Настроение у Командора испортилось, и он выключил экраны Свободы.
Квереон-шлем пискнул, одновременно залился трелью коммуникатор. Экраны мигнули и сложились в общую картину: лицо понтифика, очень благородное, очень бледное над черным отложным воротником.
Понтифик смотрел чуть близоруко, благожелательно и внимательно.
– Добрый день, Командор, – мягко сказал он.
– Добрый день.
– Мы готовимся посетить базу, ждем назначенного вами времени.
Он наверняка уже знал, что никакого посещения Командор не разрешит.
– Ворон еще не готов.
– И насчет названия, – сразу же сказал понтифик, поднимая вверх палец, – оно не подходит. Мы благословим его под новым именем.
– Хорошо, – согласился Командор, – как хотите. Для церемонии мы выделим вам полигон на окраине города. У нас там есть прекрасная база-центр, где проживает множество сотрудников, которые окажут вам достойный прием.
– Астрия не подходит, – с сожалением улыбнулся понтифик, – это далеко, и бездорожье…
– Моя база секретный объект, – сообщил Командор, – и она перестанет быть таковой, если толпа ваших людей будет над ней топтаться.
Понтифик все еще терпеливо улыбался.
– Астрия – база открытая, исследовательская, добро пожаловать.
– Командор, – задушевно шепнул понтифик, – вы же понимаете, что обязаны подчиняться Синдрому? Девиз нашего государства – управляем вместе, и вы, как подчиненный…
– Вам лень? – спросил Командор. – Лень тащиться в Астрию?
– Простите, но есть ваши обязанности…
– Моя обязанность – оставить эту базу секретным объектом. Проведете обряд в Астрии. Предоставлю вам фото Ворона в полный рост, этого будет достаточно.
– Мы не можем совершать священный обряд во имя пустого места.
– Правда?
Некоторое время понтифик молчал. Потом вскинул мутноватые глаза, словно советуясь с высшими силами, и перевел тему. Значит, придумал рычаги давления и попытался переключить внимание со спрятанного козыря.
– Вы разместили на базе наш крелий?
– Нет.
– Это было оговорено в договоре о передаче спонсорских средств. Мы оплачиваем разработки, вы помещаете крелий и принимаете двоих служителей. Работающие у вас люди имеют право посещать место молитвий и духовного отдохновения.
– А еще они имеют право ходить в цирк и по проституткам, но я не привел сюда слонов и не открыл бордель.
– Вы недолго задержитесь на этом месте, Командор.
– Всего хорошего.
Командор отключил коммуникатор, с сожалением посмотрел на остывший обед – картофельное пюре и кусочек недоеденной котлеты.
Черт знает что такое: и без того сидишь тут как на пороховой бочке, так еще и устраивай место для сборищ разных фанатиков.
Армия должна быть армией, подумал Командор. Это значит – делай то, что должен, а не то, что хочется.
Если Совет примет мнение понтифика как руководство к действию и Командор получит приказ – приказ будет выполнен. Если понтифику хочется расширить сеть своих шалманов, пусть делает это где-нибудь в другом месте.
А ведь понтифик с самого начала подозревал такие проблемы, усмехнулся Командор про себя. Еще тогда, когда требовал, чтобы базой руководил кто-то из мальков, выросших в Свободе, а не опытный военный с неблагонадежной биографией.
Только сомнения в том, что новичок сможет грамотно провести операцию «Апокалипсис», заставили понтифика отказаться от своих претензий. Он делал крупную ставку и желал видеть за столом видавшего виды крупье.
Операция «Апокалипсис» – вот она вся, как на ладони. Свобода теряет население устрашающими темпами. За восемь лет правления Синдрома (Управляем вместе!) из нее сбежало около десяти миллионов человек – они недалеко ушли, в подчиненный когда-то столице Фарест, тот самый, с блэкджеком и шлюхами, рассадник скверны и разврата.
Восполнить убыль некем. Свобода так неприязненно относится к сексу, что заниматься им здесь – дурной тон, и так плохо обеспечивает свое население, что оставлять детей в живых – невыносимо накладно.
Жизнь бесценна, твердят со всех экранов, жизнь бесценна, вопит социальная реклама с улыбающимися нежными младенцами. Понтифик лично прихватывает в каждую руку по дитю и позирует с ними на фоне крелиев.
Совет, напуганный превращением Свободы в царство стариков, согласился принять запрет на аборты, сочинив длинную путаную историю о праве на жизнь и вековых традициях. Вековые традиции лоббировал лично понтифик, размахивая выдранными с корнем цитатами о душе, грехах и прошлом славной страны.
Аборты запретили, и на экранах Командора стали возникать новые сцены – подвальные помещения, грязные щипцы, окровавленные рваные простыни и передача денег из рук в руки от трясущейся леди к полупьяной медсестре.
Ведра с кусками мяса, белые женские трупы с гниющим нутром.
Командор пил чай и с интересом ожидал реакции Синдрома. Синдром хранил царственное молчание, но, как оказалось, уловил нелестные для себя настроения, потому что вдруг обнаружил корень всех проблем и указал на него обозленным людям.
Корнем проблем оказалась плохая экология. Демонстрировались мутные воды, радиационные замеры почв и графики солнечной активности.
Ресурс-войны, унесшие жизни крупных государств, якобы оставили процветающей Свободе плохое наследие. Тучи с опустошенных территорий несли кислотные дожди, реки с вымерших долин волокли за собой тонны радия и плутония, птицы на крыльях доставляли родовую чуму и прочие страшные болезни.
Синдром негодовал вместе с остальными. Потрясал кулаками и требовал восстановления справедливости.
В это же время по дорогам к Фаресту все скользили и скользили по ночам машины с «туристами», отправляющимися на отдых вместе со всеми своими сбережениями, и зачастую – прихватив и сбережения ближнего своего.
С одним таким туристом Командор как-то перекурил возле поворота на Астрию. Командор любил ходить пешком, он все еще был крепок и пара часов в одну сторону по-прежнему воспринималась им как приятная прогулка.
Он возвращался с базы в хорошем настроении, побыв наконец наедине с собой и полюбовавшись быстрым нежным ручейком, попавшимся на пути. Туриста остановил взмахом руки.
Тот плавно прибыл к обочине, открыл окошко и спросил:
– Куда?
– Огоньку не найдется?
Турист кивнул, глянул на Командора и выбрался из машины.
Они стояли, прислонившись к капоту, курили и смотрели на серую ленту дороги, уходящую к городу-кораблю, начиненному неоном, блеском, дымом и девками в разноцветных париках.
– Один?
– Ага, – сказал турист и сплюнул.
– Насовсем?
– Ага.
Командор не стал больше задавать вопросов, по опыту зная, что чем больше молчишь, тем больше услышишь.
Он курил, пряча огонек сигареты в ладони, смотрел, как тянутся над землей волнистые ножи облаков и стынет падающее солнце.
Густая трава, почти по пояс высотой, колыхалась медленным синхронным танцем. Узкая тропа почти скрылась из виду.
– С Астрии? – спросил турист.
– Да.
– Генетик? Врач?
– К дочке ходил. Она там учится.
– Значит, никто?
– Совершенно никто, – согласился Командор.
Турист сухо закашлялся и закурил новую сигарету.
– А я вот убийца, – сообщил он.
Командор молчал.
– У тебя дочка, – помолчав, добавил турист, – и ты мне по совести скажи, не по закону: прав я или виноват. Сможешь?
– Конечно.
Турист сжег какую-то социальную работницу. Накинулся на нее, облил бензином и чиркнул зажигалкой.
(Командор невольно посмотрел, как он задумчиво вращает колесико зажигалки большим пальцем.)
– А сжег потому, что эта стерва забрала мою дочь, – пояснил турист. – Апельсинов у меня дома не нашлось, работаю я допоздна, на родительские собрания не хожу, женского влияния дочь не ощущает – мать померла три года как, и вниманием обделена – я ж, лля, до ночи пашу, понимаешь? То есть, выращу я неведому зверюшку, а не полезного члена общества, ты понял? И забрали. А я им бензина в харю. Так-то, брат… По совести или по закону?
Он уехал, а Командор сошел с обочины и повалился на густую траву, с наслаждением вдыхая свежий ее терпкий аромат.
Его дочери, Аннабель-Ли, двадцать, и ей еще нельзя снимать с себя квереон-дубликат. Прощаясь, она сказала, что поэтому записала для него видеообращение – «на всякий случай».
Командор снова потянулся за коробкой с чаем. Осталась всего пара пакетиков, наверное, нужно купить новый… Или вынуть что-то из запасов, которыми забивают бункеры.
Запрет на разграбление бункеров строжайший, но приказа-то не было. Пока он размышлял над тем, где взять коробку чая, пришло приглашение на совет по операции «Апокалипсис». Советы эти проводились так глубоко под землей, что добираться туда нужно было не меньше получаса даже с учетом скоростных лифтов.
Пришлось прихватить заваренный чай с собой. Так, с большой кружкой в руках, Командор и явился на совет.
Эту комнату оборудовали с учетом требований понтифика, который явно намеревался здесь жить и заседать в самом крайнем случае. На столе красовалась скатерть, вручную расшитая золотом, сверкали на стенах регалии и портреты деятелей Синдрома, облаченные в рамы редчайших пород дерева. Апогеем убранства являлось полотно «Устранение греха», на котором кто-то во власянице и с ликом, подозрительно похожим на фас понтифика, нещадно колотил толстую томную даму в задранных похабных юбках.
Дама завораживала: с ее помощью художник постарался изобразить и гнев, и гордыню, и зависть, и похоть, и зашел так далеко, что результат смахивал больше на гибрид свиньи и векового дуба, и только непомерно толстые соблазнительные ляжки наводили на мысль, что грех все-таки выведен посредством человеческого образа.
Под «Грехом» сидел Бенни Кроу, начальник инженерной службы, по левую руку от него – Лейтенант, тайком дожевывающий бутерброд.
Командор ему посочувствовал – с подготовкой Ворона такая гонка, не отдохнешь…
Бенни, хихикая, слез с кресла, стоящего во главе стола, и заговорщицки дернул бровями. Развлекался, изображал высокий чин. Командор сел на свое место, отобрал у Лейтенанта бутерброд и швырнул его в мусорное ведро.
– Все готовы?
Оба кивнули, и Командор потянулся к коммуникатору.
Пока устанавливалась связь, Командор наблюдал, как меняются лица подчиненных. Бенни создавал лицо значительное и умное, а утомленный Лейтенант – решительное и строгое.
Все они встали, когда экран налился светом и показал: освещенный зал, кожаное кресло немыслимых размеров, и в нем – человека в сером костюме и с вежливой улыбкой на тонких губах.
– Господин президент, – сказал Командор.
С понтификом, торчащим от президента по правую руку, повторно здороваться он не стал.
– Здравствуйте, – сказал президент и опущенными веками показал – можно сесть.
Лейтенант сел и с грохотом задвигал креслом. Ему было неудобно.
Все молча ждали, пока он устроится, и молчание это совершенно смутило Лейтенанта, он застыл в жалкой позе, покрылся красными пятнами.
– Мне доложили, что Ворон будет готов через три дня, – сказал президент. – Это достоверная информация?
Бенни и Лейтенант не шевельнулись, и Командор ответил утвердительно. Даже если и есть какие-то проблемы, никто о них никогда не доложится.
– Остальная техника подготовлена?
– Да.
– Сегодня вечером вы получите письмо – обычным путем. В нем будет дата и время начала операции.
Командор наклонил голову. Понтифик тоже наклонился, но не из вежливости, а для того, чтобы шепнуть что-то президенту на ухо.
– Да, не забудьте, – выслушав его, добавил президент, – на вашей базе должен быть организован крелий и в штат приняты двое служителей.
Ага, подумал Командор, значит, с тем, что делегация понтифика должна торжественно прибыть на секретную базу, президент не согласился. И то хлеб.
Но двое служителей на территории базы – это два шпиона, две крысы, которые будут сливать своему хозяину любую информацию, которую им удастся заполучить.
– Я не могу согласиться с расположением крелия на моей базе, – сказал Командор.
Он почти физически ощутил, как сгустилась атмосфера. Словно толстая баба с «Греха» свалилась с полотна и забила своими телесами всю комнату.
Президент молчал. Понтифик гордо выпрямился.
– Мои люди в первую очередь военные, – пояснил Командор, – и мало кому из них понравится постоянное напоминание о том, что за их работу им уготован вечный ад и мучения.
Понтифик всплеснул руками, не выдержал и кинулся вперед, чуть было не споткнувшись о кресло президента.
– Командор! – почти страдальчески выкрикнул он. – Мы же много раз говорили вам: ваши люди работают во имя жизни, они хранители и защитники ее, и всем им уготован рай и только рай.
Лучше бы Край, подумал Командор. Раем сыт не будешь.
– Прошу удовлетворить требование понтифика, – очень вежливо сказал президент.
Экран мигнул и накрылся аккуратной заставкой с изображением зеленоватого круга и надписью: «Синдром. Управляем вместе».
Командор почти телепатически уловил все, что будет сказано понтификом после окончания операции: «Ненадежен… Скрытен. Воспитывает дочь, но не женат. Нет-нет, в противоестественных связях пока не замечен, но такие посты должны занимать люди семейные… семья – наша наивысшая ценность, примером нужно быть, образцом, а то вдруг пойдут слухи…»
И сам ты их и пустишь, утомленно подумал Командор, продолжая предполагаемый диалог. Вон сидит за столом молодой смущенный Лейтенант. Чего стоит пустить одну глупую, грязную сплетню о том, почему Командор все еще не женат и всегда держит Лейтенанта при себе?
Ничего не стоит. Ложь подается бесплатно, но действует как миллионная взятка.
Придется уйти на пенсию.
Что ж, не так уж и плохо – отдохнуть. Взять билет на поезд и поехать туда, где до сих пор нависает над черной рекой полуразрушенный мост, страшное зрелище для тех, кто видит его в первый раз, а для Командора – зрелище, которое способно снова разбудить в душе боль. Дом. Место, где он родился.
Глава 2
Командор родился полвека назад в маленькой деревне, боком прижавшейся к излучине реки. В деревне выращивали яблоки – белые, зеленые, красные, крупные и маленькие, с тугой кожицей и без малейшего изъяна.
Звук падающих яблок, глухой стук, чудился Командору всю жизнь. Кроме яблок в деревне были: две улицы, две дороги и тайна.
Тайну скрывали под землей. Там ночами ворочалось так, что дрожала мебель, туда изредка подгоняли запыленную технику, и ее водители не останавливались покурить и поболтать с местными.
Иногда под землю сбрасывали металлические короба, иногда – вывозили оттуда что-то, завернутое в брезент и несколько раз обернутое тросами.
Командор рос в преддверии войны и помнил, что раньше к ней относились иначе. Люди ловили каждую новость, подолгу обсуждали каждый слух, собирались вместе, чтобы поговорить о политической обстановке.
Во время этих сборов много пили и мало ели – уже тогда начались перебои с обеспечением. Матери держались позади и, слушая мужчин, обычно принимались хватать своих детей, сжимать их до боли в ребрах и обливать слезами.
Командора тоже так тискали и тоже поливали слезами, и мокрый шепот: «Все будет хорошо, у тебя есть я» – первое, что он потом постарался вытравить из памяти.
Обсуждения грядущей войны сводились к двум нехитрым тезисам: «нас не победить» и «мы им покажем».
И все-таки в глазах и лицах людей читался страх, и его было отчетливо видно – жизнь еще имела настоящую, полновесную цену, и никому не хотелось терять ее и видеть, как ее теряют другие.
Родной деревеньке Командора не довелось принять на себя вражеский удар, она погибла еще до начала войны. Погибла вместе с яблоками, двумя дорогами и отцом Командора, вызванного на помощь устранять неполадки в подземном бункере, где его и засыпало щебнем так, что камни оказались даже в желудке.
Свернутое брезентом железное чудовище показало характер, вздыбило землю, обрушило подземные коридоры и залы.
Так представлялось Командору в детстве – только огромный монстр мог сотворить такое, монстр, который проснулся и решил потянуться спросонья.
Конечно, это были детские фантазии, превращавшие любую реальность в сказочную, но теперь, глядя на Ворона – колоссальную машину, наделенную уникальным оружием, Командор вспоминал ту детскую выдумку и усмехался: казалось, монстр прошлого воплотился здесь и сейчас, на его базе, под его контролем.
Любимое слово, любимое понятие – контроль. Любая война – умение наносить контролируемый ущерб и добиваться своих целей ради светлого будущего. Командор хорошо знал лики войны и знал своего противника – Сэтто Тайгер, теперь охранявший Край, попался ему когда-то еще подростком.
Командор тогда служил лейтенантом в полицейском участке, который именовали Холодильником. Холодильник торчал на холме и смахивал на крепкий коренной зуб. Стены так и остались белыми, потому что каждое утро констебль Винни, вздыхая, выходил на улицу с ведром и тряпкой и принимался оттирать их от угольной пыли. Он усердствовал – забирался на стремянку, тщательно намыливал тряпку и успокаивался только тогда, когда Холодильник начинал сиять.
Никто на Винни обязанности мыть стены не возлагал. Полицейские вообще мало интересовались местом своего обитания. Окурки, плевки, обрезки, обертки, кровь – все это смешивалось в чудовищную кашу и хлюпало под ногами в узких коридорах. Если бы в Холодильнике температура была бы десятком градусов повыше, то констебли и дознаватели задохнулись бы. Но Холодильник вырабатывал в своих невидимых недрах кристально чистый холод, особенно усердствуя в выдвижных камерах-гробах. Ходили слухи, что пару раз заключенного забывали в «гробу» и вынимали уже мертвым, прямым и твердым, как палка копченой колбасы.