд Макмиллан.
В 2001 г. они впервые были опубликованы в полном объеме, и хотя давно уже ни для кого не было секретом, что Аланбрук не всегда был полностью согласен с Черчиллем в стратегических вопросах, тот факт, что он большую часть военного времени едва мог работать с премьер-министром, стал очевиден только теперь. Черчилль, со своей стороны, не питал к Аланбруку неприязненных чувств.
Влияние Аланбрука на общую стратегию едва ли можно переоценить. Именно он, даже в большей степени, чем Черчилль или военный кабинет, определял этапы на пути к разгрому нацистской Германии. Именно он разработал поэтапный план освобождения сначала Северной Африки, Италии и затем Нормандии, прежде чем сосредоточиться на взятии Берлина. Тем, кто раньше считал его типичным грубым, лишенным чувства юмора ирландским солдафоном, стало ясно, что Аланбрук был также человеком, страстно влюбленным в свое дело, который поочередно переживал приступы депрессии и душевного подъема и испытывал ярость по отношению к людям, с которыми ему приходилось работать, особенно к генералам Маршаллу, Эйзенхауэру и Паттону, и к большей части британского политического и военного истеблишмента.
Скрупулезный подход Аланбрука часто вступал в конфликт с безрассудством Черчилля. Они противостояли друг другу, как игрок в шахматы противостоит игроку в покер. Хотя Черчилль никогда не отменял решений, принятых начальниками штабов, иногда он бывал с ними во многом не согласен. Тень Галлиполийской катастрофы до сих пор висела над ним, и потому он больше доверял своему импульсивному гению, нежели логическим доводам Аланбрука. Тот, в свою очередь, считал своей обязанностью помешать Черчиллю вовлечь Англию в очередную катастрофу при Галлиполи – задача, в которой он преуспел, когда камня на камне не оставил от планов Черчилля по захвату Балкан в 1943 г. и Суматры в 1944 г.
Хотя в протоколах комитета начальников штабов, которые хранятся в государственном архиве, приводится лишь скупое, фактическое изложение того, о чем говорилось в процессе заседаний, дневники Аланбрука дополняют их красочными подробностями, в том числе в них рассказывается о бурных спорах между ключевыми фигурами, часто разгоравшихся в ходе дискуссии. Черчилля и членов британского верховного командования никак нельзя было назвать образцами олимпийского спокойствия, как это было принято изображать в средствах пропаганды военного времени, и временами они приходили в отчаяние, не зная, что делать дальше, и вступали в ожесточенные споры по поводу того, как нужно вести войну.
Если Черчилль был романтичным, неистовым и воодушевляющим, начальника имперского генерального штаба можно было скорее назвать осторожным, пессимистичным, непреклонным и рассудительным. Они оба были воинственны, упрямы и страстно стремились одержать верх во что бы то ни стало. Существовавшее между ними противостояние, в конечном счете, шло на пользу Англии, так как совместно выработанная ими военно-политическая стратегия вобрала в себя как гений Черчилля, так и профессионализм Аланбрука. Их рабочие взаимоотношения были мучительны для обоих и зачастую служили источником раздражения, и, тем не менее, помогли выиграть Вторую мировую войну.
«Бруки хотел иметь все сразу», – заметила Клементина Черчилль после выхода его биографии, опубликованной в 1957 г., когда он написал льстивое – в тех обстоятельствах несколько лицемерное – посвящение на экземпляре, присланном им Черчиллю. Как сказал Монтгомери автору книги, историку Артуру Брайанту, Черчилль «страшно разозлился» на эту первую трещину в его репутации военного времени. Он бы пришел в ярость, если бы прочитал то, что Аланбрук и Брайант исключили из дневниковых записей.
Однако необходимо напомнить, что Аланбрук часто великодушно отзывался о Черчилле в своем дневнике и постоянно подчеркивал, что делает записи, пребывая в состоянии величайшего напряжения, зачастую поздно ночью, и это является для него способом дать выход эмоциям и, таким образом, уберечь коллег от приступов собственного раздражения. По всей вероятности, эти дневники предотвратили столько же конфликтов, сколько и отобразили на своих страницах. В крупных спорах относительно военной стратегии, и особенно касавшихся отсрочки открытия Второго фронта до июня 1944 г., когда союзники уже были должным образом готовы, правда в конце концов оказалась на стороне Аланбрука, и большая удача, что на месте этого достойного восхищения «несговорчивого человека» не оказался кто-то более слабый.
Что спасало Черчилля от потенциально опасных военных просчетов, так это уважительное отношение к людям, которые не боялись возражать ему и называли вещи своими именами. И действительно, тот факт, что он остановил свой выбор на Аланбруке именно потому, что знал, что тот сумеет ему противостоять, заслуживает огромного уважения и совсем не походит на стандартную практику современных политиков. Как сказал однажды американский генерал Джордж Паттон: «Когда все соглашаются, никто не думает». Даже лучших лидеров ждет крах, если они не позволяют другим не соглашаться с ними; этой ошибки Черчилль не совершил.