- Ты, дружище, будешь принят на службу. За это ручаюсь я! Приходи завтра.
Глава пятая.
Когда молодой мужчина с густой черной бородой, в форменной инженерской фуражке, пришел на чугунолитейный завод "Корпорации братьев Азимбековых", глаза чуть ли не всех рабочих с недоумением устремились на него. "Кто он?" шопотом спрашивали друг у друга. Даже убитый горем Байрам тоже с интересом глядел на красивого инженера.
А инженер, как ни в чем не бывало, медленно прохаживался между станками. Поровнявшись с каждым из рабочих, вежливо здоровался, внимательно вглядывался в лица, будто искал знакомых.
- Это Мешадибек, племянник хозяина, - наконец вспомнил кто-то из стариков.
Шопотом это сообщение стали передавать от одного к другому. Так и Байрам узнал, кто же этот непонятный пришелец.
Медленно прохаживаясь по цеху, Мешадибек подошел к Байраму. Слесарь посмотрел в спокойные, излучавшие мягкий свет глаза молодого инженера, поклонился и, не отрываясь от работы, сказал:
- Добро пожаловать!
Азизбеков пожал Байраму руку и, как старого знакомого, стал расспрашивать его о здоровье и делах. Затем спросил, как бы невзначай:
- Хорошо ли относится к вам мой дядя? Всем ли вы довольны?
- Большое спасибо, - вежливо ответил Байрам и в знак уважения к собеседнику прервал работу. - Мы все довольны беком, да продлит аллах дни его жизни.
Азизбеков с добродушной улыбкой поглядел на Байрама.
- Мой дядя превосходный человек, - говорил он. - И, наверно, платит своим рабочим гораздо больше, чем владельцы других заводов. Не так ли?
Байрам не знал, что ответить. Его теперешний заработок был много выше того, что он получал чернорабочим на нефтяном промысле. Но Байрам побоялся сказать правду хозяйскому племяннику, что заработка ему не хватает на жизнь, и вынужден был солгать.
- Сейчас, слава Аллаху, жалованье неплохое.
Скрестив на груди руки, Азизбеков стоял подле Байрама, разглядывая инструменты на верстаке.
- Вы слесарь? Должно быть, хороший слесарь? Значит, зарабатываете рублей восемьдесят в месяц. Не меньше?
Байрам вытаращил глаза. Уж не шутит ли инженер? "Восемьдесят рублей! Что он - смеется надо мной? Да у нас и старший мастер не получает, столько!" - подумал он и сказал:
- Нет, я получаю сорок.
- Сорок? - удивился Мешадибек. - Как же это так? Не может быть! Слесарь - и всего сорок рублей. Мало, очень мало. Наверно, дядя не знает об этом. Тут какая-то ошибка. И у вас, вероятно, семья? Трое, говорите? В деревне? Ну, а как же вы живете на такое жалованье, да еще на два дома?
Забитый Байрам и не предполагал, что он должен получать больше. Будь он даже недоволен своим заработком, все равно он не стал бы жаловаться незнакомому человеку. Попробуй-ка, догадайся, с какой целью расспрашивает его молодой Азизбеков! А что, если Рахимбек умышленно подослал племянника, чтобы выведать, нет ли среди рабочих недовольных?
Байрам с опаской отвечал теперь на каждый вопрос. Мешадибек больше не улыбался. Он словно угадал опасения Байрама.
- А сколько получают слесари на других заводах?
- Как-то не пришлось узнать, - нехотя ответил Байрам. - Наверное, столько же, а может быть, и меньше. - И, чтобы прекратить опасный разговор, добавил: - Хозяин заботится о нас, как родной отец.
"До чего же ты наивен, бедняга!" - с сожалением подумал Азизбеков. А вслух сказал:
- Разумеется, разумеется. Я того же мнения. Вряд ли мой дядя откажет своему рабочему в чем-либо. Он мусульманин, и вы мусульманин. Дядя всегда с удовольствием вспоминает, как он любит своих братьев мусульман. Но сорок рублей все-таки мало. Трудно при теперешних ценах содержать семью из трех душ на эти деньги. Не так ли? Я скажу дяде, чтобы прибавил вам жалованье.
Байрам насупился. Очень уж мягко стелет хозяйский племянник. Обещать, конечно, легко. "Наживает себе друга одаривая горячей водой в бане", подумал Байрам. И, смутно опасаясь чего-то, проговорил:
- Не стоит вам беспокоиться, бек!
- Чего там? Скажу, обязательно скажу!
Ни в выражении лица, ни в тоне, которым были произнесены эти слова, не было насмешки. Тонкой иронии, сквозившей в едва уловимой улыбке Азизбекова, Байрам не заметил. "Ого! Племянник, видно, имеет влияние на господина Рахимбека", - подумал он.
Азизбеков задал новый вопрос:
- А на вечерних курсах вы учитесь?
- На курсах? - переспросил Байрам и вздохнул. - Годы уже у меня не те, бек. Есть такая поговорка: "Кто учится игре на дудке в восемьдесят лет - тот заиграет уже в гробу". Мне бы хоть сына выучить и сделать из него человека. Да и это не легко.
- Вам от силы тридцать лет, - ободрил его Азизбеков. Разве, поздно учиться? - И еще спросил: - Ну, а как, по-вашему: нужно ли рабочему читать книги или газеты? Ведь, наверно, хочется узнать новости?
Байрам даже растерялся.
"Ну и странный человек, этот Мешадибек! Кто же учится после тридцати лет? И на что рабочему газета или книга? Бекам или каким-нибудь важным господам, может быть, и хочется поразвлечься, а рабочему человеку это ни к чему. Отстоишь с утра до вечера у тисков, и скорее бы завалиться спать", подумал он. Но вслух этого не сказал. Ответил уклончиво:
- Сказать правду, бек, я еще не задумывался над этим. Мне бы только заработать семье на хлеб, и я буду благодарен Аллаху.
- Зря это вы, зря так думаете. Учиться всем надо. - И Азизбеков с такой укоризной посмотрел на Байрама, что тот, не выдержав его взгляда, опустил голову. - Как бы владелец завода ни заботился о своей выгоде, все равно он обязан научить своих рабочих грамоте. И почему, скажите мне, бакинский рабочий не должен знать о том, что делается на белом свете? Почему бы ему не поинтересоваться, как живут его товарищи в Петербурге, Москве, о чем они думают?
Шум станков мешал Байраму слушать Мешади, но общий смысл сказанного все-таки не ускользал от него. А Мешади, продолжая в том же духе, говорил:
- Я посоветую дяде открыть при заводе вечерние курсы. Ну что ж, сейчас вы работаете двенадцать часов, а если будете еще и учиться, придется работать меньше, - скажем, восемь.
Байрам даже улыбнулся, услышав наивные рассуждения инженера.
- Вероятно, если бы я сам был хозяином, никогда бы не согласился на это! А чем же Рахимбек тогда возместит эти недоработанные на него четыре часа? Так не только не получит прибыли, но и растеряет все, что имеет!
- Что же здесь невозможного? - стоял на своем инженер. - Пригласит дядя учителя. Поучитесь по вечерам часа три-четыре и станете грамотными людями.
"О чем он толкует? Кто же будет работать, если мы начнем учиться?" подумал Байрам и. чтобы скрыть от Азизбекова недоверчивую улыбку, провел рукой по лицу, как будто стирая копоть, и покачал головой. "Кажется, этот молодой бек совсем не знает жизни. Шутка ли, прибавить жалованье такому количеству рабочих, да еще сократить рабочий день на три-четыре часа!"
Азизбеков читал мысли Байрама на его лице, как в открытой книге. Заметив насмешку, которую тому хотелось скрыть, сказал себе: "Ну что ж. Пусть подумает, что к чему, поразмыслит..."
- Вы знаете, товарищ... - произнес он и запнулся. Пожалуй, слово "товарищ", к которому он так привык в Петербурге в дружной студенческой семье, было здесь рискованным. - Вы знаете, дорогой мой, мы живем в такое время, когда мусульманским рабочим нельзя больше отставать от рабочих других наций.
- Отставать? В чем отставать? - И вопросительный взгляд черных глаз Байрама впился в Мешадибека.
"Рано я завел этот разговор, слишком рано. Тут придется начинать с азов, - подумал Азизбеков. - Иначе, я его запугаю. Пропаганду надо вести разумно". Он протянул руку Байраму.
- Мы вернемся к этому разговору в другой раз. Будьте здоровы!
Задумчивый и сосредоточенный, он отошел от Байрама и пройдя между стоящих рядами станков, направился в другой цех.
"Что это с ним? - думал Байрам, все еще продолжая стоять без дела. "Попрошу дядю, скажу дяде", - передразнил он Мешади. - Сказать можно что угодно. Но толк то какой? Ни за что в жизни твой дядя не согласится что-либо изменить. Легко ли, в самом деле? Курсы... Ха-ха-ха! Как говорится - все у нас есть, не хватает только расчески для бороды..."
Зажав болт в тисках, Байрам хотел было приступить к нарезке, но Мешади со своими странными обещаниями не выходил у него из головы. Постороннему наблюдателю могло показаться, что со слесарем случилось что-то неладное: так увлекся он разговором с самим собой - размахивал руками, пожимал плечами и даже горько смеялся.
Рабочий, стоявший у соседнего верстака, тоже усмехнулся.
- Ну и нагородил чепухи хозяйский родственник! К голосу как бы не придерешься, хороший голос, да поет не ту песню. С двенадцати часов на восемь? Здорово!
- Вот именно. Принял нас за младенцев... Думает, так сразу и поверили! Да, загнул... Слыхал, что он говорил про вечерние курсы?
- Слыхал. Какие уж из нас теперь выйдут грамотеи! - И рабочий сердито махнул рукой. - На словах-то сироту жалеют многие, но редко кто подаст краюшку хлеба.
- Этот как будто не похож на других людей, - проговорил Байрам. - Нет, Иманкули, видно, что он добрый человек. Кажется, он инженер?
- Разве ты не заметил молоточки на его фуражке?
- Я все заметил. Ну, что ж. Пусть скажет своему дяде. Всякое бывает. Говорят, - если видать гору, значит, не так далеко до ее подножья.
Рабочие, один за другим, оставив свои тиски и станки, подходили к Байраму. Вскоре вокруг него образовалась толпа. Посыпались вопросы. Байрам кое-как передал им содержание своей беседы с Мешадибеком. И начались споры. Одни сразу подняли Азизбекова на смех, но в других зародилась смутная надежда.
- Дядя не откажет ему, - говорили самые доверчивые и наивные. - Вот увидите, нам прибавят жалованье!
- Как же! Держи карман шире! - отвечали насмешники.
Толпа вокруг Байрама росла. Страсти разгорались все сильнее. Цех гудел, как встревоженный улей. Насмешники брали верх:
- Хозяин, наверно, договаривается уже с учителем! - И книг накупил... Остановка только за чернильницами!
Чем больше неистовствовали зубоскалы, тем больше мрачнел Байрам. Он чувствовал себя немного виноватым. "Не надо было, пожалуй, рассказывать, о чем мы говорили с инженером", - с сожалением думал Байрам. Он не знал, как быть. Правда, он сам не верил тому, что наобещал здесь Мешадибек, и почти не сомневался в том, что хозяин ни за что не исполнит ни единого из обещаний своего племянника. Но все же ему было обидно за этого человека, за этого молодого инженера, который пришел к ним с открытой душой и добрыми намерениями, а тут вдруг подняли его насмех. Однако насмешки сыпались со всех сторон, и Байрам начал злиться на зубоскалов.
- Стойте! - наконец поднял он руку и, дождавшись пока уляжется гвалт, заговорил тихо, с дрожью в голосе: - По-моему, смеяться тут нечего. Кто я, и кто он? Он - инженер, я - слесарь. Он подошел ко мне, как человек к человеку, как равный к равному... За тридцать лет моей жизни ни один прилично одетый мужчина не подавал мне руки. Этот оказался первым...
Глаза Байрама затуманились. Он опустил голову, долго молчал и, только уняв свое волнение, добавил:
- Может, все, что он обещал, останется только на словах. Но я все-таки считаю, что этот господин Азизбеков честный... хороший человек...
Вдруг на весь цех раздался громовый голос хозяина:
- Долго вы тут будете стоять, бездельники?
Толпа бросилась врассыпную. Заслоняв своим тучным туловищем дверь и обводя всех горящими от гнева глазами, Рахимбек дожидался, пока все не разойдутся по своим местам. Не проронив больше ни звука, он прошел через цех и исчез в другой двери.
Рахимбек обошел весь завод, но нигде не застал твоего опасного племянника.
Вернувшись домой, он тут же послал слугу Гейдарали за Мешадибеком. Ему не терпелось выпалить поскорей Мешадибеку: "Вот что, племянник, хоть ты и сын моего родного брата, но в мои дела не суйся! Держи язык за зубами".
Слуга возвратился один. Мешади под благовидным предлогом отказался от разговора с дядей.
- Ничего, я подожду до завтра, - пробурчал Рахимбек, с ожесточением перебирая янтарные зерна четок.
Проходили дни...
На заводе все шло по-прежнему. Рабочие вспоминали об обещаниях Мешадибека, как о далекой и несбыточной мечте. Но на четвертый день молодой инженер снова показался на заводе и завел тот же разговор. Он, видимо, не забыл своих обещаний. И теперь, казалось, пришел с единственной целью проверить, выполнил ли дядя его просьбу. Отрицательный ответ как будто ошеломил его.
- Как? Неужели мой дядя не прибавил вам жалованья? - спросил он так, что слышали все рабочие. -Как же это так? Это уж никуда не годится. Сегодня же я напомню ему.
И опять Азизбеков остановился около Байрама. Мерный гул станков несколько заглушал его голос, но многое из того, что он говорил Байраму, слышали и другие рабочие.
При всей симпатии к Мешадибеку, Байрам не мог скрыть недоумения. Он чувствовал, что Мешадибек и сам не верит собственным словам, но не понимал, с какой целью этот господин дает обещания, которые хозяин и не подумает осуществить. Уж рабочие-то хорошо знают алчность Рахимбека. Байраму было просто совестно за молодого инженера. "Ну, хорошо, Рахимбек ему дядя, но нельзя же черное называть белым".
Заметив, как изменилось лицо Байрама, Мешадибек сделал неопределенный жест, словно хотел извиниться за свое нелепое поведение. Так, по крайней мере, понял это Байрам.
В прошлый раз Мешадибек говорил здесь так уверенно, что если и не все, то во всяком случае добрая половина рабочих стала на что-то надеяться. Но и они, эти доверчивые люди, казалось, убедились за эти дни в тщетности своих ожиданий и разуверились в молодом инженере. "Что проку в пустых посулах?" думали они. И когда Азизбеков пришел во второй раз, рабочие глядели на него уже исподлобья, а многие с откровенной укоризной покачивали головами, слушая его слова.
Из обещаний Азизбекова многих, и в том числе Байрама, больше всего интересовала прибавка жалованья. По их мнению, с курсами можно было повременить, И теперь, когда Мешадибек снова заговорил о курсах, ни один из рабочих не принял его замечания всерьез. Хотели только услышать, не скажет ли он чего-нибудь о прибавке.
А Мешадибек говорил:
- Не понимаю, что трудного в организации вечерних курсов? - Он опять, правда очень осторожно, упрекнул дядю в медлительности. Но тут же снова принялся превозносить его. - У коммерсанта всегда забот полон рот. Наверно, просто не успел. Ну, хорошо... Дадим ему еще несколько дней сроку. Пусть подумает как следует...
Сегодня рабочие провожали Азизбекова не так, как в первый раз. В их взглядах он улавливал холодок и безразличие. Но, очевидно, это нисколько не обескуражило его. "Не беда, - думал он, - если они меня и поругают. Настанет день, и они все поймут. Я даю толчок их мыслям".
Но хитрый Рахимбек раскусил племянника сразу. Узнав, что он вторично посетил завод, дядя встревожился не на шутку. На этот раз он не стал вызывать к себе Мешади, а сам отправился к нему.
"Трудиться меньше на четыре часа, - твердил Рахимбек в гневе, - это все равно что обрушить четыре кувалды на мою седую голову. Нет, я этого так не оставлю! Я должен сейчас же с ним поговорить. Сейчас же..."
В этот час Мешади был дома и возился с сыном. Ребенок только проснулся. Мешадибек взял ребенка из кроватки и унес к себе в кабинет.
Ветер лениво покачивал занавески на распахнутых настежь окнах. Ребенок раскапризничался, не унимался и с каждой минутой кричал все сильнее. Но Мешади ни за что не отдавал его матери. Он так счастливо улыбался, словно гордился тем, что у него такой голосистый сын.
Встревоженная Зулейха-ханум следовала за мужем по пятам и, пытаясь взять и приласкать ребенка, протягивала к нему оголенные по локоть руки. Но Мешади крепко прижимал к себе теплое тельце сына.
- Ничего, Зулейха, ничего! - говорил он полушутя, полусерьезно. - Чем больше он будет кричать, тем скорее окрепнут у него легкие.
Зулейха-ханум была нежной, любящей и очень мнительной матерью. Видя, как надрывается малыш, она сама чуть не плакала. Торопливо подбирая растрепавшиеся и упавшие на бледные щеки пряди волос, она молила мужа:
- Ради бога, Мешади, дай мне его... Ты и без того утомлен, а с ним совсем выбьешься из сил. Дай мне надорвется от плача! У тебя здесь сквозняк, он простудится...
Балованный мальчишка орал так, что Мешадибек еле разбирал слова жены. Он остановился посреди комнаты, высоко подбросил и поймал малыша вытянутыми кверху руками. Так он подкинул его несколько раз, но мальчуган продолжал реветь,
Мешадибек от души смеялся, а молодая жена его хмурилась и страдальчески морщилась.
- Не надо, Мешади, не надо так. Уронишь ребенка, убьется! Ты видишь, как он раздражен. - Она старалась не обидеть мужа. - И не понимаю, в кого он уродился такой: ни ты не сердитый, ни я...
- Добрый молодец, - весь в дядю, - пошутил Мешадибек и так высоко подкинул ребенка, что у Зулейхи-ханум будто сердце оборвалось. Она невольно вскрикнула. Наконец, муж протянул ей ребенка. - На, Зулейха, возьми! И в самом деле, он очень сердитый. Как ни стараюсь, не хочет признать меня. Видно, обижен на то, что я так долго задержался в Петербурге.
Зулейха-ханум поскорее взяла ребенка на руки и прижала к себе. Почуяв дыхание матери, малыш мигом, замолк.
Оживленное лицо Мешади вдруг приняло серьезное выражение.
- Я вот о чем хотел потолковать с тобой, Зулейха, - сказал он. - Не надо так баловать ребят. Пусть растут самостоятельными, крепкими. Пусть с самых ранних лет привыкают к трудностям и неудобствам. - Азизбеков пристально посмотрел на жену, видимо хотел понять, какое впечатление производят его слова. - Я заметил, что ты всегда умываешь мальчишку теплой водой, не выносишь его на свежий воздух, не открываешь окна... Ты просто дрожишь над ним...
- А если он вдруг простудится и сляжет?
- Не бойся, Зулейха, не простудится. Пусть закаляется. Разве ты не видела летом, когда мы жили в деревне на даче, как поступают крестьянки? Ведь они, укладывая ребенка спать, подсовывают под пеленки комки сухой глины.