Он обернулся.
Мунга сидела, плотно сдвинув колени и уставившись на дно стакана. Она выглядела напряженной и очень старой. Оставшись за столиком одна, она согнула квадратные плечи, свернулась и по-старушечьи потирала ногу о протез в блестящей туфельке.
Она, наверное, очень устала, подумал Командор.
– О чем побеседовать? – переспросил он.
Капитан сидел, нахохлившись. Под тонкими веками выпукло катались глазные яблоки. Чужое тело причиняло массу неудобств, искажало пространство и время. Капитан был уверен, что давно уже вышел из комнаты, где женщина, туманясь и дробясь в зеркале, тщательно поправляла синие локоны парика.
Она стояла, откинувшись чуть назад, маленькие ступни плоско стояли на ковре, острые груди темнели кончиками, под мышками влажно блестело.
Это было утром, но Капитан почему-то до сих пор видел эту картину, словно прошлое бесцеремонно обогнало время и вмешалось в настоящее. От этой двойственности тошнило, слюна становилась горькой.
Пугало и то, что Капитан почему-то видел и будущее – вернее, предполагал его, но, вторгшись в его разум, будущее приобретало все более отчетливые очертания, тоже перемешиваясь с реальностью.
Мир объемного времени и живой памяти.
Непоследовательный и нелогичный.
Напротив сидел человек с утомленными глазами, нетерпеливо постукивал пальцами по столу, и его движения и колыхания были неприятны, потому что излишни. Ни в одном из его движений не было смысла, Капитан чувствовал, что и его тело тоже подвержено бесцельным колебаниям – в такт тихой музыке начинало подрагивать колено.
– Я навожу порядок, – с трудом преодолев тошноту, сказал Капитан, – порядок взывает апокалипсису. Почему его еще не было?
Командор поднял брови, услышав странное слово «взывает», поразмыслил немного и сказал:
– Я не лучший собеседник на эту тему.
– А кто? – раздраженно спросил Капитан. – Я больше не могу…
Перебрал, решил Командор, глядя на потное лицо и слезящиеся глаза собеседника. Может, запой, может, передозировка. Скорее, второе. Помутнение опасного рассудка. Если бы не любовь к деталям, Командор бы откланялся и заказал Мунге выпивку за свой счет, но он твердо верил в правоту своей интуиции, и потому предложил:
– Отвезти к тому, кто будет с тобой говорить?
Капитан с облегчением согласился. Вышел на свежий воздух, бессильно цепляясь за Командора. Мерзкий круговорот смещений не прекращался: Капитан ощущал одновременно и вкус выпитого в баре коктейля, и влажный ветер, трогающий пылающий лоб.
– Плохо, – сдавленно сказал он и мешком повалился на сиденье.
Командор пристегнул его ремнем и вывел машину через сплетение ярких улиц на полупустую трассу. Он насвистывал сквозь зубы, закуривал сигарету за сигаретой, морщился и выбрасывал их в окошко, не сделав и пяти затяжек.
От пива поднялась изжога, дорога казалась бесконечной, и Командор уже сто раз пожалел, что связался.
– Я вас налажу, – утомленно сказал Капитан, словно угадав его состояние, – я вас сделаю правильно, как написано…
Он уснул, и во сне дергал ногой с такой яростью, будто к ляжке ему прижали оголенный провод.
Свобода выплывала из темноты изматывающе долго – нехотя восставала из-под земли, словно покойник, поднятый из могилы неумелым ритуалом.
На пропускном пункте образовалась ночная очередь. Водители дремали, прикрывшись газетами, курили, бродя кругами, вполголоса что-то обсуждали, примостившись на обочине.
Командор остановился, убедился, что Капитан мирно спит, и вышел из машины. Он шел вдоль ряда уже остывших автомобилей, проваливаясь в выбоины и спотыкаясь о трещины в асфальте.
Во главе очереди колонны стояла красная блестящая машина, похожая на лакированную дамскую сумочку. В ней читал книгу парень с ежиком коротких светлых волос.
Командор наклонился и протянул ему руку. Парень пожал ее и отложил книгу.
– Чего стоим?
– А хер знает, – сказал парень и потянулся. – Сначала что-то не работало там в базе, потом кто-то важный приперся, теперь вот обед у них…
– Четыре часа утра.
– А я тут при чем? Сказали, обед…
Командор шагнул на освещенный прямоугольник дворика. Тусклая лампа болталась над ним на скрученных проводах.
– Сержант!
Ему не ответили.
– Сержант!
– Кто тебе – сержант? – недовольно донеслось из приоткрытого темного окошка. – Кто тебе сержант? Сказано – ждите, значит, ждите…
– Номер регистрационный предъяви, – мрачно сказал Командор темному окошку.
За рамами зашевелилось, показалась коротко стриженная голова.
– А нарушения пропускного режима тебе не впаять? – зло осведомилась она, а потом показались плечи и руки. – Вернись к своей машине и замри, пока я добрый. С Фареста едешь? Наркоту везешь? Думаешь, не найдем?
– Регистрационный номер, сержант, – устало повторил Командор. – Вы обязаны предоставлять документы по первому требованию.
– Я тебе ничего не обязан. В очередь, лля!
Рамы захлопнулись с грохотом.
– Гиблое дело, – сказал круглолицый парень.
Он стоял сзади, держа книгу так, как ученицы музыкальной школы держат папки с нотами.
Командору почему-то стало смешно. Словно услышал старый добрый анекдот, который никогда не надоедает. Смеяться он не стал, отошел в сторону и выбрал на наручном коммуникаторе режим экстренной связи. Ему ответили почти сразу: эта линия держалась накрепко.
– Пятый пропускной, – сказал Командор, – срочно нужен коридор.
Теперь оставалось только ждать, и Командор вернулся в машину. Капитан напустил слюней и почти вырвал из креплений ремень безопасности, но по-прежнему крепко спал. Командор поправил бархатный томик, почти выпавший у него из кармана, и наконец-то выкурил целую сигарету.
Потом он сложил руки на руле и смотрел, как поднимается у горизонта предрассветная сиреневая муть.
Коридор принеслись обеспечивать аж десять машин, все закованные в броню, приземистые и квадратные.
На каждой болтался круглый фонарь, и дикие прыжки света унеслись далеко в чернеющее поле. Несколько лучей ударились в темное окошко, рев двигателей заполнил тишину.
Сержант выскочил наружу, щурясь и размахивая руками. На синей рубашке красовалось жирное пятно, к босой ноге прицепилась простыня.
К нему шагнул синдромер в черной форме, дулом автомата указал куда-то вверх, и сержант тоже посмотрел вверх, а потом нырнул назад в домик и через минуту донесся из хриплых колонок его испуганный голос:
– Все по обочинам! Кроме «АС-747»! По обочинам! Повторяю! Все по обочинам, кроме «АС-747»!
Спалили машинку, подумал Командор, заводя мотор. Теперь ей прямая дорога на свалку.
Перед ним поспешно расползались, жались к обочине. Машина раскачивалась, ощупывая каждый ухаб.
– Пропускной пункт номер пять закрыт! Внимание! Пропускной пункт закрыт! Объезд через седьмой пропускной пункт!
Когда Командор выезжал на шоссе Свободы, сержант, семенящий рядом, преданно заглянул ему в глаза.
Коммуникатор засветился на пятом повороте. Красное квадратное лицо, окруженное приятной казенной зеленью стен, осведомилось:
– Что вы пьете, Командор?
– Сейчас – кофе, – отозвался Командор, внимательно следя за дорогой. – А моему другу нужно что-то более бодрящее.
– Великолепно.
– И переводчика, – вспомнив странный лексикон Капитана, добавил Командор, – мой друг иностранец и плохо знает наш язык.
Это невероятное предположение, но все может быть. На Земле лет двести как болтали на одном языке, который медленно, но верно расползался по странам и континентам и в конце концов утвердился в качестве всеобщего. Существовали чудовищные диалекты, местные акценты, странные наречия, но в целом договориться можно было с кем угодно и где угодно. Но нельзя исключать возможности обнаружить человека, воспитанного вдали от централизованных населенных пунктов.
Такие еще существуют и, по прогнозам, будут существовать еще лет сто.
Капитан с его странным акцентом и нелепой речью явно из таких и скажет намного больше, если приставить к нему переводчика.
* * *«Алые паруса» – шелковое полотнище, распростертое по небу. Лейтенант полюбовался иллюзией – мираж качающегося корабля застыл на краю улицы, как на пристани. Казалось, он готов отплыть и будет пробираться между домами, по извивам и изгибам городских троп, как по карнавальным освещенным рекам. Над дверью залопотали нежные колокольчики. Открылся холл в красном плюше и с оранжевыми охапками роз по углам. От роскоши борделя тянуло сигаретным дымом, въевшимся в ковры и диванчики, запахом массажного масла и смесью разных духов.
Все было правильно: Лейтенант оказался в холле один, и именно для того, чтобы он смог без помех и стеснения обратиться к администратору, его и продержали перед дверью долгих пять минут. За это время предыдущий клиент скрылся в одной из кают второго этажа, кают с зеркальными потолками, штурвалами, крестообразными реями и рабскими кандалами. Администратор – девушка с татуировкой-бабочкой на лице, улыбалась приветливо и нежно.
Все было правильно: Лейтенант оказался в холле один, и именно для того, чтобы он смог без помех и стеснения обратиться к администратору, его и продержали перед дверью долгих пять минут. За это время предыдущий клиент скрылся в одной из кают второго этажа, кают с зеркальными потолками, штурвалами, крестообразными реями и рабскими кандалами. Администратор – девушка с татуировкой-бабочкой на лице, улыбалась приветливо и нежно.
– Добрый вечер, – сказал Лейтенант. – Ключ номер семнадцать, на всю ночь.
Выбор наобум, вслепую, но администратор даже глазом не моргнула и выложила на столик тяжелый металлический ключ.
– Что-то хотите добавить?
– А что у вас в стандартном наборе?
– Стандартный набор на двоих – «соколки», «сестра Мэри», «ледяной дух». Дополнительно могу порекомендовать «вулкан» – за отдельную плату.
– Давайте все.
– Документы, пожалуйста.
Лейтенант заставил себя не выказать никакого волнения. Документы синдромера, засвеченные при покупке наркотиков в Фаресте, – это клеймо, от которого не отмыться. И еще, скорее всего, смена работы – вылетит с базы как миленький, улицы подметать… Командору тоже придется несладко – он отвечает за поступки своих людей. Все это мгновенно пронеслось в голове Лейтенанта, а руки уже выкладывали на стол регистрационную карту. Карта скользнула в гнездо картридера, зажгла короткий зеленый огонек и выпрыгнула обратно чуть теплая.
Пакетик с таблетками администратор выдала незамедлительно и к ней присовокупила крошечную белую ампулу – мгновенный антидот, спасение в случае неадекватной реакции организма и первых признаках передозировки.
– Наши медики появятся при первом вашем звонке.
Медики сидели на алом диванчике позади стойки – строгие барышни с подведенными глазами и в белейших сетчатых чулках. Соски обнаженных грудей закрыты латексными красными наклейками в форме сердец – международного символа медицины. Лейтенант кивнул, взял пакетик с таблетками в одну руку, ключ в другую, отступил на шаг, но снова вернулся к стойке.
Молча, но пристально глядя девушке в глаза, он поднял руку и показал ей два пальца.
– Нет, – тихо сказала она. – Трупы наше заведение не украсят.
Поднимаясь на лифте на второй этаж, Лейтенант разглядывал пакетик с разноцветными таблетками. Этого не хватит, чтобы отключилась даже самая хрупкая девушка, но добавки нигде не достать – ни один человек не продаст ему больше, чем положено на суточную дозу, а покупка уже зафиксирована картридером.
Подкупать проститутку – гиблое дело, подумал он в отчаянии. Алиби – волшебное слово, надежный щит от дальнейших проблем. Одно дело – вылететь с работы за потребление благ Фареста, а другое – получить обвинение в разглашении секретной информации. Это расстрел, дырка в беззащитном затылке…
Алиби. Алиби…
За дверью каюты номер семнадцать его встретила гибкая русалка в венке из тяжелых искусственных лилий. Неделя Чудовищ: кругом оживают и поднимаются из глубин человеческой памяти самые фантастические и полузабытые образы, вышедшие из сумрака, в котором плутал древний испуганный разум.
Словно за одну ночь снова появились на планете густые леса, глубокие озера и чудеса непокорных гор, и будто снова населили их дриады, эльфы и лешие, гномы и вампиры.
Древняя планета, населенная страхами и выдумками, на секунду ожила, Лейтенанту показалось, что в каютку борделя ворвался запах туманной реки и водорослей.
Русалка улыбнулась, закинула ногу на ногу и повела полуобнаженными грудями в легкой ленте сияющей мягкой чешуи.
На плечи ей были наброшены рыбацкие сети.
– Пощади меня, – прошептала она, – выпусти меня обратно в море… я сделаю все, что ты захочешь.
Лейтенант автоматически проглотил таблетку, наугад выбранную из пакетика.
Живая рыбка. Рыбка на крючке – вот кто он, и все это – ради Сэтто Тайгера.
Сэтто Тайгер. Такие люди приносят неприятности всем, кто попадается им на пути, так сильна влекущая сила их безумных идей и так опасны все их начинания. Они живут сразу против всех, но обрастают множеством сторонников, потому что умеют дать такое яркое ощущение свободы, перед которым удовольствие от любого вида наркотиков – чепуха.
Заставить верить в то, что свобода эта не мимолетна, а лишь упорно ускользает и нужно только покрепче ухватить ее за хвост, – это и есть сила Тайгера, и с ее помощью он пробирался на любую высоту и закреплялся там навсегда.
Живучесть его была феноменальна – подростком он мотался по городам, а война бежала следом и каждый раз настигала его, но не смогла перемолоть. Оставались только шрамы, и с каждым новым шрамом Тайгер становился все веселее и безрассуднее.
Ему потакала сама жизнь: пулей выбивала из руки банку тушенки, зараженную смертельно опасной болезнью, гнала за хорошенькой девчонкой из деревеньки, которую ночью накрывало шквалом огня, бросала в руки сумасшедших медиков, умеющих собрать тело по кускам, и берегла так упорно, что Сэтто в конце концов возвел ее в ранг божества.
Это божество он и защищал, сумев когда-то урвать должность хранителя Края, раз и навсегда заперев Край на замок от любых на него посягательств.
Шел он к этому долго и по пути сыграл множество ролей: покаянного беженца, фанатичного полицейского, рьяного пособника Синдрома и сначала – синдромера, а после ряда выдвинутых инициатив и полного согласия с линией правящей верхушки – мэра Фареста.
Эти пять лет он тщательно хранил свою репутацию и заслужил град проклятий от бывших друзей, а потом в разгар кризиса вдруг показал Синдрому истинное лицо – прежнее веселое лицо трикстера и бунтаря.
Жизнь счастливо отвела от него два покушения, и в ответ он позволил ей бить ключом: Фарест не искал путей выжить, он просто жил каждым днем и легко надевал карнавальные маски, закрываясь ими от проблем, пригибающих Свободу к земле.
Свобода вымирала от кустарной грязной химии, которую продавали почти на каждом углу – и каждый угол мирно существовал под патронатом полицейских.
Свобода боролась – полицейские исправно писали отчеты и предоставляли комиссиям килограммы дурно пахнущего порошка, изъятого у бродяг с переломанными руками.
Статистика показывала, что их рвение освободило страну от наркотиков еще пять лет назад.
Трупы с изъязвленными венами, всплывающие то тут, то там, доказывали обратное.
Быстро нашлось и объяснение – совсем рядом, в Фаресте, дурманом торговали в открытую, под контролем врачей и системы проверки качества.
Синдром нашел виновника и так яростно обличал Фарест, что население потребовало ужесточения работы пропускных пунктов.
Очереди у пунктов встали почти неподвижно, но то и дело торжествующе, с бликами фотовспышек, находили под сиденьями прибывших из Фареста машин пакетики с разноцветными таблетками, и недовольство на время утихало.
Скудная послевоенная экономика Свободы не могла обеспечить стабильность бюджета, и выросли на этом фоне чудовищные налогообложения, а вместе с ними – и аппарат по их сбору.
Тайгер позволил частным предпринимателям не платить налоги первые пять лет от начала основания предприятия.
Убыль населения заставила Свободу принять ряд законов по сохранению семьи: запретить аборты, создать полицию нравов.
Тайгер узаконил проституцию.
На каждую инициативу Синдрома он отвечал моментально: словно издеваясь, кажущимися абсурдными решениями доказывал несостоятельность Свободы и заодно повышал и повышал цены на энергию.
Синдром тихо погибал от невозможности дотянуться до Тайгера – собственноручно отданный когда-то Тайгеру ключ от Края вырвать назад без сильной армии не представлялось возможным.
Проблема стояла остро: попытка перекроить и без того трещащий по швам бюджет в пользу военных баз вызвал новую волну кризиса, и от милитаристской программы пришлось отступить.
На этом провальном этапе в игру вступил понтифик, которому Тайгер был бельмом на глазу не столько по причинам экономическим, сколько по религиозным. Существование города порока и разврата возмущало понтифика до глубины души.
Он, человек по сути мягкий (собственноручно выращивал горшочные фиалки и очень любил детей), каждое утро просыпался с мыслью, что мир катится в пропасть, которую распахнул перед ним дьявол в обличии Сэтто Тайгера.
Ежеутренние муки стали нестерпимы, и понтифик решился оказать Синдрому своевременную помощь. На пожертвования церкви была раскопана и возрождена секретная военная база, и на эти же деньги начались разработки оружия, способного взрезать купол Края.
Лейтенант невольно сравнивал Командора и Сэтто. Оба они вызывали у него уважение, но Командор являлся олицетворением того подлого склада характера, которым обладали худшие из людей. Он легко переходил со стороны на сторону, преследуя только собственные цели, в то время как Тайгер умел думать о других. Войны выковали в Командоре привычку подчиняться приказам без обсуждения, а в Тайгере – самостоятельность мышления. Командор защищал своих людей, но требовал защищать себя, а Тайгер позволял людям свободу выбора – с кем быть и кому служить.