Я плохо помню то, что происходило дальше. Меня обвиняли в убийстве и многих нападениях, в том числе на одного ребенка, а я обьяснял, что они показались мне опасными и я просто дал им цветы. Я был очевидно прав, но они не понимали. Их логика была извращена и поэтому они называли сумасшедшим меня. Но я могу дать им сто очков вперед по рассудительности. Спросите меня когда родился Наполеон - и я отвечу. Спросите сколько спутников у Сатурна и я отвечу тоже - не говоря уже о математических поблемах. В математике я почти бог. Я беру такие интегралы, что любой академик разведет своими высохшими лапками. Конечно, я не могу сказать какой сегодня день и год или в какой стране живу - но это ведь понятно, я давно уже не интересуюсь политикой, а мое время, личное время, течет по другим законам. В подвале нет ни дней, ни ночей, ни зим, ни весен.
Скоро мне стали колоть лекарства. Они так мутили рассудок, что я был как сильно пьяный и не мог найти вход в подвал, чтобы сбежать. От этих лекарств я себя ужасно чувствовал. У меня дергались мышцы по всему телу. Я не мог ни рисовать, ни запустить палец в ухо или нос, потому что и палец, и нос все время сдвигался. Моя нижняя губа все время дрожала и вытягивлась лодочкой. И были отчаянные, костоломные судороги. Они увидели, что я почти мертв, и прекратили лечить.
Тогда моя воля прояснилась. Я увидел вход в подвал, наконец-то. Он был все время рядом, просто он изменился внешне. Он стал современнее и шире. Он напоминал вход в станцию метро. После того, как я спускался по бледным мраморным ступеням, у меня перед лицом оказывалась бетонная балка (от чего-то горячая), под которую я мог пролезть только на четвереньах или по-пластунски. За нею была спасительна темнота и все та же узкая лестница вниз. Так я ушел от них.
Теперь им никогда не достать меня. Возвращаться я не собираюсь. А даже если бы и собрался, то не смог бы. Когда я в первый раз поднялся наверх, чтобы принять пищу, я заметил, что балка опустилась и теперь я уже не могу пролезть под ней. Я сел на ступеньках и обдумал создавшееся положение. Мне не хотелось весь остаток жизни просидеть в темноте. Я люблю солце, люблю перебирать в пальцах пластинки травы, люблю сбегать вниз с холмов и при этом кричать. Я люблю море и облака. Люблю спать в лесу и давить комаров. Я люблю все, кроме людей - к сожалению, их развелось слишком много в верхнем мире и от них просто нет жизни. Я подумал - с каждым годом люди становились все хуже - это я определил по тому, как они относились ко мне - так стоит ли цепляться за жизнь с ними? И, с другой стороны, нижний мир так же бесконечен, как и верхний, нужно только исследовать его.
Но это не убеждало.
Я ушел в воспоминания. Я снова стал ребенком и завалился на сеновал, потом стал старше и целовал некрасивую девчонку, которой после выпускного вечера дал свой пиджак (было холодно), от чего-то вспомнил табачный ларек у моих окон. Я не хотел терять свои воспоминания. Расстаться навсегда трудно даже с гадостями, а с детством или юностью?
Я вернулся вниз и принес с собой инструмент для копания. Я стал царапать плиту, но в этот раз она висела ещё ниже. На ней не осталось даже маленьких царапин. Тогда я все же попробовал протиснуться, но застрял и содрал себе кожу на спине. Плита была горячей, почти как сковородка, я едва терпел. Я почти высунул голову и слышал голоса. Видеть я не мог ничего, кроме ступеней, а свет был таким текучим, что все мутилось. Но голоса я слышал явно - они говорили, что я сумасшедший. Шизофреник. Это меня вначале растроило, а затем рассмешило. Если уже я сумасшедший, - то кто такие они? Задайте мне любой вопрос и я отвечу. Спросите, когда родился Наполеон - я знаю. Спросите, почему дует ветер - и я тоже знаю. Я абсолютно здоров, я помню все, что со мной случалось, я могу обьяснить причины всех своих поступков, у меня не бывает галлюцинаций, вещи вокруг меня тверды и устойчивы. Я даже не верю в духов и чертей. Я умею писать, читать и считать.
Пока я раздумывал об этом, мне в щель просунули тарелку супа. Я начал пить его губами. Ничего, вкусно. Суп меня успокоил, видно подмешали что-то. Они постоянно меня обманывают. Они ведут себя так, будто я не человек, который имеет право на собственное мнение. Я не хочу чтобы меня успокаивали из-под тишка. Сьев суп, я окончательно решил, что больше не вернусь к ним.
Они думают, что их жизнь реальна, а моя выдумана. Но разве можно выдумать вот это? Вот я переворачиваю старый кирпич и вижу, что под ним образовалась ямка - что, эту ямку я тоже выдумал? Я провожу рукой по стене - и ощущаю влажную шершавость, это все реально. А вот свежий скол на уголке, вот капля, которая скоро упадет с потолка, а другие капли уже продолбили мокрую ямку. Разве бывают такие галлюцинации? Эта свеча фантазия? - но у стены лежит консервная банка и приглядевшись, я могу видеть, как отраженный от неё свет подсвечивает стену. Когда я пью воду из пластмассовой кружки с тонким дном, я вижу, как просвечивается дно. Я могу подсчитать количество кирпичей в стене и их всегда будет одинаковое количество. Я могу ударить в стену и разбить руку - я что ли сам выдумал эти ссадины? Вот обрывок бумаги под ногами, а вот моя распатланная тень на стене. Они не верят, что это настоящее. Но нет способа доказать, что они правы. Или что неправы. Просто я живу в других измерениях, в которые никто из них не может проникнуть. Я может быть, войду в одну из комнат и выйду где-нибудь в созвездии Ориона.
Просто здесь это правильно и реально. Вот краска на столе облезла от сырости - это уж я точно не выдумывал и даже не хотел. Здесь живут такие же люди, как и там. Например, печальная женщина. Но как как обьяснить им эту реальность, если я даже не могу поговорить с ними. Да и не важно для меня их мнение.
У меня есть работа здесь. Я буду Колумбом - я открою новые пространства. Может быть, я познакомлюсь с печальной женщиной или ещё с кем-нибудь и мы заведем с нею детей. Много детей. И - берегитесь. По вашим часам пройдут считанные дни, а здесь, внизу, уже разрастутся мощные толпы моих потомков, сильных, умных и злых. Мы прокопаем ходы в другие подвалы. Ведь не один же я такой, в конце концов. И вы сами признаете, что психов становится больше. Все больше ваших уходят в подвалы. И наступит день, когда наши люди взломают преграды, и вырвутся, и снесут все, что вы там понастроили. Берегитесь. Мы установим власть подвала. Вам осталось недолго. Совсем недолго. Тогда вы поверите в нашу реальность. МУРАВЕЙНИК
Они искали место для отдыха. Их было четверо; сейчас они оказались довольно далеко за городом, километрах в четырех от того места, кончалась автобусная линия. Дальше шел густой лес, кончавшийся неизвестно где заказник. Они свернули влево у широкого старого дуба, там, где виднелась табличка: "Памятник природы. Охраняется законом. Высота - "На этом же дубе, но чуть повыше таблички, красовалось самодельное изображение купидона со стрелой в пухлой ручке. Купидон был нарисован на куске фанеры.
- Интересно, - сказал Жорж, - это акварельная краска. Значит, вешали вчера или сегодня, иначе бы краску смыло дождем. А кажется, что место глухое, дальше некуда.
Они свернули на дорожку, которая вскоре растеряла остатки асфальта и стала просто широкой лесной тропой. Где-то рядом должно быть озеро, судя по карте.
- Что вы скажете об этих деревьях? - спросила Нана. - По вашему, это сосны?
- Сосны, а что же еще?
- Разве сосны такие бывают?
Все чаще среди деревьев попадались странные сосны с обломанными верхушками. В них была накая-то невнятная прочность и плотность. Явная неправильность, трудновыразимая словами. Рыжие, чешуйчатые, со смоляным запахом, но все равно не сосны. И они были чересчур прямыми и высокими. Несколько ветвей наверху - и обломанная вершина. Не спиленная, а именно сломанная.
- Интересно, что могло сломать им верхушки?
- Похоже что здесь пролетал тунгусский метеорит, не иначе.
- А вы представляте, какой высоты они были когда целые? Хотела бы я посмотреть. Если метеорит, то мы движемся к эпицентру.
Они продолжали идти. Несколько раз у дорожки вновь появлялось изображение Купидона. Все Купидоны показывали стрелками в одну сторону.
- Нас определенно завлекают, только куда?
- Сейчас узнаем.
- Нет, вообще, чего мы сюда идем? Я например, собирался выйти на две остановки раньше.
- Мы все собирались выйти на две остановки раньше, - подвела итог Катя, - пошли, хватит разговаривать. Жить надо спонтанно, что мы и делаем.
Никто из четверых не собирался ехать в заказник; никто из четверых не собирался сворачивать именно на эту дорожку; никто из них... И вот они здесь. Просто они заговорились и проехали свою остановку.
Лес закончился и они оказались на большой поляне. Точнее, это была вырубка, очень старая вырубка, что можно было определить по холмикам полуистлевших пеньков здесь и там. Посреди вырубки стояла самая обыкновенная старая четырехэтажная школа, кирпичная, построенноя в форме буквы "П". У школы копошился десяток детишек в пионерской форме, с галстуками.
Лес закончился и они оказались на большой поляне. Точнее, это была вырубка, очень старая вырубка, что можно было определить по холмикам полуистлевших пеньков здесь и там. Посреди вырубки стояла самая обыкновенная старая четырехэтажная школа, кирпичная, построенноя в форме буквы "П". У школы копошился десяток детишек в пионерской форме, с галстуками.
- Ребята, тут точно, точно что-то не так, - сказала Нана, - галстуков в школах уже не носят лет пятнадцать. Их только моя мама носила. И сейчас лето, почему дети в школе?
- Ты лучше спроси, что делает школа посреди леса.
- А мы пойдем посмотрим. Судя по купидончикам, здесь могут встретиться не только детки, - сказал Жорж, у которого одно было на уме.
Они зашли во дворик. Дети продолжали копошиться, вскапывая землю и равняя её грабельками. Двое из них выкладывали из битых кирпичиков изображение комсомольского значка. Еще двое присыпали дорожки песочком.
- Эй, малыши, - позвал Дима.
Малыши не отозвались, продолжая работать; они даже не повернулись, чтобы взглянуть на людей.
- Зомби какие-то.
- Слушайте, а может, не надо входить? - сказала Катя. - посмотрите на них, они же больны. Это шизофреники.
Малыши до сих пор ни на секунду не отвлеклись от своих занятий. Они вели себя так, будто не видели подошедших людей. Жорж покачал пальцем перед лицом мальчишки. Ребенок не отреагировал.
- Что будем делать?
- Не знаю как вы, а я вхожу, - сказал Жорж, - если меня, конечно, впустят. Это самое интересное, что я вижу за последние десять лет своей жизни.
- А за первые двенадцать? - поинтересовалась Нана.
- Тебя под душем.
- Ага, расскажи сказочку, может кто поверит.
Он вошел и на мгновение растворился во внутренней темноте здения. От здания веяло надежностью и спокойствием, чем-то очень теплым, чистым и настоящим, как от всех хороших старых построек.
- Ну вы идете или нет? - он опять появился на пороге и вдруг остановился как вкопанный.
- Что случилось?
- Ребята, вы не поверите, но я не могу выйти.
Остальные подошли.
- Попробуйте, здесь ничего нет, но что-то меня не пускает.
Нана проснула руку и коснулась его.
- Ага, я тебе почти поверила. Пошли, ребята.
И она вошла вслед за ним. А за ней втолкнулись остальные. И дверь с грохотом захлопнулась, отрезав их от этого яркого, жаркого утра.
Ближайший час они провели, пытаясь найти выход. На первом этаже было четыре двери, причем все были плотно закрыты и высадить их не удавалось. Вверху нашелся выход на чердак, а с чердака удалось подняться на крышу. В принципе, если найти веревку, то с крыши можно было бы спуститься. Но это на крайний случай. Изнутри школа была совсем как настоящая, только слишком старая. Везде по стенам портреты давно умерших деятелей и лозунги давно прошедших эпох. Был даже такой: "24й съезд - главное событие двадцатого века". Это уж ни встать, ни сесть. Детей в школе было двольно много. И все они оказались примерно одинакового возраста - где-то между третим и шестым классами, чуть старше или чуть младше, но ни одного малыша и ни одного старшеклассника. Все они вели себя так, будто бы не видели посторонних. В остальном их поведение было таким же, как и поведение любых других детей детей, утонувших во времени, отставших от современности лет на тридцать или на сорок. К сожалению, никто не помнил, и даже не смог подсчитать, когда случилось главное событие века, то есть, 24й съезд - а то можно было бы определить время точнее.
В школе не оказалось учителей или других взрослых. По крайней мере, их не было в тех кабинетах, в которые они успели заглянуь. Не было ни директора, ни сторожей, ни работников столовой. Пробовали тормошить детей, но это ничего не дало.
К полудню все это надоело. Ведь устаешь даже от невероятного, если оно слишком однообразно. Все здесь умиротворяло, и поначалу, несмотря на отсутствие выхода, они чувствовали себя довольно спокойно. Они чувствовали себя спокойно даже после того, как не удалось выбить окно. Стекла здесь были небьющиеся, а рамы оказались столь прочны, что выдержали таран тяжелым директорским столом и не шелохнулись.
Они встревожились лишь после того, как исчезла Нана. Никто не помнил когда она отошла и куда отлучилась. Они кричали, звали её, ждали, заглядывали в кабинеты. Все двери наружу оставались закрытыми - и все же она исчезла.
- Все, ребята, - сказал Жорж, - держимся вместе. Не отходим. Пройдем все кабинеты по очереди, откроем все двери. Она должна быть здесь.
- Или то, что от неё осталось, - мрачно пошутила Катя.
- Заткнись.
- Сам заткнись, командир.
Они стали проходить все кабинеты, начав с верхнего этажа. Время от времени они останавливались и орали, звали её. Никакой реакции.
На четвертом и третьем шли занятия в калассах, по звонку дети вскакивали, выбегали в коридоры, играли, толкались, кричали, потом снова заходили в кабинеты и рассаживались за парты. За партами они вели себя совершенно нормально: шептались, писали что-то с усердным видом, перебрасывались бумажками. Жорж заглянул в одну из тетрадей.
- Посмотрите сюда!
Прилежный очкарик аккуратно выписывал строчку нулей. В общей тетради, которую он почти закончил, все страницы были исписаны аккуратными строчками нулей.
- А почему нули? - спросил Дима. - может быть, он тренирует букву "о"?
- Это нули! Нули! - заорала Катя, - разве ты не видишь, ЧТО ВСЕ ОНИ ПИШУТ ТОЛЬКО НУЛИ! Одни нули!
Она бросилась прочь из кабинета.
- Задержи ее!
- А зачем? Здесь ничего такого нет, ничего особенного, никакой опасности. Нанка, видно, ухитрилась уйти.
- И бросила нас?
- Ушла за помощью, например.
Все-таки они продолжили поиски. На втором этаже, рядом с пионерской комнатой, они все же что-то новое. Взломав дверь, они вошли в маленькую комнату, где взрослый дяденька в очках проводил урок чего-то напоминающего хореографию. Взрослый казался таким же больным, как и дети. В классе было семь девочек, каждая лет девяти. Малявки в точности повторяли движения учителя. Все-таки один взрослый человек в этом здании нашелся.
Они почитали стенды и плакаты на стенах. Полная ерунда.
- Эй, шизик! - Дима похлопал учителя по плечу. - Чем вы тут занимаетесь?
Это был лысоватый очкарик средних лет, с большой плешью и намечающимся животиком. Во внешности ничего необычного, если не считать взгляда.
Он замер и медленно повернул голову. Дети в точности повторили это движение.
Несколько секунд взрослый молчал, потом медленно и очень отчетливо произнес:
- Лебеди. Мы разучиваем полет лебедей.
- Мы разучиваем полет лебедей, - хором проговорили дети.
- Я знаю, - сказала Катя совершенно убитым голосом.
- Что ты знаешь?
- Это не танец.
- А что же тогда? Полет лебедей?
- Это физические упражнения. Это боевое искуссво.
- Да чепуха, сейчас мы проверим, - сказал Жорж. - смотри.
Он подошел к доске, взял кусок мела и бросил в одну из девочек.
Неуловимое движение детской руки - и кусок разлетелся в меловую труху.
- Не надо этого делать, - медленно произнес учитель.
- Не надо этого делать, - повторили детки.
На втором этаже не нашли больше ничего нового. Напряжение нарастало, но все немного устали. Они уже не держались вместе, каждый сам осматривал по кабинету, так оказалось быстрее. В кабинетах были подсобки, большие шкафы и ящики. Приходилось на всякий случай заглядывать и туда. А поначалу о шкафах они не подумали.
- Я пойду снова на четвертый, - сказал Жорж. - Я помню, там в подсобке была дверь, заставленная всякой ерундой, помните? Мы туда не вошли.
На червертом он взглянул в окно и остановился. Во дворике, прямо на траве сидели две отличные девочки в бикини. В самом соку, лет по восемнадцать. Близнецы. Ничего себе, - подумал Жорж, - я бы хотел с ними познакомиться. Но какие же они близнецы, если у одной большая грудь, а у другой...
Девчонки его заметили. Та, что с большой грудью, приветливо помахала рукой. Он ответил.
- Иди к нам! - закричала вторая. Ее голос был отлично слышен. Жорж развел руками.
- Ничего, мы тебя выпустим, спускайся!
И Жорж начал спускаться. Боковая дверь оказалась открыта и он не без удовольствия вышел из здания.
Больше я туда не войду, - подумал он, - хоть режьте меня, хоть ежьте меня, а не войду.
- Девочки, привет. Я Жорж, лучший парень в этом лесу.
Он все же не расслаблялся, и потому нес ерунду. Он не знал что говорить, потому что это наверняка были не нормальные девушки. Хотя выглядат на сто баллов.
- Садись к нам, - большегрудая взяла его за руку.
Сейчас Жорж уже не сомневался. Груди были не только разными, они ещё и неправильно расли - у одной слишком широко, а у другой были слишком сдвинуты к центру.
- Я тебе нравлюсь? - спросила вторая. - Садись рядом.
- Но я спешу.
- Садись-садись.
Она мощно дернула его за руку и Жорж упал лицом в траву. Приподняв голову, он увидел их ноги и понял, что пропал. Это были не просто близнецы; они сраслись ступнями. Он все-таки попробовал отшутиться: