– Ну, не постоянно, а изредка, – усмехнулся Спарин. – Видимо, потому, что защиту и права я и эти дамы иногда понимаем по-разному… Позвольте откланяться.
Омбудсмен, уполномоченный по правам детства, – член губернского правительства. Но в то же время он не подчинен даже и ему. Подчинен непосредственно столице. Поэтому в детприемнике не сказали ни словечка против и суетливо забегали, когда Спарин явился за «воспитанником Переметовым». Только спросили:
– А куда вы его денете? Ведь его приемные родители в отъезде.
– Это не ваше дело.
– Но в таком случае вы берете всю ответственность…
– Беру, беру…
На самом деле он уже созвонился с мамой Эмой, изложил суть дела. Похоже, что Эмилия Борисовна не выразила радости. Сообщила, что вернуться из заграничной поездки она и муж не в состоянии.
– Тогда где мальчик сможет быть, пока вы не вернетесь?
– А… там, где он сейчас… разве нельзя?
– Нет! – отрезал Спарин.
– Тогда… может быть, его приютит на время мой бывший муж? Они были в хороших отношениях… А там будем решать…
Созвонились с Андреем Кирилловичем. Тот сказал, что пусть Владька приезжает, вдвоем будет веселее. Вспомнят прежние дни, съездят на рыбалку…
Прежде чем покинули детприемник, Спарин спросил:
– Ты ни с кем не хочешь здесь попрощаться?
– С Пантелеем Платовым…
– Платова вчера вечером срочно отправили в прежний детдом, – поспешно сообщила «замша» Анна Леонтьевна.
– С Арсением Ерохиным…
– Его сейчас нет…
– А где он? – не поверил Игорь Игнатьевич.
– К сожалению, сейчас выяснилось, что опять сбежал. У него навязчивая идея: попасть в город Краснодар…
«Пусть ему повезет на этот раз!»
– Тогда с Дианой Львовной!
– К сожалению, она все еще больна…
– Идем, Владик, пора… – сказал омбудсмен Спарин.
Дядя Андрей жил в однокомнатной, но просторной квартире. Они со Спариным поговорили примерно полчаса, обменялись телефонами. Игорь Игнатьевич прошелся ладонью по чуть отросшему ежику Кабула.
– Звони, если что… – и уехал.
Андрей Кириллович не приставал с расспросами. Не предлагал совместных развлечений. Видимо, понимал, что Владику надо прийти в себя. И тот приходил. Вставал поздно, потом, почуяв тяжкую сонливость, ложился снова. Ни о чем особенном не думал, ничего не ждал, планов на будущее не строил. Сам себе шепотом говорил: «Потом…»
На своей квартире Кабул не бывал, потому что мама Эма не оставила ключей. Дядя Андрей купил ему простенькие бриджи и пару футболок, чтобы «парнишка не жарился в черном костюме, если выйдет на улицу».
Но Кабул из дома не выходил. Если не спал, сидел за компьютером: наугад вылавливал в Интернете сведения, которые могли касаться Конфигураций пространств. Про всякие там параллельные миры и черные дыры. Почти все было непонятно, однако веяло от этой непонятности космическим холодком и намеком, что возможна какая-то иная жизнь.
«Мама, правда, есть другие вселенные?»
«Есть, сынок…»
Но и про это думалось сквозь усталость и дрему.
Дядя Андрей уходил в полдевятого на службу, возвращался в седьмом часу. В середине дня звонил:
– Как ты там? Не скучаешь?
– Не-а…
– Обед в холодильнике.
– Да, я помню…
Так прошло три дня. На четвертый день дядю Андрея вызвали в комиссариат обороны и сказали, что послезавтра он поедет на военные сборы. Как офицер запаса.
– Но у меня дома приемный сын! Я не могу оставить его одного!
– В ваших документах нет сведений о сыне.
– Да, но сейчас мать оставила его мне, она за границей!
– У вас есть документ, что это ваш сын?
– При чем здесь документ? У меня есть мальчик, я за него отвечаю!
– Всякий может обзавестись мальчиком, чтобы уклониться от службы. Если не явитесь на сборный пункт, за вами пришлют конвой…
Кинулись звонить Спарину. Тот чертыхнулся и сказал, что улетает в Штаты, на конференцию по проблемам усыновления иностранных детей. Пообещал перезвонить через полчаса. Позвонил, сообщил, что нашел выход. «Единственный и неофициальный».
– У меня есть знакомый, который ведает подростковыми лагерями. Он сказал, что может устроить мальчика в лагерь «Прямая дорога». Там довольно странные порядки, не всякому по вкусу, но многим нравится. Впрочем, выбора нет…
Выбора действительно не было. И Кабул подумал, что в любом случае это не детприемник, не арест по приговору. Тем более что «многим нравится»…
Дядя Андрей отвез его в «Прямую дорогу» на следующий день. Лагерь прятался в густом лесу, который по очень пологому склону спускался к реке Товарке.
Когда подъехали, показалось, что похоже на острог: впереди подымались высокие ворота с коваными петлями, а по сторонам от них тянулся частокол из подогнанных друг к другу бревен. Однако тут же Кабул разглядел на воротах резной орнамент, а на верхушках бревен – вырезанные из дерева остроконечные, как у богатырей, шлемы. Повеяло былинной стариной.
Вокруг подымались темные сосны и ели.
У ворот стояли двое мальчишек чуть старше Кабула. С длинными копьями, в коротких камуфляжных штанах и таких же рубахах. «И здесь эти арестантские робы», – поморщился Кабул. Но решил пока не обращать внимания на мелочи. А внутри ограды было славно. Желтели некрашеной древесиной похожие на терема домики. Над вершинами кленов подымалась чешуйчатая луковка часовни с золоченым крестом. Встречные ребята – и маленькие, и почти взрослые, вроде Пантелея, – подымали к плечу ладонь, говорили: «Привет…» – и улыбались новичку. Похоже, что здесь никого не дразнили и не обижали. Попадались в основном мальчишки, но было и несколько девочек – в пятнистых платьицах ниже колен…
Дядя Андрей сдал Кабула начальству – инструктору, которого звали «брат Нефед». У «брата» были длинные желтые волосы, разделенные прямым пробором. А еще были бледно-серые глаза и ровная неисчезающая улыбка. С этой улыбкой брат Нефед плавно проговорил:
– Добро пожаловать, новый житель нашей обители. Пусть она придется тебе по сердцу…
Кабул неловко наклонил голову – не знал, что ответить.
Дядя Андрей попрощался торопливо и скомканно.
– Ладно, дружище, бывай… У нас обоих впереди лагеря. Думаю, что у тебя жизнь будет уютнее, чем у меня…
И уехал.
Брат Нефед приобнял новичка за плечо.
– Идем, брат Владислав. Покажу, что у нас есть: спортивные площадки, трапезную, кельи отрядов. И все, что вокруг… Здесь у нас порядки похожи на воинские, но свои жилища мы именуем не казармами, а кельями. Се – традиция…
«Се» – по старинному значит «это», – вспомнил Кабул. Ему не нравилась длинная мягкая ладонь брата Нефеда на своем плече, но он терпел.
– …Се – наш маленький храм в честь святого благоверного князя Александра Невского… – Они стояли перед бревенчатой часовней. Над ее крыльцом был кружевной железный навес, под которым поблескивал стеклом слабо различимый образок.
– Ты в Бога веруешь? – затвердевшим голосом спросил брат Нефед.
Кабул вспомнил, как просил маму помолиться за него. И молитва помогла!
– Ну… в общем, да…
Брат Нефед усмехнулся:
– «В общем»… Тогда перекрестись, чадо непутевое…
Кабул быстро и неумело перекрестился.
– Не так. Ты же не католик. Надо от правого плеча к левому…
Кабул неловко, но послушно перекрестился, как надо. Брат Нефед вдруг спросил:
– Слушай, ты, может, не крещеный?
– Крещеный. Нам говорили, что в доме малютки крестили всех младенцев, приходил священник.
– То-то же. Небось православный был священник-то?..
– Говорили, что да…
– А больше батюшка не посещал вас в приютах-интернатах?
Батюшка посещал несколько раз. Но Владику Иванову совершенно не запомнились эти визиты. И он промолчал.
– Ладно, со временем просветим твою душу…
Дверь часовни была приоткрыта, из-за нее появились два тощеньких мальчика лет восьми-девяти. Оба курчавые и большеглазые. Остановились, нагнули в полупоклоне головы и глянули вопросительно: можно ли идти дальше? Оба они были в камуфляжных жилетках и таких же пятнистых штанишках. Кабул уже обратил внимание, что старшие ребята в лагере носят рубашки с погончиками и бриджи, а те, кто помладше, – куцые шортики и надетые на футболки безрукавки.
– Что, замаливали вчерашний грех? – ласково спросил инструктор.
– Да, брат Нефед, – бормотнул мальчик с царапиной на переносице.
– То-то же… Слава Богу, что отец настоятель простил вас, а мог ведь и поучить, как заслужили… Ну, ступайте…
Мальчишки сделали два аккуратных шага, а потом подпрыгнули и лихо помчались прочь. Брат Нефед коротко посмеялся и отпустил плечо Кабула. Оба пошли от часовни по песчаной дорожке. Кабул стесненно спросил:
– А чего они такого натворили?
– Да ничего «такого», баловство ребячье. Дежурили на кухне, да сгребли из тазика две горсти земляники, что была приготовлена для пирожков. Невелик грех, однако же сказано: «Не укради»… К тому же запирались вначале, да следы-то на губах и на щеках… Ну и отправились к отцу настоятелю, он в «Прямой дороге» уже много лет главный владыка. Отец Ефрем, а в миру Евсей Краснокутов. Старинная фамилия… Знаешь откуда?
Кабул пожал плечами. Нефед объяснил:
– «Красный» – это понятно. А «кут» на древнем наречии значит «угол». Выходит – «человек из красного угла». Такие углы были самыми почетными в избах…
«Ну и что?» – подумал Кабул. Но хмуро спросил про другое:
– А как он мог их проучить-то? Здесь тоже есть карцер?
– Да что ты, нету ничего такого! У старца Ефрема иное средство, ласковое. Шелковая авоська. Многим известная, кто бывал тут. Если вытянуть ее в жгут, вполне стегучая вещь. Конечно, это скорее для назидания, а не для боли, однако же узелки изрядно жалят ляжечки-голяшечки… – Брат Нефед прервал речь, словно проглотил неразжеванную конфету. Опять заулыбался. И продолжал: – Но авоськой учит лишь сам отец Ефрем и только младших. А для тех, кто постарше, есть крапива. Например, за частое непослушание… А когда серьезный грех – курение или сквернословие – можно и прутом получить. От него немалая польза…
У Кабула стыдливо затеплели щеки, словно его самого только что приговорили к такому наказанию.
Да, бывало, что и в интернате кого-то лупили ремнем или медицинским шлангом. За побеги, за воровство, за всякие неприличные дела. Но такое случалось редко. И тот, кого наказывали, считал себя вправе сопротивляться, вопить и грозить, что пожалуется начальству. И случалось, что жаловался. И одного воспитателя по кличке Тихобли́н даже уволили и вроде бы отдали под суд… Кабулу никогда так не доставалось. Только в детприемнике перепало несколько раз от Красавчика Димы, но там была тюрьма, чего от нее ждать! А здесь? Неужели пацаны идут под авоську и прутья послушно, как овечки?
– Крепостное право какое-то, – угрюмо сказал он и решил: «Пусть выгонят…»
Но брат Нефед не обиделся.
– А что плохого в крепостном праве? Думал когда-нибудь? Порядок был, хлеба́ зрели, Империя побеждала во всех войнах, а народ чтил Бога и своего императора. Каждый знал свое место, и не было бесприютных ребятишек. А сейчас что? Разворовывают страну, расплодили террористов и не могут победить в самых мелких конфликтах. Срам на глазах всего мира…
Кабул не нашел что возразить. В самом деле, то, что творится сейчас, похуже крепостного права… Но воспитывать вот так – скрутить и хлестать беззащитного… Кабулу всегда было тошно думать про такое. В ответ что может быть, кроме ярости?! «Ни за что не дамся, если вздумают…»
Брат Нефед опять положил руку на его плечо. Посмеялся погромче:
– Да ты что закручинился, отрок Владислав? Ты же не собираешься нарушать здешние порядки, значит, минует тебя чаша сия…
Кабул хотел сказать, что боится не за себя, а не нравятся ему эти порядки вообще. Но вдруг заробел. И робость эту оправдал старой пословицей, что в чужой монастырь со своим уставом не суются. «Не нравится – уходи». А куда было уходить? И Кабул успокоил себя догадкой, что брат Нефед просто сочиняет про здешние обычаи. Лагерь-то православный, вот и хочет Нефед показать, что здесь воспитание, как в старинной бурсе…
Оружие
В тереме отряда «Пересвет» было четыре кельи, в каждой жило шесть мальчишек. Причем разного возраста, от шести до пятнадцати лет. Отряды в «Прямой дороге» набирались не по годам, а по другим признакам – Кабул так и не понял, по каким…
Новичка встретили по-приятельски: будто он жил здесь раньше, потом уехал, а нынче вернулся.
– А, Владька! Привет! Вон свободная койка… – Это заулыбался навстречу старший парнишка – кудлатый, толстогубый, класса так из восьмого. – Я Данила…
– А ты откуда знаешь, что я… Владька?
– Нефед сказал.
– Вообще-то я Кабул…
– Кабул имя не христианское, это прозвище, а здесь прозвища не в ходу… – заявил Данила, блестя крупными зубами. – Давай обустраивайся…
Чего обустраиваться-то? Он был уже в «казенном обмундировании», рюкзачок с запасным бельем сдал на склад. Сейчас положил на полку у изголовья мыльницу и зубную щетку, на кроватную спинку повесил полотенце, на подоконник бросил зеленую бейсболку – не форменную, свою. Он обычно прикрывал ею приютскую стрижку.
Койки были заправлены не по-интернатски, а по-домашнему, у кого как. Кабул сел на край постели. Рядом сразу устроился круглоголовый дошколенок с лопухастыми ушами. Наверно, в другом месте его звали бы Чебурашкой, а здесь он был Никитка. С другого бока приткнулся еще один малек, чуть постарше Никитки.
– Я Илья… – заявил он насупленно.
Остальные были примерно тех же лет, что Кабул, – Вовчик и Саня. Вовчик был бледный, с зелеными глазами и длинными локонами. Смирный такой. Он оказался Владькиным соседом по койке. После отбоя, когда все улеглись и в окна стал светить из-за черных елей малиновый закат, Вовчик шепотом спросил:
– Владь, ты не спишь?
– Нет… – Он хотел поговорить с мамой, ну да ладно, можно и попозже.
– Владь… знаешь что?
– Что?
– А давай подружимся…
«Как?» – чуть не сказал Кабул, но понял, что получится нехорошо.
А как это «подружимся»? У Кабула никогда не было крепких друзей. Он считал, что дружба зреет долго и не каждому с ней везет. Если же повезло, то на всю жизнь. А тут… Они ведь познакомились два часа назад. А после того как разъедутся, увидят ли еще когда-нибудь друг друга? И все же Кабул сказал:
– Ну… давай…
Вовчик вытянул и опустил на Владькино одеяло руку.
– Давай твою…
Кабул вложил пальцы в ладонь Вовчика. Тот их сжал слегка. И… пробежало по Кабулу тепло, словно коснулся его свет планеты Земляники. Они с Вовчиком больше ни о чем не говорили, впитывали вечернюю тишину. В ней чуть слышно шептались Илья и Никитка, а за окном различимо было тихое треньканье. Словно звякали уздечками лошади, которых отпустили пастись на ночь. Потом Кабул подумал, что в таком случае с лошадей, наверно, снимают уздечки. Конь с отливающими красным светом боками подошел совсем близко, глянул на Кабула темными глазами, словно спросил о чем-то.
«Ты добрый…» – сказал ему Кабул. Тот покивал.
В келье чуть заметно пахло нагретой смолой. В углу мерцала под образком Николая Чудотворца лампадка.
«Мама, здесь хорошо…»
«Спи, малыш…»
Вовчик, видимо, считал, что раз они с Кабулом подружились, то надо всегда быть рядом. Ну, они и были, Кабулу это даже нравилось. Вовчик с расспросами не приставал, больше рассказывал про себя, про свои коллекции солдатиков, про бабушкину дачу, где всегда было так здорово…
– А почему приехал сюда, а не к бабушке? – спросил Кабул, чтобы поддержать разговор.
– Она весной умерла. Мать с отцом стали ссориться и разводиться, а меня отправили в лагерь, чтобы не путался под ногами… А вообще-то я здесь еще и в прошлом августе был. Тут занятно…
– Что занятно?
– Ну, кружки всякие. И никто не пристает, как в школе… Порядки справедливые.
Похоже, что порядки и вправду были справедливые. Хотя не всегда понятные. Зачем, например, общие молитвы утром и вечером? В часовне народ не помещался, выстраивались квадратом на поросшей ромашками площади, молодой священник читал молитву, остальные время от времени осеняли себя крестом. И Кабул крестился. Слов молитвы он почти не разбирал, но старался быть как все. Спасибо «Прямой дороге», что пригрела его, бесприютного…
Перед завтраком, обедом и ужином тоже читали молитву, только не длинную.
А однажды ездили в недалекий гарнизон десантников, там стоял большой храм, и в нем был молебен вместе с солдатами. Хор пел красиво, у Кабула даже мурашки пробежали по спине, хотя слов он и здесь не разобрал…
Потом осматривали стоявшие на площадках транспортеры и минометы. По транспортерам разрешили полазать, у минометов – покрутить маховички. Позволили даже взять из пирамид хранившиеся в оружейной комнате короткие «Б-2» – десантные пистолеты-автоматы.
Кабул не взял. Стоял у пирамиды, сунув кулаки в камуфляжные карманы.
– Нефед идет. Не зли его опять, – шепнул Вовчик.
Брат Нефед оказался рядом.
– Проявляем твердость убеждений? – сказал он добродушно.
Кабул кивнул:
– Ага…
Три дня назад у него с Нефедом слегка испортились отношения. Тот привел Кабула в комнату, где занимался кружок военной техники. Десятка полтора ребят – самого разного возраста – возились у столов с учебными автоматами «Б-1». Нефед окликнул хмурого скуластого паренька:
– Глеб, покажи отроку Владиславу, как разбирать и собирать «бэодинку».
– Зачем? – сказал Кабул, ощутив неясное раздражение.
– Такое здесь правило. У нас всех учат обращаться с оружием.
Кабул не стал спорить. Опять же «со своим уставом в чужой монастырь не суются». Разборку-сборку он освоил за сорок минут, но заниматься в кружке военной техники отказался.
– Почему? – удивился Глеб. – У тебя хорошо получается.
Кабул хмыкнул с прежним раздражением:
– Едва ли я смогу выстрелить в человека… – Это он вспомнил разговоры с Пантелеем.
Скуластый Глеб насупился, но спросил не сердито, а скорее жалостливо: