Какие битвы с парламентом Джеральду тогда выдержать пришлось… лучше и не вспоминать! А потом еще и со Святым престолом — пока Его Святейшество Целестин уступил и дозволил окрестить "отродья тьмы подземельной". Может, оно и к лучшему, что крестины так задержались, потому что умница Бет все поняла с полуслова и вызвалась быть крестной матерью злополучных полугномов… впрочем, теперь их никак нельзя назвать злополучными! Приемные дети короля, крестники королевы… отныне на них никто не посмеет поднять руку!
Или… все-таки посмеет? Роберт никогда не тревожится попусту.
— Нет, — мотнул головой Роберт, — мигом позабыв и обращение на "вы", и слово "сир" — как и всегда, когда он обсуждал с Джеральдом наиважнейшие дела наедине. — С твоими Джеральдсами все благополучно.
От облегчения у Джеральда на миг захватило дух — как только он сообразил, о ком Роберт говорит.
— Почему ты их Джеральдсами кличешь? — удивился он.
— А как же мне их называть? — поинтересовался Роберт. — Они ведь твои приемные дети — вроде как названые братья друг другу, верно? Значит, и фамилия у них может быть только одна на всех, и не иначе. И нарекать ее по приемному отцу полагается.
Некоторое время слегка ошарашенный Джеральд привыкал к такому повороту событий.
— Ну вот только не Джеральдсы, — усмехнулся он. — Ты бы еще сказал — Джеррисы!
— А чем это плохо? — спросила Бет.
— Понял, — отозвался Берт. — Джеральдс — приемыш крестьянина, самое большее. Приемыш бродяги был бы Джеррисом.
— Вот-вот, — подхватил король. — И никак не больше. Уже приемыш почтенного купца звался бы Джеральдсоном.
— А приемыши короля? — улыбнулась Бет.
— Фицджеральды, — твердо произнес король.
Роберт долил себе вина в кубок и молча поднял его, салютуя новонареченным Фицджеральдам. Бет и Джеральд последовали его примеру.
— Нет, я не о них думал, — молвил Берт, едва допив вино. — Я думал о гномах Петрии.
— И как тебе нравится предмет твоих размышлений? — вновь подначил его Джеральд.
Роберт поднял на него серьезный, без малейшего проблеска улыбки, взгляд.
— Он мне очень не нравится, — сообщил Берт. — По правде говоря, он меня тревожит.
Так… час от часу не легче.
Подобным образом Роберт де Бофорт даже об ограбленной бежавшим Дангельтом королевской казне не высказывался! Берт с его всегдашним убеждением, что все на свете — ну или почти все — можно если не починить, так исправить… что, кроме смерти, нет ничего непоправимого — а значит, все, что избежало гибели, надо исправлять, а не тревоге предаваться… неизменно спокойный и сдержанный Роберт де Бофорт встревожен!
— А ну-ка рассказывай, — потребовал Джеральд, подаваясь вперед.
Берт снова дернул многострадальный воротник.
— Помнишь, — глуховатым голосом молвил он, опустив голову, — мы с тобой месяц назад говорили, что после сговора с ледгундцами и каринтийцами торговлю с Петрией нельзя оставлять без пригляду, — как знать, что туда может просочиться под видом заказов, счетов и расписок?
— Помню, — подтвердил Джеральд. — И ты у меня выпросил дозволение приглядывать. Я тогда еще подивился, к чему тебе эта пустая морока… выходит, не пустая?
— Не пустая. — Роберт говорил, все еще не подымая головы. — Кое-что я приметил… странность одну…
Он примолк; Джеральд терпеливо ждал.
— Дерево для гномов в диковинку, — очень спокойно произнес Роберт. — И деревянную мебель они всегда заказывали и покупали охотно и за хорошие деньги.
— По-твоему, это странно? — поднял брови король.
— Странно другое, — возразил Берт. — Пять лет назад гномы перестали покупать мебель и начали заказывать дерево. Цельные, нераспиленные бревна.
— А вот это и правда странно, — протянул Джеральд. — Из гнома столяр, как из кобылы лучник.
— Вот и я так подумал, — сухо произнес Берт. — И очередной заказ решил перенять. Бревна попридержал — а сам краснодеревщикам и столярам окрестным заказал мебель гномью. С условием, что из своего кошелька оплачу, если гномы не купят.
— А почему бы им вдруг не купить? — насторожился Джеральд.
— А вот представь себе — не купили! Дескать, работа нехороша, размеры не те — ну не годятся эти кресла под гномьи зады! — Роберт вскочил; от его самообладания не осталось и следа — горячность звучала в каждом его слове. — Джеральд, ну сам подумай — тамошние мастера, почитай, веков шесть с Петрией торгуют мебелью этой самой, ремесло из поколения в поколение передают, все размеры наизусть знают, как "Отче наш"… и вдруг их работа нехороша! Можно подумать, гномы сами лучше сделают!
— Представляю себе, как гномы с деревом возятся! — хмыкнул Джеральд.
— С мореным деревом, — поправил Роберт.
Король осекся.
— Джеральд, вот уже пять лет Петрия покупает мореное дерево. — Берт снова взял себя в руки — теперь он опять говорил очень спокойно и даже слегка размеренно. — Или, на крайний случай, любое — но попрочнее. Цельными бревнами. А продает камень. Строительный камень — по очень дешевой цене, почти бросовой.
— И много камня? — севшим голосом осведомился Джеральд. Он уже начал понимать, куда клонит Берт. Единственное, чем Петрия не торговала никогда, так это строительным камнем для людских крепостей. Единственное, что могло бы заставить Якша изменить этому обыкновению…
— Много, — подтвердил его наихудшие опасения Берт. — Очень. Какие там кресла-столы гномьей работы! Петрия покупает крепежные бревна — а продает камень… лишний камень — чтобы оставшийся было легче подпирать. Между прочим, следующий заказ на бревна вдвое больше трех предыдущих разом. Значит, дело не в единственном обвале.
Какое там! Нет, теперь, когда Роберт с беспощадной ясностью изложил плоды своих наблюдений и раздумий, сомнений не оставалось — Петрия рушится внутрь себя. Выходит, набег Маэлсехнайли и его орды… нечто вроде разведки боем? И хитромудрый Якш убивал одним камнем даже не двух зайцев, а…
— Камень и крепь, — вслух молвил король — словно двух своих злейших врагов назвал по имени.
— А это значит… — выдохнула Бет.
— А это значит, — мрачно произнес Берт, — что не пройдет и двадцати лет, как крыша их мира обрушится им на голову.
— Значит… — одними губами вымолвила Бет, — снова — война?
— Война? — Джеральд яростно сплел и расплел пальцы. — Вздор! На сей раз они не станут грабить и насиловать. Они просто… выйдут и пойдут.
— Куда? — произнесла Бет так хрипло, словно жуткие видения, вспыхнувшие в мозгу короля, передались и ей.
— Куда-нибудь, — махнул рукой Роберт. — Не важно, куда. И ничего живого на их пути не останется. У них нет выбора.
— У нас тоже, — угрюмо бросил король.
— У нас есть, — возразил Роберт. — Мы можем пропустить их — или уничтожить.
Да в том-то и дело, что не можем. Эх, Берт, мальчик… вот и видно сразу, что ранен ты был совсем на другой войне. Тот, кто видел гномий шарт, так не скажет… даже и не помыслит так…
— Давай подумаем, — устало произнес Джеральд, — что бы мы сделали на их месте?
— Ну… — будущему лорду-канцлеру не понадобилось много времени для раздумий, — я выслал бы лазутчиков, все разузнал, а тогда уж…
— Я тоже. — На устах Джеральда сама собой возникла мстительная усмешка. — Как полагаешь — Якш глупее нас с тобой? Ему до этого додуматься по силам?
— Полагаю, по силам, — медленно ответил Роберт и улыбнулся в ответ.
Вечность ждет
Лето. Лоумпиан — Грэмтирский лесОбычно, желая проявить вежливость по отношению к собеседнику, с ним разговаривают стоя. Но только не в том случае, если твой собеседник — гном. Пусть и бывший, пусть и носит он теперь не прежнее свое имя Шварцштайн Винтерхальтер, пусть и зовется он теперь вполне человеческим именем сэр Хьюго Одделл — так ведь имя росту не прибавляет, верно?
Лорд-канцлер Роберт де Бофорт, человек не только вежливый, но и тактичный, не стал вставать навстречу своему собеседнику. А сэр Одделл и не подумал присесть, хотя и устал с дороги. Невзирая на малый свой рост, бывший гномий лазутчик Шарц, а ныне рыцарь и лучший врач Олбарии сэр Хьюго нависал над сидящим Робертом, воинственно выставив вперед гладко выбритый подбородок, словно осадный таран.
— Я не понимаю! — бушевал сэр Хью. — Я решительно не понимаю, почему вы не послали за мной сразу же! Почему только на третий день!
— Первые два дня мы полагали, что это обычная простуда, — тихо вымолвил лорд-канцлер.
— Что? — Одделл аж задохнулся от возмущения. — Вы хотите сказать, что этот ваш придворный коновал не сумел отличить от простуды воспаление легких?!
— Полагаю, по силам, — медленно ответил Роберт и улыбнулся в ответ.
Вечность ждет
Лето. Лоумпиан — Грэмтирский лесОбычно, желая проявить вежливость по отношению к собеседнику, с ним разговаривают стоя. Но только не в том случае, если твой собеседник — гном. Пусть и бывший, пусть и носит он теперь не прежнее свое имя Шварцштайн Винтерхальтер, пусть и зовется он теперь вполне человеческим именем сэр Хьюго Одделл — так ведь имя росту не прибавляет, верно?
Лорд-канцлер Роберт де Бофорт, человек не только вежливый, но и тактичный, не стал вставать навстречу своему собеседнику. А сэр Одделл и не подумал присесть, хотя и устал с дороги. Невзирая на малый свой рост, бывший гномий лазутчик Шарц, а ныне рыцарь и лучший врач Олбарии сэр Хьюго нависал над сидящим Робертом, воинственно выставив вперед гладко выбритый подбородок, словно осадный таран.
— Я не понимаю! — бушевал сэр Хью. — Я решительно не понимаю, почему вы не послали за мной сразу же! Почему только на третий день!
— Первые два дня мы полагали, что это обычная простуда, — тихо вымолвил лорд-канцлер.
— Что? — Одделл аж задохнулся от возмущения. — Вы хотите сказать, что этот ваш придворный коновал не сумел отличить от простуды воспаление легких?!
Роберт молча склонил голову. Ничего подобного он не хотел сказать. Он и вовсе не хотел говорить. Как же это похоже на Бет — скрывать свои страдания и держаться до последнего без единой жалобы… до последнего, до крайнего предела, за которым остается только рухнуть замертво. Точно так, как сорок… да, сорок уже лет тому назад она таила свою тревогу за Джея, не выдав снедавшего ее беспокойства ни словом, ни вздохом, и рухнула в беспамятство при вести о его гибели… тогда сама судьба привела Джеральда в замок Эйнсли, а теперь и Джеральд не поможет, не прогонит смерть из-за плеча Бет… дважды такое не удается. Что бы Роберту с Джеральдом было сразу прислушаться не к придворному врачу, а к голосу собственной тревоги — они-то знают, что такое Бет! Другое дело — господин лекарь, привычный врачевать мнительных придворных дам, готовых при малейшем намеке на кашель призвать священника дляпредсмертной исповеди. А Бет шутила, смеялась, сама же и подбадривала встревоженных мужа и брата — ну как было повелителю клистиров и владыке пилюль поверить, что Ее Величество не просто слегка простужена, а опасно больна. Лекарь сдался лишь на третий день, когда признаки были уже слишком очевидны… почему, ну почему Роберт поверил ему, а не себе и не Джеральду? Почему не послал за Одделлом сразу же?
— Ваша светлость. — Убийственно проницательные гляделки гнома воззрились на Роберта с явным сочувствием. — Я сделаю все, что могу… и все, чего не могу. Но я врач, а не волшебник.
Этот разговор состоялся вчера утром, и за минувший день Роберту несколько раз помстилось, что Шарц солгал, что он все-таки волшебник… что ж, может, и так, но время чудес было упущено непоправимо. Уже сегодня утром это стало очевидно с не оставляющей места для сомнений ясностью. Бет уже не узнавала никого — ни фрейлин, ни брата, ни сыновей, ни даже Джеральда, сидящего возле ее постели, как и все эти дни. Лицо ее заострилось; черты его сделались почти чужими, неузнаваемыми в рамке из коротко остриженных волос. Длинные волосы Бет обрезали в первые же дни болезни — так было легче прикладывать лед к ее пылающей голове. Спутанные короткие пряди делали Бет похожей на мальчика-оруженосца, на которого злой волшебник набросил чары старости… да, им и была Бет все эти годы — оруженосцем. Сорок лет Джеральд был верным рыцарем Олбарии — но любому рыцарю нужен кто-то, кто позаботится о его доспехах.
Джеральд поднял взгляд на Одделла, и гном угрюмо кивнул. Роберту был очень хорошо знаком этот взгляд — так смотрит рыцарь на полевого хирурга, когда верный оруженосец, которому еще жить бы и жить, лежит на земле, словно сломанная хворостина, и сделать уже ничего нельзя, и ты сжимаешь в руке меч — трижды бесполезный, потому что он не может отвоевать для уходящего еще хотя бы день жизни.
— Уже скоро, — одними губами произнес гном когда пальцы Бет начали шарить по одеялу, и Берт положил Джеральду руку на плечо. Тот даже не обернулся.
— Джеральд! — вскрикнула внезапно Бет тихо и отчаянно. — Джеральд!
Ее рука чуть приподнялась вверх — на большее сил у нее недоставало.
— Я здесь, — отозвался король. — Не бойся.
Его рука крепко обхватила ее исхудавшие пальцы.
По лицу его разлилась мгновенная бледность. Хью Одделл свистящим шепотом выплюнул какую-то непотребную гномью ругань и шаровой молнией метнулся… нет, не к Бет — к замершему бездвижно Джеральду. Врач с треском рванул на нем воротник, располовинив рубашку мало не до пояса, и прижал свои сильные пальцы к его шее… чуть сдвинул, прижал покрепче… эти пальцы так требовательно искали и не могли найти то, чего не было, — признак жизни…
— Джеральд! — вскрикнула внезапно Бет тихо и отчаянно. — Джеральд!
— Я здесь! — откликнулся он, и его рука крепко сжала ее пальцы. — Не бойся.
Бет почти не видела Джеральда в обступившем ее со всех сторон тумане, но голос она узнала.
— Не бойся, — повторил Джеральд, и туман словно бы поредел слегка. — Ничего, продержимся.
Да нет, не словно бы, а и вправду поредел! Теперь Бет уже почти различала черты Джеральда, хоть и полускрытые еще влажной серой пеленой. Туман отступал, таял, а вместе с ним таял и страх. Серые пряди еще вились вкруг шеи, еще ластились к лицу, но это уже не имело никакого значения.
— Где мы? — тихо спросила Бет, пытаясь оглядеться по сторонам.
Джеральд ответил не сразу. Он тоже не столько видел Бет, сколько слышал, а дороги не видел и вовсе — но он был не вправе выказывать страх.
— Сейчас узнаем, — произнес Джеральд. — Ты только руку мою не отпускай.
— Теперь уже можно и отпустить, — послышался ясный голос, и от его звука туман разом отхлынул к ногам.
По щиколотку в тумане перед ними стоял Эдмонд Доаделлин — такой, каким Джеральд видел его единственный раз сорок лет тому назад… такой — и все же неуловимо иной. Отчего-то Джеральду это показалось не только не пугающим, но и не странным, а естественным, почти обычным — настолько, что и вопрос с его уст слетел самый что ни на есть обычный для человека, заплутавшего в незнакомых местах.
— Где мы? — повторил Джеральд вслед за Бет.
— Здесь, — улыбнулся Эдмонд. — Джеральд Олбарийский, ты с своей королевой отдал себя этой земле — неужто ты мог подумать, что Олбария от тебя откажется?
— Мы… умерли? — тихо спросил Джеральд.
— Не больше, чем я. — Эдмонд слегка склонил темноволосую голову. — Пожалуй, даже меньше. Со мной это случилось дважды.
— Это было… трудно? — очень тихо молвила Бет.
— Не тяжелее, чем в первый раз, моя леди, — ответил Эдмонд. — А дорогу найти даже и легче.
— Дорогу? — взгляд Бет скользнул вдоль туманной пелены, застилавшей землю.
— А вы ее не видите, — пояснил Эдмонд. — Вам еще туман глаза застит.
— Но туман только по земле стелется, — возразил Джеральд.
— Это вам только кажется, — очень серьезно молвил Эдмонд. — Его надо смыть. Ручей у самых ваших ног — наклонитесь и зачерпните.
Вода в незримом ручье оказалась обжигающе холодной, почти ледяной — но этот холод прояснял сознание, отрезвлял мысли. Джеральд и Бет, не колеблясь, опустились на колени и зачерпнули полные пригоршни.
Эдмонд на миг закрыл глаза. Пусть не он, а эти двое первыми увидят, что дорожная пыль старости смыта напрочь, что она сошла с них совершенно.
Когда плеск воды смолк и сменился потрясенным выдохом, Эдмонд открыл глаза.
Серебро прожитых лет, смытое навсегда, растворилось в уходящем тумане. Длинные темные волосы тяжелой волной хлынули на плечи Бет. Непокорные пряди Джеральда, как и прежде, полыхали яростным золотом.
Время серебра окончилось — осталось только ручей перешагнуть. Потому что там, за ручьем…
— Идем, — позвал Эдмонд. — Пора. Вас ждут.
Особым знатоком придворного этикета за годы жизни бок о бок с людьми Шарц заделаться так и не успел — но ведь даже самому тупому гному из числа тех, что только тачки возить и способны, ясно, что сэр Хьюго Одделл должен был остаться в королевской опочивальне… ну за тем хотя бы, чтоб соболезнования выразить, что ли…
Должен был, что и говорить. Но Шарц не остался, а вышел вон, неслышно притворив за собой двери, и не потому, что не сумел унять слезы, так и катившиеся по жесткой щетине, выстелившей щеки за минувшие сутки, а потому что не смел дать этим слезам волю, глянув в сухое бесслезное лицо лорда-канцлера… или все-таки Роберта де Бофорта? Это день назад Роберт де Бофорт был вправе сдерживать слезы ужаса — а сэру Хью некогда было горевать: он сражался. Но теперь, после безнадежно проигранной битвы Шарц вправе предаться горю… Шарц, но не Бофорт — ведь его сражение только-только начинается. Тяжкое сражение — и впервые Его Величество Джеральд Первый Олбарийский не встанет рядом со своим лордом-канцлером.