Я перевела дыхание. Райан удостоверился, что я не намереваюсь продолжать.
— А что такое фальшзапил?
— Когда полотно пилы только входит в материал, например в кость, в ней образуется углубление. С продвижением пилы это углубление превращается в распил, а следы на поверхностях приобретают определенную форму — форму желобка. Если, начав пилить, человек сразу убирает пилу, в кости остается углубление — фальшзапил. Этот фальшзапил содержит в себе массу информации. По его ширине можно определить, например, шаг зуба пилы. На его стенках иногда остаются какие-то отметины. В поперечном сечении он имеет определенную форму.
— А если пиление равномерное и непрерывное и на поверхности кости вообще нет желобков?
— Чаще всего в том месте, где почти полностью распиленная кость переламывается сама, следы зубьев пилы все же видны. Я говорю о выступе, остающемся в районе излома. На разрезанной поверхности перед этим выступом иногда отпечатывается также и индивидуальная форма зуба.
Я вновь достала лучевую кость Ганьон, поместила ее на столик микроскопа, нашла небольшой фальшзапил перед выступом в месте излома и направила на него луч оптиковолоконной трубки:
— Вот, взгляните.
Райан наклонился, посмотрел в окуляр и сфокусировал объектив микроскопа:
— Да, вижу.
— Обратите внимание на концевую часть распила. Что-нибудь замечаете?
— Какие-то бугорки.
— Правильно. Это костные островки. Они означают, что зубья пилы были отклонены от полотна на кососимметрические углы. Подобное расположение зубьев вызывает феномен, известный как вибрация полотна.
Райан выпрямился, отстраняясь от микроскопа, и посмотрел на меня. Его глаза обрамляли круги от окуляра, как следы от плотно облегающих голову защитных плавательных очков.
— Когда первый зуб врезается в кость, он пытается переместиться в соответствии с направлением плоскости полотна и отыскивает среднюю линию. Полотно идет по этой линии, сдвигаясь в противоположную сторону в поперечном направлении от движения. Второй зуб, входя в кость, стремится проделать то же самое, но расположен он по другую сторону от плоскости полотна. Полотно приспосабливается. Это происходит при входе в кость каждого очередного зуба, так что силы, воздействующие на полотно, постоянно меняются. В результате оно периодически перемещается в поперечном направлении. При очень широком разводе зубьев смещение полотна настолько значительно, что в срединной части пропила остаются выступы — костные островки.
— По этим островкам вы определили, что зубья были сильно разведены?
— Я определила по ним не только это. Так как каждое воздействие зуба вызывается присоединением к работе другого зуба, расстояние между изменениями направления показывает расстояние между зубьями. Следовательно, островки характеризуют наибольшее расстояние от вершины одного зуба до вершины другого зуба, а расстояние от одного островка до другого равно расстоянию между зубьями. Давайте я еще кое-что вам покажу.
Я заменила лучевую кость локтевой, расположив ее в микроскопе таким образом, что свет падал на место среза у запястья, и отступила в сторону.
— Видите извилистые линии на поверхности? — спросила я, когда Райан вновь наклонился к окуляру.
— Да. Похоже на стиральную доску. Только выгнутую.
— Это называется гармониками. Циклическое смещение полотна оставляет на стенке среза вершины и впадины, так же как костные островки на дне пропила.
— Значит, эти вершины и впадины, равно как и островки, можно измерить?
— Вот именно.
— Почему я не вижу ничего подобного на поверхности самого распила?
— Циклическое поперечное смещение полотна происходит в основном в начале и конце распиливания, когда полотно более свободно, не зажато стенками пропила.
— Логично. — Райан поднял голову. Его глаза опять обрамляли круги. — А о направлении вы можете что-нибудь сказать?
— О направлении хода полотна или его продвижения по направлению пропила?
— Разве это не одно и то же?
— Направление хода связано с тем, когда именно происходит пиление — при движении полотна назад или вперед. Большинство пил, производимых в Западной Европе и Северной Америке, режут, двигаясь назад, некоторые из японских — вперед. А есть и такие, которые пилят и в ту и в другую сторону.
— Вы можете определить, пилой какого типа воспользовался убийца?
— Да.
— Так что же конкретно вам удалось выяснить? — спросил Райан, потирая глаза и одновременно пытаясь смотреть на меня.
Я взяла планшет и просмотрела свои записи, выбирая наиболее существенные моменты:
— На костях Изабеллы Ганьон несколько фальшзапилов. Ширина желобков примерно пять сотых дюйма, их концевые части имеют наклон. Гармоники присутствуют, есть и костные островки. И те и другие можно измерить.
Я перевернула страницу.
Райан ждал, что я продолжу. Я молчала.
— И что все это значит?
— Полагаю, мы имеем дело с ручной пилой с кососимметричным расположением зубьев, шаг ее зуба — приблизительно одна десятая дюйма. Заточка зуба прямая. Распил происходит при движении пилы от себя.
— Понятно.
— Поперечное смещение полотна значительное. Сколов на выходе пропила довольно много. Создается впечатление, что это ножовка. Судя по островкам, развод зубьев довольно широкий.
— О чем это говорит?
Я была практически уверена, чем орудовал преступник, но высказывать свое мнение вслух пока не хотела.
— Прежде чем сделать окончательный вывод, я должна побеседовать с одним человеком.
— Поде́литесь со мной еще какими-нибудь соображениями?
Я опять просмотрела свои записи:
— Фальшзапилов больше на передних частях длинных трубчатых костей, мест излома — на задних. Из этого следует, что во время распиливания тело, скорее всего, лежало на спине. Голову убийца отделил от туловища в районе пятого шейного позвонка, руки — в местах плечевых суставов, ноги — бедренных, а нижние их части — коленных, кисти он отсек. Грудная клетка была распорота вертикальным разрезом, который виден на позвоночном столбе.
— Этот парень помешан на пилении, — покачал головой Райан.
— И не только на пилении.
— Что?
— Поработать ножом ему тоже доставляет удовольствие.
Я перевернула локтевую кость и перефокусировала микроскоп:
— Взгляните.
Райан наклонился к микроскопу, и мое внимание мгновенно приковал к себе его симпатичный крепкий зад.
— Прижиматься к окуляру настолько сильно вовсе не обязательно, — сказала я.
Он расслабился, опустил плечи и чуть подался назад.
— Видите продольные желобки, о которых мы с вами говорили?
— Угу.
— Теперь обратите внимание на левую сторону поверхности. Видите узкий разрез?
Райан подкорректировал фокус:
— Вон тот, клинообразной формы?
— Да. Это след от ножа.
Он выпрямился.
— Все ножевые порезы схожи, — сказала я. — Многие из них параллельны фальшзапилам, некоторые даже пересекают их. Кстати, в районах бедренных суставов и на позвоночнике я увидела только такие следы.
— Что это означает?
— Некоторые из ножевых порезов сделаны явно после распиливания, другие — до. Наверное, убийца пользовался ножом, разрезая плоть, пилой распиливал сочленения, потом опять брал нож и завершал работу — разъединял самые крепкие сухожилия и мышцы. Только кисти он почему-то отделил от рук не в месте сочленения, а чуть выше запястий.
Райан кивнул.
— Изабеллу Ганьон обезглавили, ее грудную клетку распороли ножом. На ее позвонках нет следов пиления.
Некоторое время мы оба молчали, раздумывая о том, что я только что сказала. Я хотела предоставить Райану возможность переварить полученную информацию и лишь потом выдать главное.
— Я изучила также и кости Тротье.
Райан пристально взглянул на меня голубыми глазами. Его удлиненное лицо напряглось и сильнее вытянулось. Он приготовился услышать мою следующую фразу.
— На них идентичные следы распиливания и ножевые порезы.
Райан сглотнул, шумно вздохнул…
— По-моему, в жилах этого типа не кровь, — медленно произнес детектив, — а фреон.
В кабинет заглянул проходивший мимо уборщик.
Мы с Райаном повернули голову. Увидев мрачное выражение наших лиц, человек торопливо исчез. Райан серьезно посмотрел мне в глаза:
— Расскажите все это Клоделю. Ваши слова не лишены смысла.
— Сначала мне хотелось бы уточнить некоторые детали.
Он удалился не попрощавшись. Я убрала кости и, оставив коробки на столе, вышла в коридор. Часы над лифтом показывали шесть тридцать. Я планировала решить сегодня еще два вопроса и, хотя понимала, что уже слишком поздно, попыталась это сделать.
На моем этаже в самом конце коридора, с правой стороны, располагался кабинет с надписью: «ИНФОРМАЦИОННЫЙ ОТДЕЛ».
После долгой подготовки осенью прошлого года мы наконец-то достигли желанной цели: процесс компьютеризации работы ЛМЛ и ЛСЖ завершился. Теперь дела последних нескольких лет с отчетами всех подразделений были внесены в оперативную базу данных. Информацию о старых тоже постепенно вводили. Наконец-то мы вошли в век компьютерных технологий. Под предводительством Люси Дюмон.
Ее дверь была закрыта. Я постучала, заранее зная, что ответа не получу. В шесть тридцать вечера даже Люси Дюмон обычно уже дома.
Я устало вернулась в свой офис, достала книгу с телефонами членов Американской академии судебных наук и нашла нужную мне фамилию. Глянула на часы, подсчитывая в уме, который сейчас час в Оклахоме. Четыре сорок. Хотя я могла и ошибиться.
Ответил мужской голос. Я сказала, что хочу поговорить с Ароном Калвертом. Голос дружелюбно и гнусаво объяснил, что это ночная смена охраны, что Калверта нет, но ему с удовольствием передадут сообщение. Я оставила свое имя и номер телефона и повесила трубку, так и не выяснив, с человеком из какого часового пояса побеседовала.
Некоторое время я просто пялилась в пространство перед собой, сожалея, что не подумала позвонить Арону раньше. Потом опять подняла телефонную трубку и набрала номер Гэбби. Никто не ответил. По всей вероятности, в столь поздний час даже ее автоответчик отказывался работать. Я позвонила ей в офис и, прослушав четыре длинных гудка, чуть было не положила трубку, как на другом конце провода раздался голос. Нет, Гэбби в последнее время никто не видел. Нет, она даже не приходила за почтой. Нет, ничего странного в этом нет — на дворе лето. Я произнесла слова благодарности и нажала на рычаг.
— Ни Люси, ни Арона, ни Гэбби, — сказала я пустоте в своем офисе. — Гэбби. Где же ты, Гэбби? Нет. Я не должна позволять себе думать о чем-то гадком. — Я взяла со стола ручку. — Пора активно включаться в игру. — Подкинула ручку в воздух и поймала ее. — Надо сосредоточить на этом деле все свои силы. Все свои силы.
Я еще раз подбросила ручку. Все свои силы. Повертела ручку в руке. Да, все свои силы.
Поднялась с кресла, повесила на плечо сумку и погасила свет.
— Несмотря на твое недовольство, Клодель!
14
Направляясь к «мазде», я воспроизводила в памяти свой монолог в офисе. Мозг в предвкушении того, что я намеревалась предпринять, работал туговато. По пути я заехала в греческий ресторан и купила шашлык из куры.
Придя домой, я, не обращая внимания на упрек в глазах приветствующего меня Верди, достала из холодильника дие тическую колу, поставила ее вместе с пропитавшейся жиром коробкой на стол и взглянула на автоответчик. Он смотрел на меня молча и не мигая. Гэбби не звонила. Меня охватила тревога. Как у дирижера, взволнованному собственной музыкой, мое сердце заколотилось в темпе престо.
Я направилась в спальню и принялась рыться в выдвижных ящиках. То, что мне было нужно, лежало под кучей барахла в третьем из них. Карта. Я взяла ее с собой в столовую, расстелила на столе и открыла коробку с едой. При виде риса в обилии масла и пережаренного шашлыка мой желудок словно попятился назад, как краб. Я отломила кусочек лаваша и открыла бутылку колы.
Отыскав свою улицу на изображенной на карте ступне, я провела пальцем дорожку из центра через реку к южному берегу. Найдя нужный район, свернула карту, оставляя сверху только Сен-Ламбер и Лонгей, и сделала попытку поесть. Ничего не вышло. Желудок категорически не принимал шашлык.
Верди мелькал перед глазами на удалении примерно трех дюймов.
— Налетай! — сказала я, опуская ему коробку.
Верди несколько секунд удивленно колебался, затем двинулся к ней. Послышалось громкое мурлыканье. Я вышла в прихожую, нашла в нише фонарь, пару садовых перчаток и банку средства для отпугивания насекомых и сложила это все вместе с картой, блокнотом и планшетом в рюкзак. Затем переоделась в футболку, джинсы и кеды и заплела волосы в тугую косичку. В последний момент я решила положить в рюкзак еще и джинсовую рубашку с длинным рукавом и написать записку: «Уехала в Сен-Ламбер искать третью „X“». Взглянув на часы, я приписала время — девятнадцать сорок пять — и дату и положила записку на стол в столовой. Возможно, это и ни к чему, но, если возникнут неприятности, у меня будет лишний шанс получить помощь.
Повесив рюкзак на плечо, я ввела цифры кода на пульте охранной системы, но от волнения ошиблась и была вынуждена набрать код заново. Повторно ошибившись, я закрыла глаза и воспроизвела в памяти все слова из «Интересно, чем сегодня вечером занят король», так сказать, элементарным способом привела мозг в порядок. Эту хитрость я осво ила, учась в аспирантуре. Отличный метод. Тайм-аут с «Камелотом» помог мне вернуть самообладание, и, спокойно введя правильные цифры, я вышла из квартиры.
Выехав из гаража, я обогнула квартал, проехала по Сен-Катрин на восток до де-ля-Монтань и свернула на юг к мосту Виктории — одному из трех, связывающих остров Монреаль с южным берегом реки Святого Лаврентия. Тучи, днем висевшие над городом обрывками, теперь сгущались, предрекая серьезное изменение погоды. Горизонт был затянут полностью и выглядел мрачным и зловещим, а река под ним казалась чернильно-серой и враждебной.
Я взглянула в ту сторону, где располагались Иль-Нотр-Дам и Иль-Сен-Элен, на изгибавшийся дугой мост Жака Картье. Оба острова казались сейчас хмурыми и печальными. Во время «Экспо-67» жизнь, наверное, там била ключом. Теперь же они дремали, словно остатки древних цивилизаций.
Внизу по течению реки располагался Иль-де-Сор. Остров монахинь. Когда-то принадлежавший церкви, ныне он был известен как гетто яппи. Небольшой акрополь из кондоминиумов, площадок для гольфа, теннисных кортов и бассейнов, связанный с городом мостом Шамплен. Огни его высоких башен мерцали, будто соревнуясь с проблесками молнии вдали.
Приехав на южный берег, я приостановилась на бульваре Сэра Вильфреда Лорье. Пока пересекала реку, небо окрасилось в устрашающе-зеленые тона. Я достала карту, определилась и отложила карту на соседнее сиденье. В этот миг вечер пронзила молния. Ветер усилился, по лобовому стеклу забарабанили первые капли дождя.
В жутком предгрозовом мраке я двинулась дальше, сбавляя скорость перед каждым перекрестком, чтобы вглядеться в дорожные знаки. Я ехала по намеченному пути: свернула налево, направо и еще дважды налево.
Спустя десять минут остановила машину. Сердце стучало, как шарик в пинг-понге. Я вытерла о джинсы вспотевшие ладони и огляделась.
Тьма сгустилась, превратившись почти в черноту. Оставив позади жилые районы, застроенные одноэтажными домами, я очутилась на краю заброшенной промышленной зоны, обозначенной на карте серым полумесяцем. Поблизости не было ни души.
По правую сторону от меня возвышался ряд пустующих складских помещений. Их освещало тусклое сияние единственного неразбитого фонаря. Строение, расположенное ближе всех к фонарному столбу, зловеще выделялось на фоне окутанных темнотой соседей — очертаний самых отдаленных было невозможно различить. На некоторых висели таблички с предложением о продаже или сдаче внаем, на других, владельцы которых, по-видимому, махнули на них рукой, я не увидела никаких знаков. Оконные проемы складов смотрели на меня черными дырами, парковочные площадки рядом были покрыты трещинами и завалены мусором. Картина напоминала кадры из черно-белых фильмов о Лондоне времен Второй мировой.
Слева я не обнаружила ничего. Лишь кромешную тьму. На карте это место обозначалось зеленым. Именно здесь Сен-Жак вывел третью «X». Я думала, что найду тут кладбище или небольшой парк.
Черт!
Я положила руки на руль и уставилась в темноту.
Что дальше? Следовало тщательнее продумать операцию.
Небо озарилось очередной вспышкой молнии — и на пару мгновений улица осветилась. Что-то выпорхнуло из ночи и подлетело к лобовому стеклу моей машины. Я взвизгнула. Легкое создание задержалось на несколько секунд в воздухе, махая крыльями, и вновь улетело во мрак. Странник, носимый ветром.
«Успокойся, Бреннан, — приказала я себе. — Сделай глубокий вдох и выдох».
Уровень моего волнения достигал ионосферы.
Я достала из рюкзака рубашку, надела ее, сунула перчатки и средство против насекомых в задние карманы джинсов, а фонарик за пояс. Блокнот и ручка остались.
«Делать записи все равно не придется», — решила я.
Пахло дождем и мокрым бетоном. Ветер бушевал: крутил в воздухе бумагу и листья, сгонял их в кучи и тут же эти кучи разрушал. Когда я вышла из машины, ветер принялся хлестать по лицу и отчаянно трепать края моей рубашки. Я заправила ее в джинсы, взяв фонарик в руку. Рука дрожала.