Пинасс доставил его из Басова к первой московской станции метро, откуда он мгновение спустя переместился в Хабаровск.
Добраться до Симушира оказалось непросто: рейсовые куттеры летали редко и медленно, со многими остановками, а ждать Филипп не захотел. Сначала, пользуясь попутным транспортом, он попал в Южно-Сахалинск, в родные пенаты Станислава Томаха; заходить к нему, однако, не стал, надо было бы объяснить свое появление, а этого он как раз бы и не сумел. Затем пинасс метеослужбы отвез его на Итуруп, самый большой остров Курильской гряды, и лишь потом на нефе местных линий он добрался до Симушира, который фантазия кого-то из предков Мая Реброва выбрала в качестве домашнего уголка.
Был уже вечер, когда Филипп добрался до поселка Шаншири, расположенного на берегу бухты Броутона. Небосклон был занавешен тучами, и Луна лишь изредка откидывала их вуаль, чтобы показать свое полное белое лицо.
«Та же Луна, что и у нас в Басове, — подумал конструктор мимолетно. — Интересно все же, почему Ребров выбрал для местожительства остров Курильской гряды? Прямого ТФ-сообщения с материком здесь пока нет, погодные условия не всегда соответствуют нормам для жилых зон… Любовь к океану? Или привязанность к жилью отцов? Это, кстати, мне ближе по духу… не любящий свою родину также никем не любим… Однако где же их „вигвам“?»
— Простите, — остановил Филипп двух женщин, толкающих впереди себя что-то серебристо-стеклянное, звенящее и гудящее от легкого ветерка. — Вы не подскажете, где живут Ребровы? Вам помочь? — спохватился он.
— Спасибо, мы сами, — отозвалась старшая, откидывая прядь волос со лба. — Это оптимизатор среды для новорожденных ихтиозавров, он легкий, а до фермы уже близко. А дом Реброва справа от вас, через парк, увидите сами.
Поблагодарив, Филипп двинулся в указанном направлении, чувствуя на затылке взгляды женщин. Пройдя темный парк, наткнулся на каменную ограду, прошел вдоль нее с полсотни шагов и увидел дом Реброва — смутный силуэт, полускрытый деревьями. На лужайке у дома стояли три пинасса, четвертый медленно снижался поодаль. Из полураскрытой двери, ронявшей сноп белого света на террасу, выглянул незнакомый мужчина, мельком взглянул на проходившего Филиппа и крикнул в темноту:
— Александр, ты скоро? У женщин лопается терпение.
— Скоро, — донесся сверху из темноты густой бас. — Только коня привяжу.
Незнакомец засмеялся, повернул голову к Филиппу.
— Вы к кому?
— К Реброву, — сказал Филипп первое, что пришло в голову.
— Я Ребров.
— Я… мне нужен другой…
— Другой, значит. А какой именно? Сегодня здесь много Ребровых. Проходите в дом, разберемся.
— Кто там, Глеб? — раздался из прихожей знакомый голос, и на террасу вышел Май Ребров, одетый во все черное. — А-а, Ромашин… это ко мне. Проходите, Филипп.
— Спасибо, — пробормотал Филипп, проводил взглядом Глеба. — Извините, Май, могу я видеть Аларику?
— Ага… — сказал Ребров, глаза его похолодели. Он помолчал, внимательно разглядывая лицо конструктора, хмыкнул. — К сожалению, ее нет дома.
— А где ее можно найти?
Ребров снова хмыкнул, хотя лицо его осталось неподвижно-спокойным и твердым.
— Она пошла к морю. Правда… не хотелось бы, чтобы ее тревожили. Сегодня день памяти Сергея.
Филипп неловко кивнул, уши его запылали, и он, не зная, что сказать, мучаясь налетевшим вдруг косноязычием, проговорил:
— Понимаю, вы правы… однако же… я, пожалуй, пойду к себе, извините.
— До свидания, — сказал Ребров, повернулся и ушел в дом. Дверь при этом он за собой не закрыл.
Филипп сбежал с террасы, уязвленный до глубины души необычной холодностью тренера, злой на себя, на Реброва, на весь мир, и, лишь оказавшись на причале, опомнился и перевел дух.
Волны с упорством маньяка пытались разбить причал, сдвинуть его с места, но разбивались сами, сея густую водяную соленую пыль на черный гранит мола. Неумолчный гул сопровождал эту схватку, и Филипп представил, каково здесь в шторм.
Подставив пылающее лицо брызгам, он постоял с минуту, все еще переживая свое неудачное рандеву с Ребровым, потом вытер лицо ладонью и сказал неизвестно кому:
— Ну, мы еще посмотрим!
Он вышел из освещенной зоны причала, совершенно безлюдной в этот час, нашел какую-то тропинку и по ней пустился в обход поселка по берегу моря. Там, где скалы отступали в глубь острова, было холодно, откуда-то издалека, из седой мглы, катились стеклянные хребты волн, накатывались на валуны и скалы, ветер срывал с разбитых волн фосфоресцирующую пену и бросал на берег, словно сеятель — семена жизни.
В стороне пика Прево над морем повисли три рубиновые полосы, и Филипп успел заметить косо падающие за горизонт стремительные стрелы истребителей ураганов. Он подождал несколько минут, прислушиваясь, но все было спокойно, лишь прибой заполнял пространство музыкой канонады. Балансируя на кромке обрыва, Филипп раздумывал, куда направиться дальше, и вдруг на фоне светящихся волн заметил на выступе скалы чей-то силуэт. Человек сидел повернувшись к морю лицом, и что-то знакомое почудилось Филиппу в его позе. Он осторожно приблизился, хор прибоя заглушал его шаги.
Это была женщина в мерцающем зеленовато-белом платье.
Филипп замер. Сами собой пришли на ум пушкинские строки:
Женщина оглянулась и встала.
Сердце отозвалось падением и взлетом, он ощутил радость и тревожное изумление одновременно: предупреждение Реброва еще стояло в ушах. Аларика, спокойная, как и всегда, желанная и чужая, заставляющая вздрагивать во сне и в последнее время всплывающая в памяти в самые напряженные моменты работы, смотрела на него и молчала. Интуиция вывела его сюда? Или Его Величество Случай?
— Как ты нашел меня? — первой нарушила молчание женщина. — И зачем?
Филипп приблизился.
— Мне сказал Май… но я не искал тебя, честное слово… хотя вру, не искал, но ждал. А зачем?.. Может, потому, что хочу разобраться…
— В чем?
— В тебе… в себе тоже.
— Странные слова в твоих устах. Обычно ты более категоричен. И все же ты напрасно пришел сюда.
Филипп стиснул зубы.
— Наверное, ты права. Мне говорил Ребров, я не послушал. Но, уж коль так получилось, позволь побыть с тобой немного…
Он взял ее за руки, холодные, как скалы вокруг. Аларика покачала головой, высвободила руки.
— Ты напрасно пришел… во всяком случае, сегодня. Слишком легко тебе даются слова, я знаю. И еще ты забыл, что между нами прошел третий, которого я любила.
— Тогда я приду завтра.
— Не знаю. Пусть это будет завтра, а сегодня — уходи.
Филипп молча поклонился и пошел в темноту, унося взгляд Аларики, твердый взгляд взрослой женщины, знавшей, что такое любовь. И все же… «Она сказала — любила, — бормотал он про себя. — Любила, а не люблю! Значит, не все еще потеряно? Кто бы помог разобраться, возможно ли это? Или не надо разбираться, ставить точки над „i“, пусть все идет так, как идет?..»
Хор прибоя уже не казался ни торжественным, ни грозным — он был скорее насмешливым и угрожающим, веяло из фосфоресцирующего мрака холодом и безнадежностью…
Филипп оступился, больно ударился коленом о камень и погрозил кулаком океану. Оглянулся, но Аларики уже не было видно. Только клочья светящейся пены проносились над мокрыми скалами, словно странные электрические птицы из неведомого мира.
— Когда это произошло? — спросил Никита Богданов, чуть более бледный, чем обычно.
— Вчера утром, между завтраком и обедом, — сказал угрюмый Йос.
Два часа назад из сектора «Скорой помощи» УАСС пришло сообщение о смерти эфаналитика отдела безопасности Василия Богданова. Его нашли мертвым после сеанса компьютерного расчета, но тема расчета оказалась стертой в памяти Умника — большого киб-интеллекта управления, и это было необъяснимо: стереть расчет не мог бы и сам оператор.
Томах невольно сравнивал это происшествие с недавними событиями: появлением «зеркальных перевертышей», пропажей грузов и, главное, с проникновением в наглухо закапсулированную космостанцию над Орилоухом. Не есть ли это звенья одной цепи?
— И никаких предположений? — спросил он глухо.
Начальник отдела безопасности покачал головой.
— Никаких. Диагноз — колоссальное нервное переутомление и как следствие обширный отек мозга.
— Кто ведет расследование? — спросил Богданов. Он тоже выглядел достаточно спокойным, только у губ легли скорбные складки.
— Пока Шалва, но что он может сделать, не имея предпосылок? Врачи разводят руками, случай беспрецедентный. Непонятно уже то, что Умник, связанный с медсектором напрямую, не вызвал «скорую» сразу после происшествия. А на вопрос: «Почему он этого не сделал?» — ответил: оператор с ним не работал.
— Откуда же тогда переутомление? — спросил Томах. — Свидетели включения Умника есть?
— Нет, — коротко ответил Йос. — Тестирование Умника показало, что он работал с Василием в режиме «один на один», но какую проблему они решали — неизвестно.
— Я догадываюсь, над чем работал Василий, — медленно проговорил Богданов. — Я подкинул ему проблему «зеркальных перевертышей» в интерпретации Славы — что они суть средства наблюдения плюс исчезновения грузов, идущих на периферию. Видимо, он пытался сделать глубокий прогноз.
— Над прогнозом даже эфаналитики не работают до сверхизнеможения. — Керри Йос встал, подошел к Богданову и положил ему руку на плечо. — Нужен профессионал-вычислитель, который смог бы выдержать гонку с Умником в режиме «один на один». Это вывод кибернетиков, конструкторов Умника. Только тогда появится шанс заставить его при перенапряжении восстановить память хотя бы частично по «рассеянному эху» прежних вычислений в блоках эмоций. Ваш друг Филипп Ромашин, по-моему, подошел бы по всем статьям, я слышал о его открытии, но он не сотрудник отдела, а риск в этом деле превышает границы допуска для гражданских лиц. Тебя я тоже не пошлю, на вас со Славой и без того повисло дело Наблюдателя. Кто подойдет?
— Надо подумать, — сказал Станислав. — Идея взять Филиппа…
— Что, не подходит?
— Почему же, подходит, просто я думал… не рано ли? Вы же сами вспомнили открытие, связанное с его именем, он талантливый конструктор и к тому же спортсмен высокого класса…
— Вот-вот, одни добродетели. — Керри позволил себе пошутить. — Именно это меня и привлекает, особенно то, что он спортсмен. Кто-нибудь из вас знает его физические данные?
— Я знаю, — сказал Томах, — не раз его массажировал. По нашей классификации, Филипп — эктомидиал. [16]Чуть-чуть больше, чем надо, вспыльчив, но энергичен, великолепно развит, реакция феноменального типа плюс, кстати, пробуждающийся вкус к риску.
— Ну, последнее, пожалуй, лишнее, — проворчал Керри Йос. — Я бы хотел, чтобы этот вкус не развивался по экспоненте.
— У Василия тоже была реакция феноменального типа и чутье опасности, — напомнил Богданов. — Плюс двенадцатилетний опыт работы в управлении.
Начальник отдела в задумчивости прошагал вокруг лужицы воды в сверкающем ледяном гроте — так был настроен видеопласт кабинета — и сказал, легонько стукнув кулаком по стене:
— Не о нем сейчас разговор, я имею в виду, не о Ромашине. Подумайте до вечера, потом поговорим. Надеюсь, вы понимаете важность своей работы по «зеркалам». Уж очень похоже, что кто-то недавно начал «пасти» нас, человечество, хотя и очень робко, на дальних подступах к нашему центру.
— Как мы за Орилоухом? — уточнил Богданов.
Керри Йос остро посмотрел на заместителя.
— Аналогия есть, однако различий между нашим и их наблюдением гораздо больше, чем сходства. Тем более что мы не знаем целей Наблюдателя.
— Правильно, — согласился Томах. — При тех возможностях, что демонстрирует наш Наблюдатель — вспомните вскрытую станцию над Орилоухом, — он мог бы следить за нами, не открываясь, очень долго. У меня создалось впечатление, что открылся он намеренно. Зачем?
— Мне тоже хотелось бы знать, — пробормотал Керри Йос. — Однако отвечать на этот вопрос некому… кроме нас самих.
— А не перестраховываемся ли мы? — спросил Богданов, глядя на «лужицу», в которой плавали крохотные радуги. — Не выдаем ли нежелательное за действительное? Слишком уж искусственны наши построения, вам не кажется? Все три случая: «зеркала», пропажа грузов и вскрытие станции — могут оказаться неизвестными проявлениями неразумной природы и вообще не связаны друг с другом.
— Могут, — согласился Йос. — Но если сто лет назад ученые для всех космических явлений искали естественные объяснения, то мы обязаны искать неестественные, ибо за этим стоит контакт с разумными существами, о которых мы не знаем ровным счетом ничего! Для того и существует УАСС, организация, отвечающая за безопасность цивилизации, и, в частности, наш отдел, чтобы остальные люди не ждали от контакта беды. Не убедил?
— Чего уж там, — буркнул Томах. — Нас убеждать не надо. Кто из СЭКОНа работает сейчас по «зеркальным перевертышам»?
Керри перестал обходить «грот», выключил видеокартину.
— Генри Бассард, — сказал он хмуро.
Томах и Богданов переглянулись.
— А вы думаете, зря я вас тут пугаю? Мнение Генри, кстати, полностью совпадает с твоим, Никита, мол, «неразумная природа». Это плохой симптом. Доказать Бассарду что-либо, когда он упрется рогом, весьма сложно. Короче, с разгадкой смерти Василия я управлюсь без вас. А вам даю два дня на архивы — поищите информацию разведчиков обо всех явлениях, схожих с «зеркалами» и прочими нашими чудесами, потом соберемся и обсудим тактику и стратегию поисковых групп. А так как работать им придется в пограничных районах контролируемой нами зоны космоса, то вопросу отбора, психологическим качествам поискеров уделите особое внимание. Лучше всего подобрать кадры среди пограничников, знающих сюрпризы космоса не понаслышке. Все понятно?
— А как же, — с иронией произнес Томах. — Обычное дело: поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что…
Томах нашел Филиппа дома погруженным в размышления, судя по выражению лица — не очень приятные.
— Где это ты был? — спросил его конструктор вместо приветствия. — Я тебя ищу уже вторую неделю.
— Работа, — пожал плечами Станислав. — Я был там, куда не достает связь через личный видео.
— Снова тайны…
— Завидуешь? — Томах вынул из окна доставки на кухне бокал с дымящимся соком, принес в гостиную и стал не торопясь пить мелкими глотками. — Я был у пограничников, на периферии. Если хочешь, переходи к нам на работу, у тебя тоже появятся тайны.
— Кем? — невесело засмеялся Филипп. — Экспертом?
— Можешь и экспертом, но лучше инспектором на оперативную работу отдела.
Филипп перестал улыбаться и недоверчиво посмотрел в карие, спокойные глаза Томаха, в которых время от времени мелькали иронические или насмешливые огоньки.
— Шутишь?
— Абсолютно серьезно.
Филипп подумал, отобрал пустой бокал у друга и сел напротив, расставив ноги.
— Выкладывай, что у вас там случилось.
Томах испытующе посмотрел на него.
— Разве по мне заметно, что у нас что-то случилось?
— В общем-то, нет… нет, но я…чувствую.
Томах слегка нахмурился, все еще рассматривая Филиппа, потом отвернулся и пошел на кухню за следующим бокалом.
— Ты мне не ответил на предложение, — сказал он оттуда.
— Ты тоже — на мой вопрос.
Томах появился в проеме двери, на ходу прихлебывая тоник из запотевшего бокала.
— Умер эфаналитик Василий Богданов, брат Никиты.
— Брат Богда… Как умер?
— От умственного и нервного перенапряжения. Работал в паре с Умником, вот как ты со своим вычислителем, решал какую-то футур-задачу… Через два часа его нашли мертвым с эмканом на голове. А Умник ничего не помнит. Такой вот фокус. Но это наши заботы. — Томах сделал ударение на слове «наши». — Хотя в скором времени они могут стать и твоими. Я понимаю, мое предложение для тебя неожиданно, поэтому не торопись с ответом. Все взвесь и проанализируй. Позволю заметить, что не каждого приглашают работать в управление, а тем более в отдел безопасности. И еще: УАСС — это организация, для работы в которой необходимо иметь призвание, а работа требует столько сил, что упаси тебя Бог согласиться и не выдержать! Не помню, кто сказал, что работа без нравственного оправдания — бессмыслица или, того хуже, жестокая необходимость, но знаю, что сказано это о спасателях и безопасниках. Если хочешь, для меня работа безопасника — призвание. Вот когда ты сможешь так сказать про свою — не важно, будешь ли ты конструктором или спортивным деятелем, — тогда я возьму свое предложение назад. А пока думай. Согласен?