– Совсем рехнулся, да? – бросила ему я.
Мастоцкий смотрел на меня... не скажу с испугом... скорее с недоумением и молчал. Я шмыгнула носом, вытерла тыльной стороной ладони слезы, поддернула, как Мальчиш-плохиш, сползшие штаны (в смысле: джинсы) и сказала:
– Поехали на кладбище!
Кирилл не пошевелился, продолжая ошалело взирать на меня. Я еще раз шмыгнула носом и рассказала ему все. Да. Все. Он продолжал молчать. Я спросила:
– А ты чего пришел-то?
Он, не без труда разлепив губы, ответил не то, о чем я спросила:
– А тебе не кажется, что на кладбище уже поздно?
Я взглянула в окно. Сиреневато-серой пеленой уже затягивали сумерки. Да я и при свете дня могу не найти могилу, а уж в темноте, которая непременно сгустится окончательно, пока мы доберемся до кладбища, и подавно. Мой начальник, как всегда, прав. Начальники всегда правы. Те, которые всегда правы, непременно становятся начальниками. Начальники... Стоп!!! Хватит!!! Опять понесло...
– В общем, так! – тоном прирожденного руководителя сказал Мастоцкий. (Может быть, ему надо было так разговаривать со мной всегда, а не только на работе?) – Сейчас ты идешь принимать ванну, а я готовлю ужин. Потом поешь и – спать! Без возражений! Завтра нам с тобой оформят командировку в... в общем, неважно куда... Поедем на кладбище. Завтра! Ты поняла!
– Поняла, но у меня не из чего сделать ужин...
– Кто бы сомневался, только не я! Сказал же: иди в ванную, а я в магазин...
На возражения у меня не было сил. И потом... что плохого в ванне и в ужине, сделанном чужими руками? Не все же Волчице таскать в логово добычу? Хотя... какая я Волчица... Я полурастерзанная зубами Вепря Лань... нет...Овца... Плещеев – Вепрь?
Размякшая после ванны с ароматической солью, наевшаяся Киркиных свиных отбивных, которые не ела уже лет десять, я предложила ему остаться у меня на ночь.
– Ты же меня не любишь, – набычился он.
– Я и отбивные не люблю, но съела.
– Хорошенькая аналогия.
– Нормальная. Раньше тебя почему-то не заботила моя любовь. Ты оставался – и все.
– Теперь все по-другому.
– Почему?
– Сам не знаю. Оказывается, не все можно объяснить словами.
– А мы и не будем словами.
Я подошла к Кирке, обняла за шею и поцеловала в губы. Знала, что не устоит. И он не устоял. Я обнимала его и ласкала так, как никогда раньше. Это было местью Плещееву. Мастоцкий все прекрасно понимал и не проронил во время процесса ни слова, хотя всегда был падок на красивости и выспренности.
– Ты так его любишь? – спросил он после.
– Я его так ненавижу! – зло отозвалась я.
– Ненавидь так меня... всегда...
Я не ответила. Положила голову к нему на плечо и отключилась.
* * *На кресте, разумеется, была табличка с надписью: «Наталья Серебрякова-Элис». Ага! Вот вам и Elis... Угораздило же родиться с двойной фамилией и... чуть ли не сразу умереть... Что такое двадцать два года... Пустяки...
Могила была вполне реальной. Мы с Кириллом долго бродили по Николаевскому кладбищу, пока наконец случайно не наткнулись на черный монумент с безобразным портретом Сургучева Николая Степановича. А там уж до могил Наташи и ее матери было рукой подать. Мастоцкий еще за завтраком сказал, что вчера, когда я уже спала, нашел в моем электронном почтовом ящике письма Наташи и ее брата Виктора. Я, разумеется, знала, что они там должны быть, но безумно обрадовалась тому, что их увидел Кирилл. Это означало, что с головой у меня все нормально.
– Ну и что делать дальше? – спросила я в кладбищенское пространство.
– Не знаю, – отозвался Мастоцкий. – Подумать надо. А пока предлагаю пожить у меня на даче.
– Зачем? – удивилась я.
– Тебе надо прийти в себя. У тебя лицо, как у смертельно больного человека. А в Завидове сейчас очень красиво. Настоящая золотая осень. Природа... она врачует...
– Ты что, собрался оформить мне дополнительный отпуск? Я свой отгуляла в июне? Или ты забыл?
– Я ничего не забываю из того, что касается моих сотрудников. Отпуск тебе оформим за свой счет... в смысле... за мой...
– А ты, значит, будешь приезжать ко мне в свой загородный дом, чтобы я подавала тебе твои любимые отбивные на блюдечке с голубой каемочкой?
– Во-первых, у меня не загородный дом, а маленькая дачка, состоящая из комнаты и крохотной кухни. Во-вторых, я не стану приезжать...
– То есть запрешь меня там одну?
– Я буду там жить... с тобой...
– То есть тоже возьмешь отпуск за свой счет? Так ведь и разориться недолго, а, Мастоцкий!
– Я не брал даже очередного отпуска уже два года. Тебе, конечно, дела до этого никогда не было... но не об том речь. Я пойду в отпуск с тобой.
– На виду у всего коллектива?
– Ты же сама сказала, что они уже обо всем знают.
– И ты, значит, чтобы они уж больше и не сомневались...
– Дура! – выкрикнул Кирилл и, схватив меня за плечи, приблизил к себе. – Я люблю тебя, но готов был отдать тому, кого ты полюбишь! Но ты никого не любила! Волчица только входила в половые контакты с самцами! Одни были лучше, другие хуже, но ты не полюбила никого из них. А сейчас ты во что-то вляпалась! Я не могу отдать тебя монстру, о котором ты рассказала! Я не могу оставить тебя один на один с идиотскими мыслями! Мы что-нибудь придумаем, Тоня! А для начала просто отдохнем на природе, отвлечемся! В Завидове много интересных коттеджей понастроили. Там начал обживаться питерский бомонд. Запросто можно встретиться с Зариной Корниловой.
– Это... с телеведущей? – удивилась я.
– Ага! Она выстроила дом прямо напротив моего участка. А рядом коттедж Гороховского.
– Футболиста?
– Да. А к нему частенько приезжает его невеста. Догадываешься, кто?
– Дана Росс?
– Никакая она не Дана, а всего лишь Даша Росомахова.
– А ты откуда знаешь?
– Случайно... Пришлось познакомиться с ее настоящим именем, когда утрясали дела нашего садоводства. Теперь-то, конечно, никакого садоводства и в помине нет. Одни частные владения.
– То есть ты частный владелец?
– Ага! По-прежнему шести соток и маленького домика, отделанного вагонкой.
Кирилл посмотрел мне в глаза и спросил:
– Так что? Поедем?
И я согласилась поехать в Завидово.
Часть II
Мне она понравилась, как никто до этого. Может быть, потому, что ничего не клянчила: ни слов, ни денег, ни замужества. И это несмотря на то, что была влюблена. Нет, не так... Она меня любила. Думаю, любит до сих пор. Я уже подумывал о том, не жениться ли мне на ней и не зажить ли обычным обывателем? И именно в этот момент она наконец спросила: «Ты женишься на мне?» Очень хотелось сказать «да», но я сказал «возможно», что тоже было правдой. На всякий случай я решил оставить за собой право выбора еще на некоторое время, и когда прикинул так и сяк – получилось, что выходить из игры еще рано. Еще не всё из задуманного кое-кем воплощено, еще не все пьесы поставлены, не все аплодисменты получены. Главное – не всем сестрам роздано по серьгам.
А еще эта новая женщина всерьез заинтересовалась моей профессией. Если бы она знала, что профессии как таковой у меня уже давно нет... Я... А кто же я? Всего лишь статист? Марионетка? Герой-любовник? Сын своей матери? Всего понемногу...
О том, что я не такой, как все, понял в очень нежном возрасте. В детский сад я не ходил, потому что мать, тогда еще чересчур сильно любя, не могла передоверить меня чужим теткам. Она работала в маленькой районной библиотечке, где, собственно, я и вырос. Однажды некая читательница (чтоб ей ни дна ни покрышки!), погладив меня, пятилетнего, по вечно спутанной шевелюре, понимающе прищурила белесые глазки и сказала:
– И какой же у тебя, однако, оригинальный папа!
– У меня нет папы! – выкрикнул я, на что белоглазая приторно улыбнулась и, погрозив пальчиком, наставительно произнесла:
– У всех изначально были папы, малыш!
– Оставьте ребенка в покое! – вмешалась мать, которую я, конечно, тогда мог называть только мамой. – Как вам не стыдно?
– А что такого? Дело-то житейское! – в пофигистском стиле знаменитого Карлсона сказала женщина, взяла вписанные в абонемент книги под мышку и ушла.
Понятно, что после этого эпизода я тут же поинтересовался у матери отцом. До этого я как-то не задумывался не только о его отсутствии в собственной жизни, но и о мужчинах вообще. Мне и с матерью было неплохо.
– Дома поговорим, – отмахнулась мать, видимо, надеясь, что я об этом событии забуду. Но разве можно было забыть почти белые прищуренные глаза? Сейчас я склонен думать, что эта тетка была моей Судьбой. В самом деле, ни до, ни после я ее никогда не видел, хотя по-прежнему проводил с матерью в библиотеке каждый день. Пока не ходил в школу – с самого ее открытия, когда стал школьником – с обеда.
Тем же вечером дома моя мать вынуждена была пропеть мне вечную материнскую песнь о летчике-испытателе, но я как-то сразу в нее не поверил. Матери пришлось сказать, что мой отец оставил ее, как только узнал о скором моем рождении.
– Каким он был? Как его звали? – начал допытываться я.
– Звали его Серго...
– Серго?
– Да, он был грузином.
– А грузин – это кто?
В общем, бедной матери пришлось пуститься в длинные путаные объяснения, из которых я уяснил, что:
1) грузины живут в Грузии;
2) Грузия – это такая же страна, как, например, Лапландия, куда доводилось забредать девочке Герде из «Снежной королевы»;
3) в отличие от Лапландии в Грузии практически нет льда, разве что высоко в горах;
4) не все грузины плохие, как, собственно, и лапландцы, и русские;
5) мой отец был сначала хорошим, а потом почему-то испортился.
– А как ты добралась до страны Грузии? – спросил я мать, представив, как ее несет туда северный олень с ветвистыми рогами.
– Серго здесь учился, – ответила она.
Она очень много еще чего пыталась мне втолковать в тот день, видимо, надеясь, что я, заполнившись информацией под завязку, больше никогда не буду ее об этом расспрашивать. Я действительно больше не расспрашивал. Не знаю, каким чутьем обладал тогда я, пятилетний ребенок, но четко осознал, что расспрашивать больше не надо. Я понял, что мой отец, не красавец наружностью, был очень крупным и сильным человеком, а я пошел в него. Я действительно был выше многих своих одногодков из нашего двора. Они не очень любили играть со мной, потому что я нечаянно делал им больно. Старшие обзывали меня мерзкими словами, но я был уверен, что они это делали из зависти к моей недюжинной силе.
Во втором классе, когда Наденька Пухова, кукольная блондиночка, которая нравилась всем мальчишкам, отказалась сесть со мной за одну парту и даже расплакалась при этом, я опять призадумался. Потом внимательно рассмотрел себя в зеркало и понял наконец, что некрасив. Очень некрасив. Страшно! Ужасно и непоправимо! Черты лица были очень крупными и уже почти совсем не напоминали мальчишечьи. Я будто бы стал взрослым сразу в восемь лет. Это злило и приводило в недоумение парней, пугало и вызывало омерзение девчонок. Они меня не просто невзлюбили. Я вызывал у них чувство гадливости. Я, которого так любила мать, оказался отвратителен всем остальным.
Я долго держал это в себе. Учился. Занимался спортом. Но когда все мои одноклассники уже вовсю целовались с девчонками, в моем взоре проявилась такая тоска, которую наконец заметила мать. Не буду пересказывать все наши с ней разговоры на эту тему. Я от них все время уклонялся, а она на них настаивала. Суть ее высказываний можно передать одной фразой: «Твои невесты еще учатся в начальной школе». Я не верил, но она оказалась права. Не в смысле начальной школы... А в том, что найдутся «невесты» и для меня.
Лет в двадцать пять я вдруг похорошел, если, конечно, допустимо такое выражение по отношению к моей оригинальной персоне. Во мне, огромном обезьяноподобном мужике, ни с того ни с сего вдруг начали проявляться материнские черты. Во-первых, как-то широко раскрылись глаза, откуда-то взялись длинные ресницы, кончик носа благородно опустился, а губы необыкновенно привлекательным для женщин образом изогнулись. Я, еще очень редко, но уже стал ловить на себе заинтересованные взгляды представительниц противоположного пола. Окрылился. Развернул плечи и, идиот, тараном пошел знакомиться.
Двадцатилетние с хвостиком девушки уже не плакали, как Наденька Пухова, и даже напропалую кокетничали, но ни одна не согласилась на романтическую встречу вдвоем. Более юных я по-прежнему боялся напугать своей необыкновенной мощью. А однажды я возвращался в Петербург из деловой поездки. Ехал в одном купе скорого поезда с довольно привлекательной женщиной лет сорока. Мы разговорились, как это часто бывает в дороге. Нет, я не вешал на нее свои проблемы. Я даже не воспринимал ее как женщину. Она была всего лишь попутчицей. Условно среднего рода. Мы непринужденно болтали обо всем, что приходило в ум. Я не рассчитывал по приезде в Питер с ней еще раз когда-нибудь увидеться. Но Татьяна (именно так она требовала называть ее) перед выходом из поезда попросила номер моего телефона. Я работал тогда в службе по ремонту холодильного оборудования, и она сказала, что телефончик знакомого мастера никогда не повредит. Я нацарапал свой телефон на бумажной салфетке и отдал ей именно от лица холодильных дел мастера. Условно среднего рода.
Татьяна позвонила через неделю. Я ни разу не вспомнил о ней после того, как по выходе из поезда помог донести чемодан до метро. Я выбрал день и с рабочим чемоданчиком поехал к ней ремонтировать холодильник «Юрюзань». Надо ли говорить, что холодильник был в полном порядке? Он задорно гудел себе на кухне. Обратив удивленный взгляд на хозяйку вполне исправной машины, я вдруг заметил, что на ней надет очень откровенный халатик. Войдя в квартиру, я даже не посмотрел на нее, а между тем можно было уже в коридоре понять, чего от меня хотят. У халатика был очень глубокий вырез, в котором аппетитно круглились молочно-белые груди, абсолютно не стесненные бюстгальтером. Такие же круглые и белые коленки чуть прикрывала кружевная оборочка. Халатик не застегивался, а запахивался и завязывался на жалкие тесемочки. В общем: дерни, деточка, за веревочку – дверь и откроется.
И я дернул. Под халатиком оказалось богатое и хорошо тренированное плотскими утехами тело. Меня же надо было всему учить. И она учила, приходила от этого в крайне возбужденное состояние и устраивала мне настоящие сексуальные оргии. Тогда я впервые поблагодарил судьбу за то, что начал именно с опытной женщины, а не с какой-нибудь сопливой большеглазой стрекозки, которая, как и я, ничего не умела.
Разумеется, я без ума влюбился в свою ПЕРВУЮ ЖЕНЩИНУ. Мне было плевать, что она старше меня чуть ли не вдвое. Я даже не понимал, что она практически одного возраста с моей матерью. Мне казалось, что мы одинаковы, что мы во всем совпадаем, что любим друг друга, как какие-нибудь Шахсенем и Гариб. На Изольдиного Тристана я не тянул в виду знойности собственной внешности, а Ромео против меня был всего лишь неуравновешенным мальчонкой.
В общем, мое помешательство продолжалось три месяца. На исходе последнего нас с Татьяной наконец застал ее собственный муж, о существовании которого я даже не подозревал. Потом-то у меня сразу будто открылись глаза. Мужские вещи Татьяна никогда не прятала. Они всегда лежали и висели на одних и тех же местах, но я не видел ничего вокруг, кроме белого и жадного до любви тела прекраснейшей (как мне казалось) из женщин. В тот самый момент, когда моя обнаженная возлюбленная, не пытаясь прикрыться, что-то говорила мужу, я вдруг заметил, что она вовсе и не красавица. У нее были чересчур полные ноги, как сейчас сказали бы, в самой запущенной стадии целлюлита, живот в некрасивых, каких-то масляных складках и довольно обвисшая грудь.
Когда я с большим удивлением обнаружил пороки тела Татьяны, у меня вдруг открылся и слух. Суть того, что она верещала мужу, коротко можно передать следующим образом: несчастная женщина вызвала мастера, поскольку неожиданно вышел из строя холодильник; холодильник мастер починил, а потом набросился на нее, как зверь; она не смогла отказаться, потому что мастер и есть зверь, настоящая образина, которая грозилась убить, если что...
Муж, тщедушный очкарик в шляпе с полями, которую забыл снять, стал кричать (на всякий случай держась от меня на почтительном расстоянии), что непременно доложит о вопиющем происшествии у себя на квартире в мою контору, откуда меня непременно и прямо сегодня же уволят.
Встав перед ним во весь свой могучий рост и в полном неглиже, я без нервов и крику предложил ему самому чинить холодильник, а также электропроводку и сантехнику, поскольку его жена бросается на всех без разбора.
– Этого не может быть! – смешно подпрыгнул на месте тот мухортенький мужичок.
– А ты шляпу сними, – посоветовал ему я. – Рога и сквозь нее пробиваются!
И он, кретин, снял и даже ощупал свою лысеющую головку.
Сразу скажу, что с того дня я действительно перестал ремонтировать холодильники. Уволили-таки. Спасибо, без статьи. Татьянин муж оказался каким-то большим человеком в Питере. Да! Такой вот хлипкий мужичонка – и большим начальником! Но его женщине хотелось спать не с большим начальником, а с большим мужчиной.
Мне же очень хотелось Татьяну придушить. Я даже представлял, как хрустят под моими пальцами куриные косточки ее горла. Разумеется, не придушил.
После жены «большого человека» на призывные взгляды стареющих развратниц я больше не смотрел. С женщинами, конечно, время проводил, но только с теми, которых выбирал сам. Были они, признаюсь, не лучшего качества. За качеством я не гнался. Всего лишь усмирял бушующую плоть.
Как ни странно, с годами интерес ко мне женщин все усиливался и усиливался. Я смотрел на себя в зеркало и удивлялся. Красавцем я не стал. Что же их влекло? Мужская мощь? Огромные бицепсы? Бычья шея? Грива волос, которая, как ни стриги, все выглядит нестриженой?