Старик ещё колеблется, но чувствует дрожь жены в своих объятиях, и его глаза смотрят на меня с отчаянной мольбой.
— Если хотите, — говорю я, — я понесу добрую госпожу, так вам будет легче дойти до бухты.
— Я сам её понесу, сэр, — возражает старик, уже потерпев поражение, но ещё сопротивляясь, — если она не сможет идти своими ногами.
Что на это скажешь, ведь муж почти так же слаб, как жена?
— Бухта недалеко, — осторожно говорю я. — Но путь вниз обрывист, там полно ям и торчащих корней. Пожалуйста, сэр, позвольте мне понести вашу жену. Так будет безопаснее. Вы же пойдёте рядом, совсем вплотную там, где тропа позволит. Пусть только дождь чуток перестанет, и мы сразу же поспешим вниз, потому что ваша добрая госпожа дрожит от холода.
Вскоре дождь перестал, и я понёс женщину по тропинке, бегущей вниз по склону холма, а старик заковылял следом, и, когда мы вышли на берег, словно чья-то нетерпеливая рука смела тёмные тучи на одну сторону неба. Берег был расцвечен багровыми тонами заката, подёрнутое дымкой солнце опускалось в море, а на волнах покачивалась моя лодка. Ещё раз проявив любезность, я уложил её под грубым навесом из высушенных шкур и веток, подложив ей под голову подушку из замшелого камня. Не успеваю я отойти в сторону, как старик уже хлопочет над женой.
— Видите, — я сажусь на корточки у дремлющего костра, — вон он, остров.
Чтобы увидеть море, женщине достаточно лишь чуть повернуть голову, и она тихо вскрикивает. Старику же приходится развернуться на твёрдой гальке, и он растерянно смотрит на волны.
— Смотрите туда, друг мой. Вон он. На полпути между берегом и горизонтом.
— Глаза у меня не настолько зоркие. Но да, теперь мне кажется, что я его вижу. Что это там, верхушки деревьев? Или зубчатые скалы?
— Там есть деревья, друг мой, потому что это благодатное место, — с этими словами я ломаю хворост и занимаюсь костром. Они оба смотрят на остров, а я встаю на колени, в которые тут же впивается жёсткая галька, чтобы раздуть угли. Эти мужчина и женщина, разве не по своей воле они сюда пришли? «Пусть каждый сам выбирает свой путь», — говорю я себе.
— Тебе теплее, принцесса? — вопрошает он. — Ты скоро снова придёшь в себя.
— Я вижу остров, Аксель, — говорит она, и разве я могу вторгаться в такую близость между ними? — Там нас ждёт сын. Как странно, что мы это позабыли.
Он мямлит что-то в ответ, и я вижу, что в нём снова растёт беспокойство.
— Но, принцесса, мы ведь ещё не решили. Хочется ли нам уехать в подобное место? Кроме того, нам нечем заплатить за переправу, потому что мы оставили олово и монеты с лошадью.
Мне промолчать?
— Об этом не беспокойтесь, друзья мои. После я буду рад взять из седла то, что мне причитается. Ваш конь не уйдёт далеко. — Некоторые сочтут мои слова хитрой уловкой, но я сказал их просто из сострадания, отлично зная, что того коня мне больше не видать. Они продолжали тихо переговариваться, а я повернулся к ним спиной, занимаясь костром. Разве хотелось мне вмешиваться в их беседу? Но тут женщина заговаривает громче, окрепшим голосом.
— Лодочник, — начинает она. — Когда-то, может, ещё в детстве, я слышала одну сказку. Сказку про остров, где много тихих лесов и рек, но у которого есть одна странность. На него переправляются многие, но каждый его житель пребывает в вечном одиночестве, не видя и не слыша соседей. Правда ли это, и не тот ли это остров сейчас перед нами, сэр?
Я продолжаю ломать хворост и осторожно кладу его в огонь.
— Добрая госпожа, мне известно несколько островов, подходящих под описание. Кто знает, таков ли этот?
Уклончивый ответ придал ей храбрости.
— И ещё я слышала, что иногда эти странные условия не действуют. Что бывают путники, которым даётся особое разрешение. Верно ли это, сэр?
— Любезная госпожа, я всего лишь скромный лодочник. Мне не дано рассуждать о подобных материях. Но раз здесь больше никого нет, позвольте мне дать вам такой ответ. Я слышал, что иногда, во время ли шторма, подобного тому, который только что отшумел, или в летнюю ночь при полной луне, обитатели острова могут почувствовать, как рядом с ними витают на ветру их соседи. Наверное, вы об этом слышали, добрая госпожа.
— Нет, лодочник, это не то. Я слышала, что мужчина и женщина, прожившие вместе жизнь, могут переправиться на остров, не разлучаясь, если их связывают невероятно сильные узы любви. И что они могут по-прежнему наслаждаться обществом друг друга, как делали долгие годы до этого. Правда ли то, что я слышала, лодочник?
— Повторю ещё раз, добрая госпожа. Я всего лишь лодочник, которому поручено перевозить тех, кто желает пересечь море. Я могу говорить только о том, что вижу, ежедневно выполняя свою работу.
— Но здесь, кроме вас, никого нет, и больше нам спросить не у кого. Поэтому я спрашиваю об этом у вас, сэр. Если вы переправите нас с мужем, можно ли сделать так, чтобы нам остаться вместе и свободно гулять по острову рука об руку, как мы ходим сейчас?
— Хорошо, добрая госпожа. Буду с вами откровенен. Такую пару, как вы с мужем, нам, лодочникам, редко доводится встретить. Я заметил вашу необычайную преданность друг другу, ещё когда вы ехали верхом под дождём. Поэтому даже не сомневаюсь, что вам будет позволено жить на острове вместе. Будьте в этом уверены.
— Ваши слова дарят мне счастье, — говорит она, словно сникнув от облегчения. — Кто знает? Может быть, во время шторма или в тихую лунную ночь нам с Акселем доведётся увидеть сына, случись ему быть поблизости. Или даже перемолвиться с ним парой слов.
Костёр разгорелся, и я встал на ноги.
— Посмотрите вон туда. Там, в тени, качается моя лодка. Но весло я прячу в пещере неподалёку, в заводи с маленькими рыбёшками, которая наполняется во время прилива. Друзья мои, сейчас я схожу за ним, а вы, пока меня нет и вас не смущает моё присутствие, обсудите всё как следует. Если захотите совершить это путешествие, ваше решение должно быть бесповоротным. Теперь я вас ненадолго оставлю.
Но так легко от неё не отделаться.
— Одно слово, прежде чем вы уйдёте, лодочник. Скажите, правда ли, что, когда вы вернётесь, прежде чем дать согласие на переправу, вы допросите нас, каждого по отдельности? До меня доходила молва, что таков у вас, лодочников, способ определять те редкие пары, которые смогут жить на острове неразлучно.
Они оба пристально смотрят на меня, подставив лица закатному солнцу, и на лице старика написано подозрение. Я встречаюсь взглядом с его женой, но не с ним.
— Добрая госпожа, благодарю вас за напоминание. В спешке можно легко пренебречь тем, что по обычаю должно быть исполнено. Всё именно так, как вы говорите, но в вашем случае — это просто дань традиции. Потому что, как я уже сказал, вас с мужем связывает необычайная преданность, я заметил это с первого взгляда. А теперь простите, друзья мои, у меня мало времени. Вам нужно принять решение до моего возвращения.
И я покинул их и пошёл по вечернему берегу, пока шум волн не стал оглушительным, а галька под ногами не сменилась мокрым песком. Всякий раз, оглядываясь на них, я видел одну и ту же картину, просто с каждым разом она становилась всё меньше: седой старик, присев рядом с женой, держит с ней важный совет. Её я почти не видел, потому что скала, к которой она привалилась, скрывала всё, кроме взмахов руки, сопровождавших её речь. Они — любящая чета, но долг есть долг, и я пошёл дальше, в пещеру за веслом.
Когда я вернулся, неся весло на плече, то прочёл решение в их глазах прежде, чем старик успел сказать:
— Лодочник, мы просим перевезти нас на остров.
— Тогда поспешим к лодке, потому что я уже сильно запаздываю, — ответил я и шагнул прочь, словно торопясь навстречу волнам. Но тут же вернулся со словами: — Нет, подождите. Сначала нужно исполнить тот глупый обычай. Позвольте, друзья мои, кое-что вам предложить. Вы, добрый господин, сейчас встанете и чуток от нас отойдёте. Как только вы перестанете нас слышать, я быстро перемолвлюсь словечком с вашей любезной женой. Вставать ей не придётся. Потом я подойду к вам, туда, где вы будете стоять. Мы быстро с этим покончим и вернёмся, чтобы перенести добрую госпожу в лодку.
Он пристально смотрит на меня, в глубине души стараясь мне поверить. И наконец говорит:
— Хорошо, лодочник, я пройдусь по берегу. — Потом обращается к жене: — Мы расстанемся только на миг, принцесса.
— Беспокоиться не о чем, Аксель. Мне намного лучше, и под защитой этого доброго человека со мной ничего не случится.
И старик уходит, медленно шагая, к восточному краю бухты, утонувшему в огромной тени утёса. Его приближение вспугивает птиц, но они быстро возвращаются и снова принимаются долбить клювами водоросли и камни. Он слегка прихрамывает, и спина у него согнута, как у человека, который уже готов принять поражение, но внутри его ещё пылает маленький огонёк.
Женщина сидит передо мной и кротко мне улыбается. О чём же мне у неё спросить?
— Не бойтесь моих вопросов, добрая госпожа. — Мне бы хотелось, чтобы рядом была длинная стена, на которую я мог бы смотреть, говоря с ней, но мне в лицо дует вечерний ветер и светит закат. Я присаживаюсь рядом на корточки, подражая её мужу, и подбираю рясу до колен.
— Я не боюсь ваших вопросов, — тихо говорит женщина. — Потому что знаю, какое чувство к мужу живёт в моём сердце. Спрашивайте, что вам будет угодно. Ответы мои будут честны, но засвидетельствуют лишь одно.
Я задаю пару вопросов, самых обычных, ведь разве не часто мне приходится это делать? Время от времени, чтобы её подбодрить и показать, что слушаю, я задаю ещё один. Но в них почти нет нужды, она и сама неплохо справляется. Она всё говорит, иногда закрывая глаза, но голосом звучным и твёрдым. И я внимательно слушаю, как и велит мне долг, а мой взгляд смотрит в другую сторону бухты, на фигуру усталого старика, беспокойно шагающего среди мелких скал.
Потом я вспоминаю, что меня ждёт работа и в другом месте, и прерываю поток её воспоминаний.
— Благодарю вас, добрая госпожа. Позвольте мне теперь поспешить к вашему любезному супругу.
Старик явно начинает мне доверять, иначе зачем ему отходить так далеко от жены? На звук моих шагов он оборачивается, словно проснувшись. На лице его пылает закат, и я вижу, что подозрения его исчезли, уступив место глубокой грусти, и в глазах стоят слёзы.
— Как всё прошло, сэр? — тихо спрашивает он.
— Слушать вашу добрую жёнушку — одно удовольствие, — отвечаю я, подстраиваясь под его тихий голос, хотя ветер завывает всё громче. — А теперь, друг мой, будьте кратки, чтобы побыстрее отправиться в путь.
— Спрашивайте что хотите, сэр.
— Друг мой, я не задаю нескромных вопросов. Но вот ваша любезная жена только что вспомнила день, когда вы вдвоём ходили на рынок за яйцами. Она сказала, что несла их в корзине, держа её перед собой, а вы шли рядом и всю дорогу не сводили взгляда с корзины, боясь, что она оступится и разобьёт яйца. Вспоминая это, она была счастлива.
— Думаю, лодочник, что чувствую то же самое. — Он смотрит на меня с улыбкой. — Я волновался за яйца, потому что в предыдущий раз она споткнулась и пару штук разбила. Пройти было всего ничего, но в тот день мы оба остались весьма довольны.
— У неё о том дне остались такие же чувства. Хорошо, давайте больше не будем терять времени, потому что разговор этот — только дань обычаю. Давайте вернёмся за нашей любезной госпожой и перенесём её в лодку.
И я увлекаю его обратно к навесу и жене, но теперь он едва переставляет ноги, вынуждая меня тоже замедлить шаг.
— Не бойтесь волн, друг мой, — говорю я, считая, что именно в этом источник его беспокойства. — Эстуарий[11] хорошо защищён, и по пути на остров нам ничто не грозит.
— Я охотно доверюсь вашему мнению.
— Кстати, друг мой. — Отчего бы не разбавить эту неспешную прогулку беседой? — Есть у меня один вопрос, который я задал бы, будь у нас больше времени. Раз уж мы идём вместе, вы не против, если я скажу, что это был за вопрос?
— Вовсе нет.
— Я просто собирался спросить, есть ли у вас такое воспоминание о вашей совместной жизни, которое до сих пор причиняет вам особую боль? Вот и всё.
— Сэр, наш теперешний разговор — тоже часть допроса?
— О, вовсе нет. С допросом покончено. Я спросил то же самое у вашей дорогой супруги, поэтому теперь просто хочу удовлетворить своё любопытство. Не отвечайте, друг мой, я не обижусь. Посмотрите туда. — Я указываю на скалу, мимо которой мы проходим. — Это не простые ракушки. Будь у нас больше времени, я бы показал, как отломать их от скалы и пустить на ужин. Я часто поджариваю их на костре.
— Лодочник, — мрачно произносит он, ещё больше замедляя шаг. — Если хотите, я отвечу на ваш вопрос. Не знаю, как ответила на него жена, потому что даже такие супруги, как мы, о многом умалчивают. Кроме того, до сего дня дракониха отравляла воздух своим дыханием, отнимая у нас воспоминания как счастливые, так и печальные. Но дракониха убита, и у меня в голове уже многое прояснилось. Спрашиваете, какое воспоминание причиняет мне особую боль? Какое же ещё, как не о нашем сыне, которого мы с женой в последний раз видели уже почти взрослым, но который покинул нас прежде, чем у него выросла борода. Это случилось после какой-то ссоры, да и ушёл-то он всего лишь в соседнюю деревню, и я считал, что через несколько дней он вернётся.
— Ваша жена вспомнила то же самое, друг мой. И обвинила себя в его уходе.
— Если она винит себя за то, что случилось вначале, то за то, что случилось потом, — все камни в мой огород. Потому что, правда, было какое-то время, очень недолго, когда она мне изменяла. Может быть, я сделал что-то такое, что толкнуло её в чужие объятия. Или, наоборот, чего-то не сказал или не сделал? Сейчас всё это так далеко, словно птица, что пролетела мимо и стала точкой на небосклоне. Но сын стал свидетелем нашего ожесточения, а он был тогда уже слишком взрослым, чтобы поддаться на уговоры, но слишком юным, чтобы понять, что неисповедимы пути наших сердец. Он ушёл, поклявшись, что никогда не вернётся, и, когда мы с женой счастливо воссоединились, всё ещё был вдали от дома.
— Ваша жена об этом рассказывала. И о том, как вскоре пришла весть, что ваш милый сын стал жертвой охватившей страну чумы. Я сам тогда потерял родителей, друг мой, и хорошо всё помню. Но почему вы вините себя? Чуму насылает Бог или дьявол, но ваша-то где тут вина?
— Я запретил жене навестить могилу сына. Это было жестоко. Она хотела, чтобы мы вместе сходили туда, где он похоронен, но я отказался. Прошло уже много лет, и только несколько дней назад мы всё же отправились на поиски этого места, но к тому времени хмарь драконихи затуманила нам остатки разума, и мы уже сами не знали, что ищем.
— Так вот в чём дело. Этим ваша жена со мной не поделилась. Значит, это вы помешали ей навестить сыновнюю могилу.
— Я поступил жестоко, сэр. Это было предательство пострашнее, чем мимолётная измена, ведь жена и рога-то мне наставляла всего пару месяцев.
— Чего же ради, сэр, вы не позволили ни жене, ни себе самому оплакать сына над его могилой?
— Чего ради? Да ни ради чего. Просто взыграли глупость и гордость. И что ещё там прячется в глубине мужских душ. Возможно, сэр, мне хотелось наказать жену. На словах и на деле я как бы простил, но все эти годы у меня в сердце оставался уголок, где притаилась жажда мести. Я поступил с нею мелочно и постыдно, и с сыном тоже.
— Благодарю, что доверились мне, друг мой. Возможно, это и к лучшему. Потому что, хоть наш разговор к долгу моему отношения не имеет, и сейчас мы просто два товарища, коротающие день за болтовнёй, признаюсь, меня терзало какое-то смутное беспокойство, чувство, что я ещё не всё услышал. Теперь же я со спокойной совестью могу вас перевезти. Но скажите, друг мой, что заставило вас изменить своему решению, в котором вы много лет были тверды, и всё же отправиться в путь? Чьи-то слова? Или внутренняя перемена, непостижимая, как прилив или небо над головой?
— Мне и самому хотелось бы знать. Думаю, что перемена эта произошла не из-за чего-то одного, просто прожитые вместе годы постепенно вновь растопили мне сердце. Вот и всё. Рана заживала медленно, но в конце концов зажила. Потому что недавно выдалось утро, когда рассвет принёс первые приметы весны, и я смотрел на жену, ещё спавшую, хотя в комнату уже светило солнце. И я понял, что горечи во мне больше нет. Тогда-то мы и отправились в путь, и вот теперь жена вспомнила, что сын переправился на остров прежде нас, а значит, он погребён там в лесу или где-нибудь на тихом берегу. Лодочник, я был с вами честен, и, надеюсь, это не заставит вас усомниться в вашем прежнем о нас впечатлении. Ибо полагаю, что иной, услышав мои слова, решил бы, что наша любовь ущербна и порчена. Но Господу известно, как медленно к нам, старикам, возвращалась эта любовь, и он понимает, что без чёрных сумерек для нас не наступил бы рассвет.
— Не беспокойтесь, друг мой. То, что вы мне рассказали, всего лишь вторит тому, что я увидел, когда вы с женой приехали сюда в грозу на том усталом скакуне. Ладно, сэр, довольно разговоров, а то, не ровён час, снова начнётся гроза. Давайте поспешим к вашей супруге и перенесём её в лодку.
Женщина спит, прислонившись к скале, на лице у неё застыло довольное выражение, а рядом дымится костёр.
— На этот раз я сам её понесу. Силы ко мне вернулись.
Мне согласиться? Мою задачу это не облегчит.
— Друг мой, идти по этой гальке очень трудно. Стоит ли рисковать своей ношей, если вы споткнётесь? Я давно привычен к такой работе, потому что супруга ваша будет не первой, кому понадобилась помощь, чтобы добраться до лодки. Вы сможете идти рядом и разговаривать с ней на ходу. Пусть будет так, как тогда, когда она несла яйца, а вы волновались, шагая подле.