– Соперничество брата и сестры как по учебнику, верно?
– Ах, – сказала я.
– Ты, наверное, новая мама, мать-одиночка! – Колючая женщина протянула мне руку. Хотя она сейчас и улыбалась, её взгляд по-прежнему оставался острым. Он пробежался по мне книзу до испорченного сапога и затем снова наверх. У меня возникла настоятельная потребность пояснить ситуацию с каблуком. – Я Фрауке Вернер-Крёлльман, мама Лауры-Кристин, Флавии и Марлона, председатель родительского комитета, главный редактор детсадовской газеты, издатель нашей поваренной книги для детей и в настоящее время исполняющая обязанности главной мамы в Обществе матерей.
Во как!
– Констанца Вишневски, – сказала я. – Я мама Юлиуса и только что сломала себе каблук в водосточной решётке. – А-а-а! Я действительно это сказала? Наверное, я так говорила от смущения. И я была вдвойне сбита с толку этой Фрауке Двойное-имя-председатель-издатель-верховная мама. Не произнесла ли она среди всех этих титулов, которыми она забила мне уши, имя «Крёлльман»? По всей видимости, передо мной была жена Яна Крёлльмана. Во как бывает.
Это означало, что шепелявый пацан на её коленях был сын Яна Крёлльмана. Он прекратил реветь и показывал сестре язык. Та делала вид, что этого не видит.
– Тебе на самом деле повезло, – сказала мне исполняющая обязанности главной мамы. Сейчас она выглядела действительно дружелюбно. Я тут же с готовностью пересмотрела своё первое впечатление. Без колючего взгляда она казалась весьма симпатичной. Хотя и по-прежнему очень похожей на мою мать. – Собственно говоря, это место предназначалось Марлону. Он очень развит в речи и моторике, поэтому я настаивала, чтобы его приняли в середине года, хотя ему исполнилось три только в прошлом месяце. Но дома он попросту недозагружен, а недозагрузка – это очень плохо для высокоодарённых детей. – Она с любовью глядела на высокоодарённого Марлона, которому наскучило показывать язык, и он принялся цепляться за гардеробные крючки. – Но вновь переехавшие и одинокие имеют, естественно, преимущество, – вздохнув, продолжила она. – Сейчас мы развиваем Марлона уроками иностранного языка и колеблемся между скрипкой и гобоем.
– Отпушчи меня, зёпа, – проорал Марлон своей старшей сестре, которая держала его за капюшон. Теперь я знала, что он не шепелявый, а высокоодарённый. На такого ребёнка смотришь уже совершенно другими глазами. Наверное, он начал шепелявить чисто из-за недозагрузки.
– Мама! Марлон сказал «жопа»!.
– Я не шкажал зёпа, ты зёпа!
– Звучит по-польски, – сказала мне Фрауке.
– «Зёпа»? – спросила я. – Скорее по-датски, мне кажется. Но я не знаю ни польского, ни датского, честно говоря. Я, к сожалению, совершенно не высокоодарённая.
– Вишневски, – несколько нетерпеливо ответила Фрауке. – «Вишневски» звучит по-польски.
– Вот оно что.
– У тебя польские предки?
Я пожала плечами.
– Без понятия. Это фамилия моего мужа.
– Я думала, ты разведена?
– Да, в ближайшее время.
– А потом ты оставишь себе эту фамилию?
Н-да. Сейчас она меня поймала. Об этом я ещё совершенно не думала. Будет как-то неудобно носить фамилию Лоренца после того, как мы разведёмся. Моя девичья фамилия была Бауэр, что значит «крестьянин». Раньше мне казалось неловким носить это имя. «Молоко от крестьян крестьян» – это бы звучало совершенно по-дурацки. С другой стороны, крестьянкой я не была, и против фразы «Констанца Бауэр, одинокая, разорившаяся и безработная мать» с точки зрения имени возразить было нечего. Но тогда у меня была бы не такая фамилия, как у моих детей, а это уже было бы как-то неправильно.
– Поэтому имеет смысл носить двойное имя, – сказала Фрауке и ободряюще улыбнулась мне. – Но сейчас уже слишком поздно. Однако я бы посоветовала тебе вернуть девичью фамилию. «Вишневски» звучит слишком похоже на ремонт автомобилей.
– Я считаю, что это звучит слишком похоже на моего бывшего мужа, – сказала я и улыбнулась в ответ. Может быть, она действительно симпатичная, эта главная мама. Во всяком случае, имело смысл найти с ней общий язык. Я твёрдо намеревалась ради Юлиуса постараться завязать побольше контактов и участвовать в родительской работе. Контакты с матерями в первом садике Юлиуса были весьма поверхностными. Причина состояла в том, что половина тамошних матерей были матери-одиночки, которые работали и постоянно находились в стрессе, а другая половина не говорила по-немецки либо не имела права разговаривать с женщинами без платков. Тот детский сад занимался только детьми, выражение «родительская работа» было там совершенно чуждым. Не было ни родительского комитета, ни детсадовской газеты. Здесь, очевидно, всё было по-другому. Здесь желательно было участвовать – и даже, наверное, обязательно.
Может быть, мне надо войти в это общество главной мамы и написать статью для дедсадовской газеты. У меня наверняка найдётся куча рецептов для поваренной книги.
– А что, собственно, делают в обществе матерей? – спросила я.
– Мы – сеть женщин, которые поддерживают друг друга, – ответила Фрауке. – Забота о детях, планирование карьеры, воспитание, раннее развитие, семейные консультации, домашнее хозяйство – это всё сумма наших различных знаний и опыта, который мы предоставляем на благо всех членов. Ты можешь посмотреть на нашем сайте – страницы с рецептами, советами по воспитанию и предметные статьи доступны не только для членов общества. У нас ужасно много заявок.
Это звучало отлично.
– А как можно стать членом общества? – спросила я.
Фрауке наморщила лоб.
– Знаешь, у нас довольно длинный лист ожидания. У нас строгие критерии отбора, чтобы соблюсти равновесие между «Давать» и «Получать». Собственно говоря, стать членом общества можно только по знакомству.
– Ну ясно, – с пониманием ответила я. И тут мне пришло в голову, что у меня, собственно, есть знакомство. Я ведь когда-то спала с мужем главной мамы. Это может пригодиться. Я как раз хотела рассказать Фрауке, что хорошо знаю её мужа, но тут она добавила:
– Я могу тебя поставить в лист ожидания. Тогда ты придёшь к нам на пробное заседание, чтобы познакомиться с остальными.
– Было бы здорово. – Я улыбнулась ей. Фрауке улыбнулась в ответ.
Фрау Зибек вышла из помещения группы и тоже улыбнулась.
– Ваш Юлиус, видимо, окажется совершенно беспроблемным ребёнком. У него уже есть друг, и сейчас они вместе завтракают, словно Юлиус тут уже целую вечность. Так что вы можете спокойно пройти в моё бюро. Ах, добрый день, фрау Вернер-Крёлльман.
Мы улыбались наперегонки, только Фрауке на короткое время снова посмотрела своим колючим взглядом.
– Добрый день, – сказала она фрау Зибек ледяным тоном, а потом подчёркнуто дружелюбно обратилась ко мне: – Мы ещё обсудим, в какой день, хорошо?
– Да, спасибо, – ответила я. На «Вилле Кунттербунт» я уже чувствовала себя как дома.
*
Прежде у меня всегда было много времени, когда Нелли была в школе, а Юлиус в детском саду. Домашнюю работу выполняла в основном фрау Клапко, которая приходила четырежды в неделю и начищала всё до блеска. Её неутомимыми трудами порядок в доме был везде – вплоть до самой верхней полки в самом дальнем углу. Игрушки Юлиуса были отсортированы по темам, и если индейская лошадь вдруг попадала в пиратский ящик – этого фрау Клапко не допускала. Как и того, что бельё вдруг оказывалось неудачно сложенным – никто не умел так складывать майки, как фрау Клапко, поэтому никто не должен был этим заниматься. Единственная работа по дому, которую фрау Клапко оставляла мне, была готовка, и я за много лет много чему научилась. Но, несмотря на приготовление сложных обедов, у меня оставлось более чем достаточно времени, чтобы пройтись по магазинам, в процессе чего я с удовольствием встречалась за капуччино с Труди. Кроме того, из-за избытка времени я охотно шила шикарные платья Неллиным куклам, и по крайней мере за этим занятием у любой нормальной женщины возникло бы стремление найти себе работу и тем самым утвердить себя. Но мне нравилось иметь так много времени. Я читала много романов, два-три в неделю. Я предпочитала толстые книги серии «Семейная сага», действие которых разворачивалось, к примеру, в Австралии. Красивая героиня ещё в ранней юности учится, как содержать ферму, гнать шнапс, стричь овец и бороться с лесными пожарами. Как правило, она беременеет от своего постоянно пьяного отчима, грубого управляющего или богатого и ужасного помещика по соседству, рожает ребёнка грозовой ночью, почти истекает кровью, опять стрижёт овец, спасает ферму, выходит замуж за помещика, хотя любит его племянника, который женат на другой или погибает на войне. Владелец участка гибнет во время лесного пожара либо его убивает топором пьяный отчим. Несколько лет, войн и пожаров спустя вдова находит письма, из которых следует, что помещик являлся её отцом. Непосредственно перед менопаузой, по-прежнему красивая, она в конце концов встречает большую любовь и опять беременеет. К сожалению, книга, как правило, на этом не кончается, поскольку глупым образом молодой человек оказывается её собственным ребёнком, который был рождён в грозовую ночь. Конец ясен: один из них вешается, другой отправляется в монастырь. А их ребёнок наследует ферму и угодья помещика, учится стричь овец, гнать шнапс и бороться с лесными пожарами. И, будем надеяться, никогда не узнает, кто его родители, потому что в австралийской глубинке плохо с психологами.
После такого чтения собственная жизнь кажется просто раем и становится понятно, что случайностей не существует, всё есть судьба. Судьбы подобного рода я проглатывала сотнями, пока фрау Клапко сортировала носки, вытирала пыль с картинных рам и полировала дверные ручки.
Здесь, в Шершневом проезде, не было никакой фрау Клапко, и даже со шваброй и пылесосом к здешнему хаосу было не подступиться. Как только я снова переступила порог дома, меня охватило парализующее чувство, то самое, которое охватывает человека, который понимает, что дело в любом случае проиграно. У меня не было денег, а без денег с этой пустыней красного дерева бороться нечего. «Временного содержания», которое ежемесячно переводил мне Лоренц, хватало на еду, электричество, воду и газ. И поэтому моей первоочередной проблемой было не состояние жилища, а вопрос, что же делать дальше. Одна лишь мысль о том, чтобы купить газету с вакансиями, что представлялось разумным, пугала меня. Несколько бесцельно я побрела на своих разных каблуках по дому. Может, мне обыскать заначки малиновой настойки бабушки Вильмы и понадеяться на то, что в стадии опьянения мне в голову придёт гениальная идея?
К моему счастью, была ещё Мими Пфафф из соседнего дома. Ровно в девять она в оранжевой кофточке с пятнами краски оказалась перед моей дверью и, не поздоровавшись, начала тут же излагать мне свой трёхступенчатый план ремонта дома.
– Первое: инвентаризация. Второе: очистка от хлама. Третье: покраска. Здесь я подготовила список для инвентаризации. – Она подняла в воздух блокнот. – Мы пойдём из комнаты в комнату. Всё, что мы можем предложить на eBay, мы сгрузим в твой гараж. Поэтому хорошо, что у тебя нет машины. Я сфотографирую всё на цифровую камеру и выставлю на eBay, но, разумеется, под твоим именем. Потом мы с Ронни сможем незаметно поучаствовать, чтобы поднять цену. Что нельзя будет продать, Ронни отвезёт на мусорку.
– Кто такой Ронни? – ошеломлённо спросила я.
– Это мой муж. Он обеспечит также краску и инструменты. Он руководитель филиала на стройрынке, и ему всё достаётся по закупочной цене, – сказала Мими. – У тебя есть план дома? Потому что сегодня ночью мне пришло в голову, что некоторые проблемы будут решены, если мы разрушим стену между кухней и столовой. Давай сразу начнём, время уходит.
Со смешанными чувствами я последовала за Мими в гостиную. Как было замечательно, что кто-то занялся моими проблемами – но что-то здесь было не так. Разве что Мими – моя давно утраченная сводная сестра, которая была рождена грозовой ночью и которая по понятными причинам чувствовала себя связанной со мной и обязанной отремонтировать мой дом. Только ради меня она выбрала себе мужа, который являлся руководителем филиала на стройрынке – это случайность или судьба?
– Мими?
– А? Я думаю, диваны найдут своего любителя, – сказала Мими. – Кожа выглядит как новая. Конечно, только самовывоз.
– Мими? Почему ты это делаешь для меня?
Мими удивлённо на меня посмотрела.
– Что ты имеешь ввиду?
Я чувствовала, что от смущения краснею, но мне надо было выговориться.
– Я имею ввиду, что мне действительно нужна помощь, и я не знаю, как я одна с этим справлюсь. Но я считаю, честно говоря, слишком прекрасным, чтобы это было правдой, что ты просто так пришла ко мне и засучила рукава. В конце концов, мы знаем друг друга только один день, и… – Увидев ошеломлённое лицо Мими, я замолчала.
– Ох, извини, – сказала она. – Я знаю, я ужасная. Ронни меня только что предупреждал, он сказал, я не должна далеко заходить, но я в таком восторге, что у меня есть наконец чем заняться, что я совершенно не подумала о том, что это может быть тебе неприятно.
– О нет! – вскричала я. – Мне это не неприятно, совсем наоборот, я ужасно, ужасно благодарна, что ты мне предложила помощь, но… мне действительно неприятно, поскольку я не могу принять помощь от того, кого я не знаю, и поскольку всё это будет стоить ужасно много времени и сил и я не знаю, чем я смогу тебе отплатить, и я не понимаю, почему ты это всё для меня делаешь, разве что ты моя давно утраченная сводная сестра… – я опять замолчала.
Мими выглядела ужасно несчастной.
– О Боже, ты думаешь, что я психопатка! Которая звонит у чужих дверей и предлагает трёхступенчатый план. Это ужасно. Я клянусь, что я обычно так не делаю. Но ты мне сразу стала так симпатична, и я сразу заметила, что я смогу здесь пригодиться, и это было так здорово, что я совершенно не подумала о том, как ты себя при этом чувствуешь… Я действительно зашла слишком далеко, извини. С тех пор как я перестала работать, я бросаюсь на любое занятие, как коршун на добычу, я должна была послушать Ронни и начать играть в гольф. И глотать антидепрессанты. – Она упала на кожаный диван. – Ой, я не должна тебе плакаться в жилетку, тебе, наверное, гораздо хуже из-за твоей давно утраченной сводной сестры.
– Это я просто подумала… – Я чувствовала себя ужасно, потому что я думала только о себе. Я осторожно уселась рядом с Мими. – С какого времени ты безработная?
– Не совсем безработная. Я в отпуске, – ответила Мими. – Официально это называется отпуск, но это не совсем так. В ноябре у меня резко упал слух. С этого времени я плохо слышу одним ухом, но мне повезло. Такое падение слуха – это больше, чем предупреждение. Я должна была принять решение. После учёбы я семь с половиной лет тяжело работала и зарабатывала вдвое больше Ронни. А он получает действительно неплохо. Я работала в консалтинговой фирме, а там надо давать сто процентов, иначе вылетишь. Я не вылетела, потому что я была действительно хороша, очень хороша, при всей моей скромности. Я до сих пор имею спрос в Европе, настолько хороша я была, но при этом остальная часть моей жизни как-то застряла. Я имею ввиду, мне тридцать пять лет, и время постепенно уходит, если я хочу ещё чего-либо достичь в жизни, кроме карьеры. Я думала, что у меня всё под контролем. Но прошлым летом у меня был выкидыш, а потом потеря слуха, и врач сказал, что стресс меня доконает. Официально я в отпуске, но неофициально это мой последний шанс. Я хочу в конце концов иметь детей, знаешь ли. Дети придают смысл жизни, верно?
– Смотря какие дети, – сказала я , беспомощно гладя Мими по плечу. Утешит ли её, если я скажу, что я думала, что ей нет и тридцати?
– Но не получается, – вздохнула Мими. – Хотя у меня больше нет никакого стресса, ничего не получается. Я к этому не привыкла – обычно мои планы функционируют отлично. Но этот план не работает. Когда-нибудь я стану последней женщиной на земле, у которой нет детей. Я везде вижу беременных женщин, женщин с колясками, в каждом ток-шоу сидит по пять женщин, у которых четверо детей от семи различных мужей, несмотря на предохранение. Любая курящая, пьющая, глотающая колёса женщина, сидящая на социальной помощи, может забеременеть, только я нет!
– Иногда на это просто нужно время, – сказала я. Я чувствовала себя виноватой, поскольку мои дети появились на свет совершенно незапланированно и вопреки предохранению, в случае Нелли несмотря на пилюли, в случае Юлиуса – несмотря на спираль. Лоренц не хотел второго ребёнка, но когда я забеременела, он сказал только, что это на меня похоже.
– Вот такая моя Конни, – любил говорить он, особенно за столом, когда у нас были гости. – Ты можешь послать её в любой город мира на любую площадь, и будь уверен, что она непременно вступит там в единственную собачью кучку в округе.
Мне всегда казалось довольно-таки обидным применять это сравнение к рождению Юлиуса, но что касалось собачьих кучек, Лоренц был прав: в Сиене, Риме, Лондоне, Дублине или Барселоне – везде я портила пару туфель в остатках жизнедеятельности какой-нибудь собачки. Лорнец говорил, что это мой способ вступить в контакт с местным населением.
Пока я гладила Мими по руке, мне пришло в голову по непонятной причине, что я должна срочно пойти к гинекологу. Зачем мне спираль, если мне больше незачем предохраняться? Я вообще очень редко посещала гинеколога. В последний раз я вызвала некоторое удивление, поскольку я позвонила им только через три квартала после рождения Юлиуса. Медсестра, очевидно, увидела по компьютеру, что мой последний визит был незадолго до родов, но она не посмотрела на год. Она строго сказала мне:
– Да, фрау Вишневски, наконец вы позвонили после родов! Поздравляю вас с рождением ребёнка. У нас отсутствуют данные о поле, росте и весе. Сколько весит ребёнок?
– Тринадцать с половиной килограммов, – гордо ответила я. – Правда, он очень крупный для своего возраста.
Мелдсестра на том конце упала в обморок. Ну да, может быть, Лоренц был прав и я была действительно наиужаснейше организованной, бестолковейшей бабой из всех. Несмотря на это (или именно поэтому?) у меня было двое детей, и когда сейчас я слушала Мими, мне стало понятно, как мне повезло. Потому что мои планы, насколько я их строила, никогда не работали.