«...несмотря на то, что я уговаривала маму на аборт, чтобы не рожать сатаненка, поняла: сама на это пойти не смогу. Ребенок ни в чем не виноват. Я любила его отца, когда отдавалась ему... Я не смогу убить свое дитя... Просчиталась Манана с подпольным абортом!»
«...не могу больше... жизнь ужасна... не хочу здесь больше находиться... наше место... ну... с моим ребенком... в другом измерении... Я подарю Манане другой конец романа. Тоже убойный! Тиражи будут многомиллионные! Прощай, Феликс-Манана! Прощай, мамочка, и прости... Прощайте, все... Витенька, не сердись на нас за то, что мы тебе ничего не говорили! Мы хотели стать счастливыми, две дурочки: я и мама...»
* * *Да-а-а... Бедная девочка... Вот что она имела в виду, когда писала мне о том, что я прочту ее жизнь от корки до корки... Я действительно прочитала... Наташа думала, что предначертанная ей романом смерть – всего лишь беллетристика. Ей казалось, что Плещеев никогда не простит себе ее настоящую смерть. Наташа не знала, что все романы маньячки Мананы заканчиваются смертью героини. Самой настоящей смертью. А про криминальный аборт романной Кати – это так... всего лишь черновичок... на тот случай, если реальная Наташа устоит и не покончит с собой. Не устояла... Слишком чиста была и юна... И эта сволочь, Плещеев, переписал конец. И ничего в нем не дрогнуло... Еще бы: в его романах одна лишь правда жизни...
А еще Наташа боялась, как бы не запоздало мое прозрение... Чуть не запоздало. Феликс уже засунул меня за стальные звенья клетки, как ту волчицу из зоопарка. У меня сейчас наверняка такие же белые от ненависти глаза. Но, в отличие от нее, я найду, где подрыть проволочную сеть. У меня уже вздымаются бока от возбуждения... И возможно, что я... перегрызу-таки Плещееву горло, если... Словом, пусть только проявит хоть какую-нибудь слабину. Я наброшусь на него... Помните, что говорил про волков старый лесник, дед моей школьной подруги?
* * *– Знаешь, Тоня, мне кажется, эта проклятая Манана описала и твой... мягко говоря... печальный конец... прости уж меня за это, – сказал Мастоцкий, когда мы ехали от Серебровского назад в Питер.
– Но если она думает, что я что-нибудь над собой сотворю и ей удастся переписать конец по живым следам, то... – запальчиво начала я, – ... то... черта с два это у нее получится, понял!
– Да я-то понял, только мне не нравится этот твой Маугли...
– Забудь ты его! Обыкновенный симпатичный домушник. Выглядывает на улице теток с заплаканными глазами, утешает изощренным сексом, усыпляет бдительность, подослав «мамашу», и при первом же удобном случае выносит вещи.
– Да вот что-то не забывается...
– Брось! Думай о хорошем!
– Это о чем же?
– А хотя бы о том, что у нас теперь против Плещеева есть такой компромат...
– Какой?
– А то ты не знаешь! Он ведь довел до самоубийства Наташу Серебровскую и ее мать. В Наташином дневнике это все явственно написано!
– А он скажет, что мы все это сфабриковали... придумали то есть... Ты, например, сочинила от ревности, когда он тебя... бросил!
– Ну-у-у... не знаю... Можно ведь, наверное, как-то проверить Наташин ноутбук, диск с данными, благодаря которым она проникала в компьютер Плещеева...
– Может быть... может быть... Хорошо, что Виктор нам его отдал. Я сам вряд ли что смогу с ним сделать, но у меня есть один знакомый паренек... Компьютерный гений! Может быть, он сможет залезть в компьютер Плещеева, и...
Я почему-то испугалась. Кирилл заметил это, обнял меня за плечи и очень бодрым голосом сказал:
– Не дрейфь! Возможно, нам удастся узнать, какой конец этот мерзавец уготовил тебе, и спутать все его планы.
– Наташа тоже хотела спутать...
– Но ты же не станешь делать глупости?
– Конечно, не стану!
– Вот и хорошо...
Мастоцкий заглянул мне в глаза. Я их быстрехонько опустила. Мне было невыносимо стыдно. Я, которая всегда так высоко ценила свою интуицию, не смогла разглядеть истинное лицо Плещеева! Влюбилась чуть ли не в Синюю Бороду.
Кириллу не понравились мои стыдливо опущенные глазки. Он резко приподнял мое лицо рукой и с горечью не столько спросил, сколько констатировал:
– Вот ведь не любишь ты меня...
– Оставим это, Кира, до лучших времен, – пробурчала я.
– Ладно, – кивнул он. – Попробую до них дожить... до лучших... Жизни-то хватит, Тонька?
Я не стала ему отвечать, села на диван и скорчилась в углу.
– Вот что! – опять начал Мастоцкий. – Завтра я все же отвезу тебя на дачу.
– В бронированном автомобиле?
– В обыкновенном.
– А на даче у тебя что, бункер?
– Я не думаю, что он станет подсылать к тебе наемных убийц!
– А вдруг так будет разворачиваться действие его романа?
– Тонь, он не творит, а списывает с жизни.
– Но ведь придумал же криминальный аборт Наташе!
– Но она же его не сделала!
Не могу сказать, что наш диалог меня успокоил, а потому я сказала:
– Кира, у меня ведь и отпуск кончился...
– Или я тебе не начальник?!
– А Кузовкова... – начала я.
– А Кузовкову, – продолжил за меня Мастоцкий, – собираются перевести в другой отдел, так что ей уже до тебя не будет ровным счетом никакого дела!
– Конечно, я рада за Леночку... она давно хотела перевестись к снабженцам... но неужели ты думаешь, что мне на даче будет спокойнее... одной...
– Не одной! Я буду с тобой! Меня обещали после командировки отпустить на все четыре...
– А вдруг...
– Только путь попробуют!
* * *С утра Мастоцкий съездил на работу, отчитался о командировке, раздал задания коллективу, лично отвел Кузовкову в отдел снабжения, отдал диск Наташи Серебровской компьютерному гению и вернулся домой. Я, почти как верная жена, подала ему обед.
– Вот бы каждый день так жить! – заявил Кирилл, уплетая за обе щеки мой фирменный суп из шампиньонов.
Я не ответила, потому что не могла даже представить, каким образом дальше будет развиваться наша жизнь. Что-то должно было произойти, но что...
– Не грусти, Тонь, – погладил меня по руке Кирилл. – Я вот сейчас доем и кое-что тебе покажу.
Я кивнула головой без всякого интереса и продолжила хлебать рядом с ним суп, который казался безвкусным. Я солила его и солила, до тех пор, пока Мастоцкий не отобрал у меня солонку. После этого он отодвинул тарелку с так и недоеденным моим кулинарным шедевром, встал из-за стола и очень скоро вернулся на кухню с чем-то зажатым в кулаке. Если бы он знал, насколько мне было неинтересно знать, что у него там зажато...
Мой начальник Кирилл Анатольевич зашел ко мне со стороны спины и надел на шею какое-то ожерелье или колье. Я дотронулась рукой до прохладных камней. Хорошо, что не золото с бриллиантами, а то он мог бы... Пришлось встать со стула и идти к зеркалу. На груди красиво лежало плоское колье из змеевика, так мною любимого... Я не выдержала и разрыдалась. Кирилл прижал меня к груди и опять стал говорить о своей вечной любви. Я молча всхлипывала. Тогда он стал рассказывать, как договорился о новых замках для двери моей квартиры. Я продолжала гнусно сопеть. Терпеливый Кирка нашел в себе силы не обидеться. Он сказал:
– Все! Собирайся! Едем!
Нищему собраться – только подпоясаться.
Примерно через полчаса мы уже ехали в Завидово.
* * *Я не была в этом поселке с тех самых пор, когда наша студенческая группа праздновала в дощатой хибаре семьи Мастоцких сдачу одного из последних экзаменов. Как говорится, воды с тех пор утекло немерено. Завидово было не узнать. Теперь многим его жителям действительно стоило позавидовать. От шоссе в глубь бывшего садоводства вела широкая асфальтированная дорога, которой раньше не было и в помине. По левую руку от нее лепились скромные, но тоже несколько похорошевшие со времен моей студенческой юности домики дачников Киркиного образца и достатка. Зато по правую... Такие коттеджи я видела только в кино и на снимках в газетах, жирующих на объявлениях о купле-продаже недвижимого имущества. У меня настолько неприлично отвесилась челюсть, что Мастоцкий вынужден был по ходу дела давать пояснения:
– Вот это дача диджея радио «Мост», Бруччо.
– Бруччо? – удивилась я, оглядывая аккуратненький особнячок в викторианском стиле.
– Ага... Кликуха такая. Псевдоним, значит... Ты не слушаешь «Мост»?
– Я вообще радио не слушаю...
– А... ну да... Я и сам-то только в машине. В общем, этот Бруччо в прямом эфире такие «забранки загинает», что уши вянут, зато видишь, какую дачку отгрохал!
Я подумала, что для этого Бруччо работа – одно, а личная жизнь – совсем другое... Ну... это как... Вот возьмем, к примеру, палача... Он рубит головы, потом любовно вытирает лезвие сначала ветошью, потом мягким бархатом, после укладывает свой топор в футляр, подобный скрипичному. Дома он запирает его в затейливый шкафчик и идет нянчить детей, которых у него штук семь: мал мала меньше... чтобы, значит, компенсировать нарубленное... А тот, который в телевизоре рассказывает отвратительные анекдоты исключительно про разного рода совокупления, в жизни, наверное, носит пояс целомудрия и не выпускает из рук Святого Писания. А эта...
– Тонь! Посмотри правее! – донесся до меня голос Кирилла. – Вот тот дворец – и есть дача Гороховского!
Я, вывернув шею, увидела монументальное сооружение из красного кирпича с массой разнообразных башенок на крыше. Да-а-а... Если бы я была футболистом, построила бы себе что-нибудь спортивное: из стекла и бетона, как крытый бассейн. Воистину: работа – работой, быт – бытом. В доме-бассейне Дане, может быть, и не захотелось бы сводить счеты с жизнью. А эти кирпичные башенки и почти крепостные стены настраивают на определенный лад: будто ты узница в замке привидений... Особенно в отсутствие хозяина...
На перекрестке, где широкую дорогу пересекала довольно узкая, стоял еще один очень красивый особнячок без особых прибамбасов, но очень изящный, со стенами, увитыми плетями уже увядшего плюща, что его совсем не портило.
– А это и есть дача телеведущей Зарины Корниловой, – сказал Кирилл.
– Значит, твоя где-то рядом? – спросила я.
Кирилл кивнул, свернул с широкой дороги на узкую и очень скоро остановил машину у небольшого домика, почти скрытого разросшимися деревьями.
Дачка Мастоцкого выглядела гораздо лучше, чем на заре нашей юности. Ее дощатые бока обшили вагонкой, крашенной спокойной охрой, крышу покрыли терракотового цвета черепицей.
– Прямо домик бабушки Красной Шапочки, – сказала я, улыбнувшись этому домику.
– Ага! Только у меня на дверях пара замочков фирмы «Цербер», под ставнями – решетки и – никаких веревочек.
– Что? Громят?
– А ты думала! Как только сезон пройдет... налетают, соколы...
– Но ведь тут теперь такие особняки. Наверняка охрана...
– Это у них охрана, а у нас – замки и решетки.
– Кир, а ты не боишься, что они... ну эти... которые могут позволить себе строить особняки, как-нибудь купят всю землю в Завидове вместе с потрохами, то есть с вашими дачками? Похоже, элитное местечко организовывается...
– Да... поговаривают уже об этом, но пока держимся. Многие уже успели сами выкупить землю. Теперь ее можно только перекупить или...
– Или что?
– Думаю, радикальные меры тебе известны... Входи!
Кирилл наконец открыл все запоры, и мы вошли в маленький коридорчик. В лицо неприятно пахнуло затхлостью.
– Да... амбре еще то, – скривился Мастоцкий. – Но это неизбежно, когда дом месяцами стоит закупоренным. Сейчас проветрим!
Он первым прошел в комнату и открыл настежь все окна.
– Замерзнем же! – простонала я. – Чай, не лето!
– Согреемся! У меня тут обогреватели есть...
Потом мы устраивались. Мне пришлось здорово попотеть, чтобы привести в порядок дачное жилище холостяка. Что делал на участке за домом Мастоцкий, я не вникала. И только когда во все еще открытое окно потянуло вкусным дымком, поняла – топил баню. Она и тогда была, эта баня, в нашу студенческую пору. Разумеется, мы ею не пользовались. Не то время было, чтобы устраивать на даче свальный мыльный грех. А что теперь? Теперь Кирилл хочет... А почему бы ему этого не хотеть? Мы уже не раз были близки. Но теперь все по-другому... Он сделал мне официальное предложение, которое я вполне официально приняла. В наше свободное время можно считать, что я уже за ним замужем. Мы будем вместе париться в бане, как муж с женой... Странно это... Отдаваясь Кирке, я всегда знала, что это так... баловство... что потом обязательно будет другой мужчина – лучше, интересней... Другого больше не будет. Могу ли я этому радоваться? Нет, но приму как должное. Все! Я замужняя женщина и – точка!
Кирилл пригласил меня в баню очень смущенно, словно думал, что я откажу. Он тоже с трудом постигал наше новое положение и не особенно мне доверял. Мало ли, что дала слово. Как дала, так и назад возьму. Я не возьму... Не возьму!
Я услала Мастоцкого в банный домик, пообещав прийти через несколько минут, и крепко задумалась. Похоже, у меня сейчас будет первый брачный помыв... Надо бы как-нибудь это дело обставить... Но как? Здесь же ничего нет... Хорошо бы надеть тонкую хлопковую сорочку, которая сразу прилипнет к телу, красиво вырисовывая его изгибы. Потом, постепенно намокая, она станет почти прозрачной, и...
Но где же взять белую сорочку? Я переворошила в домике все полки шкафа и старинный комод. Из нижнего ящика этого самого комода неожиданно вытащила белый мужской тельник, старый, выношенный до ветхости, а потому очень тонкий. Он, наверно, принадлежал еще Киркиному деду, потому что наши отцы уже таких вещей не носили. Это было как раз то, что надо. Я быстренько разделась догола и натянула на себя тельник, пахнувший лежалым бельем. Ничего, банный дух перебьет неприятный запах. Рубаха была просторной и доходила мне до колен. В широком вороте с оборванными пуговицами красиво смотрелся подарок Мастоцкого – колье из змеевика. Снимать не буду. Красиво. Пикантно. И длинные рукава, скрывающие кисти, – тоже интересно. Эх, венок бы еще на голову, и прямо день Ивана Купалы... Ладно, без венка тоже неплохо...
А потом было то, что я и задумывала. Рубаха Киркиного деда впитала в себя аромат березовых веников и облепила мое тело. Мастоцкий целовал его через дедову рубашку, потом спустил с плеч, и я вылезла из нее через широкую горловину. Ожерелье из змеевика тоже пришлось снять, потому что оно грозило ожечь мне шею. И поцелуи Кирилла жгли и распаляли и без того горячее тело. И я даже назвала его милым... может быть, и любимым... И то, что не было правдой, стало ею... на время... на дивный вечер, а потом на такую же потрясающую ночь. То утро, которое мудренее и которое все непременно расставит по нужным местам, не наступало долго. Мы оба не хотели, чтобы оно наступило. С его приходом надо было решать кучу неприятных вопросов, и мы тянули время, как могли. И оно тянулось, резиновое, упругое... В домике, как и обещал Кирилл, было тепло от масляного обогревателя, а потому не нужна была одежда. Нужны были только поцелуи и объятия, срастание друг с другом, приносившее нечеловеческую негу, охватывающую наши тела, снова и снова толкающую их друг к другу.
Проснулись мы далеко за полдень, и оба не могли вспомнить, как же умудрились уснуть.
– Ты моя жена, – шепнул мне Кирилл.
– Хорошо, – ответила я.
– Странный ответ.
– Нормальный.
– Хотелось бы чего-нибудь поласковее...
– Не торопи меня, Кирюша, – попросила я.
– Ну... только за «Кирюшу» из твоих уст я согласен порвать в клочья всех твоих врагов.
Таким образом мы и вернулись к нашим баранам.
– Как ты думаешь, сколько времени понадобится твоему компьютерному гению, чтобы разобраться с диском Наташи и что-нибудь предпринять? – спросила я.
– Понятия не имею. Он обещал позвонить.
– И что же, сидеть и ждать?
– Зачем? Пойдем прогуляемся по поселку. Ты еще не все особняки видела.
– А кто из известных лиц еще у вас живет?
– Я всех и не знаю, тем более что многие не бывают на тех тусовках, которые снимает телевидение и всяческие папарацци. Думаю, что тут полно просто бизнесменов, которым особенно светиться ни к чему.
* * *Да, особняков в Завидове высилось много. В основном вычурные и помпезные. Казалось, что их хозяевам просто некуда было девать деньги, иначе они не стали бы устанавливать у себя при входе чуть ли не эрмитажных атлантов, а водяные сливы с крыш делать в виде мерзких морд, подобных химерам собора Парижской Богоматери. Но один особняк с изящной балюстрадой мне понравился. Я даже попросила Кирилла подойти к нему поближе. Он был отделан плиткой из пепельного гранита и чуть-чуть (очень в меру) лепниной.
– Кто тут живет? – спросила я Мастоцкого.
– Понятия не имею, – ответил он. – Мы далеко забрели от моей фазенды. Никогда не видел хозяев.
– У них, в отличие от остальных буржуинов, хороший вкус.
– Согласен.
– Гляди, какая красивая решетка у ворот! – не отставала я. – Пойдем потрогаем!
– Ага! Потрогаешь, и тут же сирена взвоет!
– А что, бывало?
– У этой Корниловой, домина которой напротив, иногда так воет, что хочется на всякий случай спрятаться в подпол: мало ли – война!
Я рассмеялась. В этот момент ажурные ворота растворились, и из них вышла женщина. Тихо охнув, я спряталась за своего начальника и без пяти минут мужа. Из-за его плеча я следила, как женщина быстрым шагом удалялась от нас.
– Ты что, Тонь? – встревоженно спросил Кирилл, вытаскивая меня из-за своей спины, когда женщина скрылась за поворотом. – Ты знаешь эту тетку?
Я кивнула, потому что говорить не могла: язык, что называется, присох к небу.
– Тоня! Да что случилось-то? Не пугай! – Мастоцкий чувствительно тряхнул меня за плечи, отчего мой язык наконец отклеился, и я прошуршала все еще сухим ртом:
– Это Надежда Валентиновна...
– Отлично! И кто ж она такая?
– Мать... Феликса... Я же тебе рассказывала про нее...
– Мать... Я уже и забыл ее имя... Но...
– Что «но»?
– Я говорю: может, ты обозналась... Что-то она уж больно простовата для родительницы великой Мананы.
– Она всегда просто одевалась... когда и в нашем доме жила...