Но при всех этих забавных чертах своего поведения Елизавета никогда не стремилась к причинению страданий, к жестокости, грубости. Характерен обет, данный ею во время заговора 25 ноября 1741 года: если удастся заговор и она станет императрицей, никого и ни за какие вины не казнить смертью. И Елизавета не слукавила, не изменила своему обету: за все свое правление она ни разу не подписала ни одного смертного приговора. Очень может быть, что и напрасно не подписала; очень может быть, что душегубы и разбойники только смерти и заслуживали, но в этом, право, вся Елизавета — легкомысленная, но добрая. А ведь и правда… Ну что стоило ей в этот час, когда она последний раз молилась перед началом переворота, дать совсем другой обет? Например, обет казнить страшной смертью всех врагов государства? Или обет докопаться, Кто именно виноват в страшной судьбе Алеши Шубина? Странным образом, обет, своего рода договор с высшей силой, обещание небесам, оказался именно таким — если Бог дарует ей счастливый конец переворота, не казнить никого смертию ни за какие грехи. Решение, может быть, и не государственного, но, конечно же, совсем не злого, не плохого человека.
И даже самодурствуя при дворе, Елизавета не была жестокой, не мучила, не хотела причинять страдания. Блудливых фрейлин Елизавета била по щекам, ставила на колени на горох, даже тех, кому перевалило за тридцать. Характерно, что особенно старательно она лупила по мордам и долго выдерживала на горохе тех, кто изменял воюющим мужьям; тем, кто находился в действующей армии.
Был случай, когда Елизавета собственноручно высекла розгами юную, но уже блудливую не по годам фрейлину из Шаховских. Да–да! Утром, поймав «подлянку» в неподобающей постели, собственноручно разложила её на диване и всыпала по первое число, чтоб не бегала в свои 15 лет по гвардейским поручикам!
Но тут надо иметь в виду сразу два обстоятельства:
1. О «правах человека» и о неприкосновенности личности в России не то чтобы совсем уж не слышали… Слышали, но как о неком не очень понятном для россиянина французском поветрии, к реалиям жизни отношения не имеющем.
Вот что имело прямое отношение к поведению россиянина, так это необходимость оказывать покровительство зависимым от него людям. То есть дали тебе фрейлину? Дали. И тем самым возложили на тебя ответственность за ее судьбу, необходимость ее воспитывать и внушать должные приличия. То есть жаловать, миловать, поднимать, но вместе с тем и наказывать, журить, вторгаться в то, что нам, отдаленным потомкам, кажется твердыней частной жизни.
Даже люди вполне взрослые, имеющие собственных детей, для императрицы оставались малыми детьми, с которыми и поступают соответственно. По понятиям общества, в котором была воспитана Елизавета и которое оценивало ее поступки, она и должна была действовать таким образом. Наоборот — общество скорее осудило бы императрицу за равнодушие к частной жизни придворных. Ей, понимаешь, доверили их как второй матушке, а она и не глядит! Ни водочки из собственных рук не поднесет, ни по физиономии не заедет…
А Елизавета как раз вела себя вполне даже «по–матерински». Родительски наказав фрейлину за то, что не крученой, не венчанной бегает к гвардейским поручикам, потом с шумом отдавала её замуж и плясала на её свадьбе и крестинах бесчисленных детишек, заедала водку пирогами с морковкой… Все это укладывается в рамки поведения «матушки–царицы», которая и должна «по–матернему» устраивать жизнь своих подданных. А выпороть здоровую девку, которой замуж пора, вовсе не казалось в XVIII веке чем–то чрезвычайным; не зря же английский врач Д.Г. Бертрам в своей спорной, но очень информационной книге «История розги» включил специальную главу: «О телесных наказаниях молодых девушек» [45. С. 254–261].
2. Пусть императрица, по понятиям XX столетия, нарушала в своем дворце права человека, но ведь не кнутом порола она придворных, не ссылала и не казнила, не отнимала имений!
Карала, порой больно и обидно, но ведь не причиняла большого зла. И охотно делала добро: выступала свахой, мирила супругов, дарила имения даже людям не особенно достойным и мало того заслужившим. Ей нравилось делать это добро, Елизавета откровенно радовалась вместе с теми, кому сделала что–то хорошее.
Есть интересная теория, что качества дедов наследуются полнее всего внуками, и этой теории есть много любопытных подтверждений. Одно из них — и казненный отцом царевич Алексей, и Елизавета несли в себе много черт своего деда, Алексея Михайловича: этот царь тоже очень любил совершать всяческие благодеяния, был добр и в хорошем смысле слова прост.
Так что гвардия, пожалуй, не ошиблась, считая Елизавету очень хорошей претенденткой на престол. Она, конечно, подготовлена к царствованию была еще меньше, чем ее отец, но теперь–то, в 1740 году, на российский престол ведь не было подготовленных претендентов! Это в 1689 году можно было выбирать между Петром I и Василием Голицыным… А из претендентов образца 1740 года выбрать Елизавету было вполне даже разумно.
И гвардия вполне могла осуществить задуманное — посадить на престол «свою» претендентку.
В КРУГОВОРОТЕ ПОЛИТИКИ
А кроме гвардии были и международные силы, всерьез заинтересованные в том, чтобы посадить Елизавету Петровну на отцовский престол.
Брауншвейгская династия во внешней политике ориентировалась на Австрию. А Российская империя, нравилась она кому–то или не нравилась, была весьма значительной державой, и пренебрегать ею не стоило. Тем более что в Европе шло к большой войне…
Время было очень неспокойное — поднимались новые державы, до этого времени второстепенные — Российская империя и Пруссия. Традиционная вражда Англии и Франции поставила эти державы на грань нешуточной войны из–за колоний. Начали складываться новые международные союзы, и далеко не безразлично было: какую позицию займет Российская империя, с кем она сблизится?
Пруссия дружила с Францией против Австрийской империи. Если Российская империя будет дружить с Австрией, против Пруссии и Франции окажется мощный кулак. Если к союзу присоединится еще и Британия, то это совсем плохо! А вот если Российская империя сблизится с Францией, это очень усилит позиции и Пруссии тоже… Главное — оторвать ее от Австрии!
С этой целью и надо посадить на престол императрицу, которая сможет и захочет сблизиться с Францией, разорвав союз с Австрийской империей… Ведь Австрийская империя исповедовала католицизм, а Пруссия — лютеранство; Анна Леопольдовна и особенно ее муж ориентировались на католическую Германию.
А если читатель перечитает письмо де ла Шетарди Нолькену, он убедится — хотя бы у некоторых государственных деятелей Франции был план и подлее, и круче, — мол, Российская империя при Елизавете возвратится в дремотное состояние и будет себе жить спокойно, за пределами цивилизации…
В начале 1741 года Елизавета с помощью Лестока входит в сношения с маркизом де ла Шетарди: ей нужны в первую очередь деньги! Маркиз охотно ссужает Елизавету, хотя дает и не так много, как она просит. А главное, вовлекает её в переговоры и со шведским послом Э.М. Нолькеном. Потому что, по мнению де ла Шетарди, Елизавете необходимо помочь извне: например, если Швеция победоносно продвинется, захватит Петербург… Тогда и посадит Елизавету на престол, и все дела!
Швеция, конечно же, преследует свои цели… Свои. Например, оттяпать у Российской империи территории, отошедшие к Российской империи по Ништадтскому миру 1721 года…
Елизавета категорически против того, чтобы давать любые территориальные обещания. Может быть, тут важны и патриотические чувства, но и помимо них Елизавета прекрасно понимает: ей не простят ревизии Ниш–тадтского мира! На чем держится ее репутация, на чем делается ее политическая карьера? На трех китах:
— она дочь Петра Великого, продолжательница его дел;
— она патриотка, враг иноземного засилья;
— она лучший друг гвардии.
И все эти три козыря не будут стоить совершенно ничего, если она согласится отдать завоеванное Петром! Тем более если Елизавету посадят на престол иноземные оккупанты, особенно шведы.
К тому же Елизавета совсем не уверена, что шведы так уж непременно победят и войдут в Петербург с барабанным боем. Шетарди презирает Россию и русских, он уверен, что стоит начать военные действия, и всё решится чуть ли не само собой… Елизавета вовсе не уверена в этом. Опять же — слепой патриотизм тут или неплохой расчет, лучше, чем у де ла Шетарди, ослепленного русофобией?
Но Елизавета и не отказывается от иноземной помощи, в том числе и от помощи шведов! Она предлагает свои варианты: а что, если шведское правительство заявит, что шведская армия перешла границу только с одной целью — помочь России избавиться от власти временщиков? Это можно! Ведь Елизавета подсказывает шведской стороне прекрасное оправдание агрессии, да к тому же очень унизительное для России.
Но Елизавета и не отказывается от иноземной помощи, в том числе и от помощи шведов! Она предлагает свои варианты: а что, если шведское правительство заявит, что шведская армия перешла границу только с одной целью — помочь России избавиться от власти временщиков? Это можно! Ведь Елизавета подсказывает шведской стороне прекрасное оправдание агрессии, да к тому же очень унизительное для России.
А если в шведской армии будет находиться «голштинский чертушка», законный наследник престола Петр, герцог Голштинский? И это можно! Пусть себе находится, оправдывает своим присутствием явное вторжение и агрессию…
Так что шведы идут во всем навстречу Елизавете, но как тут насчет встречных обязательств? А вот тут–то Елизавета начинает тянуть, вилять, всячески затягивать переговоры. В конце концов она так и не ставит своей подписи под обязательствами! Так, устно соглашается, став императрицей, отдать какие–нибудь территории… Какие конкретно? Посмотрим…
Вот тут–то Шетарди и шлет Нолькену письмо, с которого мы начали эту главу. И Швеция выступает, летом 1741 года объявляет войну Российской империи! Широко оповещено, что в составе шведской армии находится наследник русского престола, герцог Голштинский, а на русской территории распространяются листовки от имени шведского главнокомандующего генерала Левенгаупта. В листовках говорилось, что шведская армия вошла в русские пределы с одной целью:
«получить удовлетворение за многие неправды, причиненные шведской короне иностранными министрами (курсив мой. — А. Б.), господствовавшими над Россиею в прежние годы, а вместе с тем для освобождения русского народа от несносного ига и жестокостей, которые позволяли себе оные министры».
Вероятно, Швеция и так начала бы эту войну, но ведь получается — Елизавета все–таки получает иностранную помощь! Победят шведы — сажают ее на престол. Проиграют — а она тут при чем?!
Но в оценке мощи шведского оружия права была Елизавета, а не Шетарди! Шведская армия потерпела сокрушительное поражение при Вильямштранде; такое сокрушительное, что кампания, по существу, этим и окончилась.
Елизавета пришла к власти не на шведских штыках, но не забудем — и такого пути к власти она вовсе не исключала. А французское золото весьма помогло ей — в числе всего прочего щедро одаривать гвардейцев и тем самым быть у них еще популярнее…
Не забудем об этом, когда дворянство множеством умильных голосов расскажет нам — какая Елизавета замечательная, великолепная, честная, патриотичная!
ДЕЙСТВО
Очень пикантная деталь — слухи о перевороте, который готовит Елизавета, пошли по Петербургу уже с осени 1740 года. За год до решающих событий!
В следственных материалах Тайной канцелярии полным–полно сведений о тайных беседах и гвардейцев, и придворных, и «разных чинов людей» об упадке страны при немецких временщиках, о забытых заветах Петра Великого, о золотой русской старине, которая и то лучше нынешнего срама.
В июне 1741 года был даже донос, что в Летнем саду к Елизавете подбежали несколько гвардейцев:
— Распоряжайся нами, матушка!
— Тише, тише, неразумные, — остановила их Елизавета, — вы погубите и меня, и себя! Ещё не время!
Такого рода доносы несколько раз получала Анна Леопольдовна, и поразительны нерешительность правительницы и герцога Антона, их неуверенность в себе. Никаких ответных действий! И это при том, что они и Миниха боялись, и Елизаветы Петровны и следили за ней.
В январе 1741 года, когда Миних ещё был первым министром, майор гвардии Альбрехт призвал аудитора Барановского и объявил ему именной указ:
«Должен ты быть поставлен на безызвестный караул близ дворца цесаревны Елизаветы Петровны, имеешь смотреть: во дворец цесаревны какие персоны мужеска и женска пола приезжают, також и её высочество куды изволит съезжать и как изволит возвращаться — о том бы повседневно подавать записки по утрам ему, Альбрехту… Французский посол когда будет приезжать во дворец цесаревны, то и о нем рапортовать в подаваемых записках».
А после отставки Миниха герцог Антон Брауншвейгский пуще всего боялся сговора Миниха с Елизаветой; он поручил секунд–майору Василию Чичерину выбрать до десяти гренадер с капралом, одеть их в незаметные шубы, какие носят обыватели, и наблюдать — если Миних пойдет со двора не в своем платье, то поймать его и привести во дворец. А если в своем обычном платье пойдет к царевне, то поймать уже на обратном пути.
По Петербургу ходил слух, что Миних был у царевны Елизаветы, припадал к её ногам и говорил, что все, что ее высочество повелит, он исполнить готов. На что Елизавета якобы ему отвечала: «Ты ли тот, кто корону дает, кому хочет? Я оную и без тебя, ежели пожелаю, получить могу».
И тут же гулял другой слух, что Елизавета принимала Миниха очень милостиво, просила его «ускорить действо… сам знаешь, чего мне надобно», и лично проводила до ворот.
Принц Антон поверил именно этой второй версии… Видимо, очень уж готов был в нее поверить, ведь других причин и нет, потому что Елизавета Миниха не любила и не доверяла ему, а Миних тем же платил Елизавете… Более реально уж объяснение, в ходе которого Елизавета указала Миниху от ворот поворот.
Маркиз де ла Шетарди, который находился в центре событий, и уж он–то многое знал, писал своему правительству в начале 1741 года:
«Миних, придя к ней (к Елизавете. — А. Б.) с пожеланиями счастья в Новый год, был чрезвычайно встревожен, когда увидел, что сени, лестница и передняя наполнены сплошь гвардейскими солдатами, фамильярно величавшими принцессу своей кумой (кумовьями назывались родственники по крещению; по традиции кум с кумой были на «ты», откуда и оценка «фамильярно». — А. Б.); более четверти часа он не мог прийти в себя в присутствии принцессы Елизаветы, ничего не видя и не слыша».
Вот в это поверить уже проще — обалдевший Миних, добрые четверть часа беззвучно открывающий и закрывающий рот, «ничего не видя и не слыша», и можно себе представить, как ликовала Елизавета унижению своего старого врага.
Но все–таки почему Анна Леопольдовна так ничего не предприняла? Были ведь доносы, были собранные Тайной канцелярией сведения… Было даже официальное сообщение министра иностранных дел Англии лорда Гаррингтона, переданное через посла в Петербруге Э. Фрича:
«В секретной комиссии шведского сейма решено немедленно стянуть войска… Франция для поддержания этих замыслов обязалась выплатить два миллиона крон. На эти предприятия комиссия подвинута известием, полученным от шведского посла в Санкт–Петербурге Нолькена, будто в России образовалась большая партия, готовая взяться за оружие для возведения на престол великой княжны Елизаветы Петровны и соединиться с этой целью со шведами, едва они перейдут границу. Нолькен пишет также, что весь этот план задуман и окончательно улажен между ним и агентами великой княжны с одобрения и при помощи французского посла маркиза де ла Шетарди; что все переговоры между ним и великой княжной велись через француза–хирурга, состоящего при ней с самого её детства»
[46. С. 25—36].Уж после этого сообщения можно было бы насторожиться?! Тем более что привет из Англии пришел в апреле, а в июне Швеция начала военные действия, в точности по заранее известному сценарию! Что же мешало Анне Леопольдовне и герцогу Антону Брауншвейгскому немедленно, прямо сейчас, начать действовать?! Только два, зато очень важных обстоятельства:
1. Бесцветность, невыразительность Брауншвейгской династии, полная неспособность Анны Леопольдовны править. Даже получая «сигналы» — и какие «сигналы»! — она так и не поняла, что же происходит.
2. Разлад между Анной Леопольдовной и герцогом Антоном. Бирон и его дети исчезли, сплачиваться против них было не нужно, и муж окончательно опостылел Анне Леопольдовне. Она спала в одной постели с девицей Менгден, мало выходила из своих покоев, и даже муж мог войти к ней только с разрешения все той же девицы Менгден. Называя вещи своими именами, лесбийский роман находился в полном разгаре, и даже из соображений политики Анна Леопольдовна с мужем и говорить не хотела.
Возможно, герцог Антон даже не знал о послании английского министра иностранных дел, о многих доносах Тайной канцелярии. А Анна Леопольдовна жила в каких–то совсем иных измерениях, трудно даже сказать, как она вообще воспринимала все сказанное о готовящемся заговоре.
На первый взгляд странно и бездействие Елизаветы… Чего она медлит?! Но тут надо принять во внимание — у Анны Леопольдовны был Миних. Прежних императоров так вообще сажали на престол целой командой профессиональных интриганов. Переворот Елизаветы — самый плохо организованный, самый непрофессиональный из всех, и Елизавета — единственная, кто лично возглавил заговор в свою пользу. В конце концов, она всего–навсего женщина (Автор, конечно же, слышал и другую оценку, «Ваше величество женщина». Автор знает, что некоторые особо закомплексованные дамы настаивают именно на таком и только таком эпитете. Рискуя разочаровать в своей особе уважаемых читательниц, все же замечу — в разных ситуациях могут быть справедливы оба определения. Когда Елизавета рискует тесным общением с Тайной канцелярией, разыскивая пропавшего Алешу Шубина, задавая весьма рискованные вопросы, тут, несомненно, уместно и Ваше Величество. Когда трясется, не решаясь сделать последний шаг, и ничего не имеет против, чтобы за нее этот шаг сделал кто–то ее порешительнее и посильнее, тут, уж простите, «всего–навсего».).