Бадер лично прибыл на «Тариэль». Он много кивал и говорил: «О да» ― и, когда бот Горбовского оторвался от «Тариэля», сел на стульчик сбоку от наблюдательного пульта и стал терпеливо ждать.
Все Десантники собрались возле пульта и следили за неясными вспышками на сером экране ― это были отпечатки сигнальных импульсов, которые посылал автопередатчик на боте. Десантников было трое, если не считать Бадера. Они молчали и думали о Горбовском, каждый по–своему.
Валькенштейн думал о том, что Горбовский вернется через час. Он терпеть не мог неопределенности, и ему хотелось, чтобы Горбовский был уже здесь, хотя он знал, что первый поиск всегда проходит благополучно, особенно если десантный бот ведет Горбовский. Валькенштейн вспомнил первую встречу с Горбовским. Валькенштейн только что вернулся из броска на Нептун ― вернулся без потерь, гордился этим и хвастался ужасно. Это было на Цифэе, спутнике Луны, откуда обычно стартовали все фотонные корабли. Горбовский подошел к нему в столовой и сказал: «Извините, ради бога, вы, случайно, не Марк Ефремович Валькенштейн?» Валькенштейн кивнул и спросил: «Чем могу?..» У Горбовского был очень несчастный вид. Он сел рядом, пошевелил длинным носом и сказал просительно: «Послушайте, Марк, вы не знаете, где здесь можно достать арфу?» Здесь ― это на расстоянии в триста пятьдесят тысяч километров от Земли, на звездолетной базе. Валькенштейн подавился супом. Горбовский с любопытством разглядывал его, затем представился и сказал: «Да вы успокойтесь, Марк, это не срочно. Я, собственно, хотел узнать, на каком режиме вы входили в экзосферу Нептуна». Это была манера Горбовского: подобраться к человеку, особенно незнакомому, задать такой вот вопрос и смотреть, как человек выкручивается.
И биолог Перси Диксон, черный, заросший курчавым волосом, тоже думал о Горбовском. Перси Диксон работал в области космопсихологии и космофизиологии человека. Он был стар, очень много знал и провел над собой и над другими массу сумасшедших экспериментов. Он пришел к заключению, что человек, пробывший в Пространстве в общей сложности больше двадцати лет, отвыкает от Земли и перестает считать Землю домом. Оставаясь землянином, он перестает быть человеком Земли. Перси Диксон сам стал таким и не понимал, почему Горбовскии, налетавший пять с половиной парсеков и побывавший на десятке лун и планет, время от времени вдруг поднимает очи горе и говорит со вздохом: «На лужайку бы. В травку. Полежать. И чтобы речка».
И Рю Васэда, атмосферный физик, думал о Горбовском. Он размышлял над его прощальными словами: «Посмотрю, стоит ли». Васэда очень боялся, что Горбовский, вернувшись, скажет: «Не стоит». Так уже случалось несколько раз. Васэда занимался бешеными атмосферами и был вечным должником Горбовского, и каждый раз ему казалось, что он отправляет Горбовского на смерть. Однажды Васэда сказал ему об этом. Горбовскии серьезно ответил: «Знаете, Рю, еще не было случая, чтобы я не вернулся».
Генеральный уполномоченный Совета Космогации, Директор транскосмической звездолетной базы и лаборатории «Владислава ЕН 17», профессор и Десантник Август Иоганн Бадер тоже думал о Горбовском. Почему–то он вспомнил, как пятнадцать лет назад на Цифэе Горбовский прощался со своей матерью. Горбовский и Бадер уходили к Трансплутону. Это очень печальный момент ― прощание с родными перед космическим рейсом. Бадеру показалось, что Горбовский простился с матерью очень небрежно. Как капитан корабля ― тогда он был капитаном корабля ― Бадер счел своим долгом сделать Горбовскому внушение. «В такой печальный момент,― сказал он строго, но мягко,― ваше сердце должно было биться в унисон с сердцем вашей матушки. Высокая добродетель каждого человека состоит в том, что…» Горбовскии слушал молча, а когда Бадер закончил выговор, сказал странным голосом: «Август, а у вас есть мама?» Да, он так и сказал: «мама». Не мать, не муттер, но ― мама.
― …Вышел на ту сторону,― сказал Васэда.
Валькенштейн поглядел на экран. Всплески туманных пятен исчезли. Он поглядел на Бадера. Бадер сидел, вцепившись в сиденье стула, и у него был такой вид, словно его тошнит. Он поднял на Валькенштейна глаза и вымученно улыбнулся.
― Одно дело,― сказал он, старательно выговаривая буквы,― когда ты сам. Абер совсем другое дело, когда некто другой.
Валькенштейн отвернулся. По его мнению, было совершенно безразлично, кто делает дело. Он поднялся и вышел в коридор. У кессонного люка он увидел незнакомого молодого человека с бритым загорелым лицом и бритым лоснящимся черепом. Валькенштейн остановился, оглядывая его с головы до ног и обратно.
― Кто вы такой? ― спросил он неприветливо. Меньше всего он ожидал встретить на «Тариэле» незнакомого человека.
Молодой человек кривовато усмехнулся.
— Меня зовут Сидоров,― сказал он.― Я биолог и хочу видеть товарища Горбовского.
— Горбовский в поиске,― сказал Валькенштейн.― Как вы попали на корабль?
— Меня привез директор Бадер…
— А…― сказал Валькенштейн. (Бадер прибыл на звездолет два часа назад.)
— …и, вероятно, забыл про меня.
— Естественно,― сказал Валькенштейн.― Это вполне естественно для директора Бадера. Он весьма взволнован.
— Я понимаю.― Сидоров поглядел на носки своих ботинок и сказал: ― Я хотел переговорить с товарищем Горбовским.
― Вам придется немного подождать,― сказал Валькенштейн.― Он скоро вернется. Пойдемте, я провожу вас в кают–компанию.Он проводил Сидорова в кают–компанию, положил перед ним пачку последних земных журналов и вернулся в рубку. Десантники улыбались, Бадер утирал пот со лба и тоже улыбался. На экране опять бились туманные всплески.
— Возвращается,― сказал Диксон.― Он сказал, что одного витка на первый раз достаточно.
— Конечно, достаточно,― сказал Валькенштейн.
— Вполне достаточно,― сказал Васэда.
Через четверть часа Горбовский выкарабкался из кессона, на ходу расстегивая пилотский комбинезон. Он был рассеян и смотрел поверх голов.
— Ну что? ― нетерпеливо спросил Васэда.
— Все в порядке,― сказал Горбовский. Он остановился посередине коридора и стал вылезать из комбинезона. Он выпростал из комбинезона одну ногу, наступил на рукав и чуть не упал.― То есть что я говорю ― все в порядке. Все никуда не годится.
— А что именно? ― осведомился Валькенштейн.
— Я есть хочу,― заявил Горбовский. Он вылез наконец из комбинезона и направился в кают–компанию, волоча комбинезон по полу за рукав.― Дурацкая планета,― сказал он.
Валькенштейн отобрал у него комбинезон и пошел рядом.
— Дурацкая планета,― повторил Горбовский, глядя поверх голов.
— Это весьма трудная планета для высадки,― подтвердил Бадер, отчетливо выговаривая буквы.
— Дайте мне поесть,― сказал Горбовский.
В кают–компании он с довольным стенанием повалился на диван. Когда он вошел, Сидоров вскочил на ноги.
— Сидите, сидите,― благосклонно сказал Горбовский.
— Так что же случилось? ― спросил Валькенштейн.
— Ничего особенного,― сказал Горбовский.― Наши боты не годятся для высадки.
— Почему?
— Не знаю. Фотонные корабли не годятся для высадки. Все время нарушается настройка магнитных ловушек в реакторе.
— Атмосферные магнитные поля,― сказал атмосферный физик Васэда и потер руки, шурша ладонями.
— Может быть,― сказал Горбовский.
— Что же,― неторопливо сказал Бадер.― Я вам дам импульсную ракету. Или ионолет.
— Дайте, Август,― сказал Горбовский.― Дайте, пожалуйста, нам ионолет или импульсную ракету. И дайте мне поесть кто–нибудь.
— Господи,― сказал Валькенштейн.― Да я уже и не помню, когда в последний раз водил импульсную ракету.
— Ничего,― сказал Горбовский.― Вспомнишь. Послушайте…― ласково сказал он.― Дадут мне сегодня покушать?
— Сейчас,― сказал Валькенштейн.
Он извинился перед Сидоровым, снял со стола журналы и накрыл стол хлорвиниловой скатертью. Затем он поставил на стол хлеб, масло, молоко и гречневую кашу.
― Стол накрыт, Леонид Андреевич,― сказал он.
Горбовский нехотя поднялся с дивана.
― Всегда надо подниматься, когда надо что–нибудь делать,― сказал он.
Он сел за стол, взял обеими руками чашку с молоком и выпил ее залпом. Затем он обеими руками придвинул к себе тарелку с кашей и взял вилку. Только когда он взял вилку, стало понятно, почему он брал чашку и тарелку обеими руками. У него тряслись руки. У него так сильно тряслись руки, что он два раза промахнулся, стараясь поддеть на кончик ножа кусок масла. Бадер, вытянув шею, глядел на руки Горбовского.
— Я постараюсь дать вам самую лучшую импульсную ракету, Леонид,― сказал он слабым голосом.― Наиболее лучшую.
— Дайте, Август,― сказал Горбовский.― Самую лучшую. А кто этот молодой человек?
― Стол накрыт, Леонид Андреевич,― сказал он.
Горбовский нехотя поднялся с дивана.
― Всегда надо подниматься, когда надо что–нибудь делать,― сказал он.
Он сел за стол, взял обеими руками чашку с молоком и выпил ее залпом. Затем он обеими руками придвинул к себе тарелку с кашей и взял вилку. Только когда он взял вилку, стало понятно, почему он брал чашку и тарелку обеими руками. У него тряслись руки. У него так сильно тряслись руки, что он два раза промахнулся, стараясь поддеть на кончик ножа кусок масла. Бадер, вытянув шею, глядел на руки Горбовского.
— Я постараюсь дать вам самую лучшую импульсную ракету, Леонид,― сказал он слабым голосом.― Наиболее лучшую.
— Дайте, Август,― сказал Горбовский.― Самую лучшую. А кто этот молодой человек?
— Это Сидоров,― объяснил Валькенштейн.― Он хотел говорить с вами.
Сидоров встал опять. Горбовский благожелательно поглядел на него снизу вверх и сказал:
— Садитесь, пожалуйста.
— О,― сказал Бадер.― Я совершенно забыл. Простите меня. Леонид, товарищи, позвольте представить вам…
— Я Сидоров,― сказал Сидоров, неловко усмехаясь, потому что все глядели на него.― Михаил Альбертович. Биолог.
— Уэлкам, Михаил Альбертович,― сказал волосатый Диксон.
— Ладно,― сказал Горбовский.― Сейчас я поем, Михаил Альбертович, и мы пойдем в мою каюту. Там есть диван. Здесь тоже есть диван…― он понизил голос до конфиденциального шепота,― но на нем расселся Бадер, а он Директор.
— Не вздумайте взять его,― сказал Валькенштейн по–японски.― Мне он не нравится…
— Почему? ― спросил Горбовский.
Горбовский возлежал на диване, Валькенштейн и Сидоров сидели у стола. На столе валялись блестящие мотки лент видеофонографа.
― Я вам не советую,― сказал Валькенштейн.
Горбовский закинул руки за голову.
― Родных у меня нет,― сказал Сидоров. (Горбовский поглядел на него сочувственно.) ― Плакать по мне некому.
― Почему ― плакать? ― спросил Горбовский.
Сидоров нахмурился.
― Я хочу сказать, что знаю, на что иду. Мне необходима информация. На Земле меня ждут. Я сижу здесь над Владиславой уже год. Год потратил почти зря…
― Да, это обидно,― сказал Горбовский.
Сидоров сцепил пальцы.
— Очень обидно, Леонид Андреевич. Я думал, на Владиславу высадятся скоро. Я вовсе не лезу в первооткрыватели. Мне просто нужна информация, понимаете?
— Понимаю,― сказал Горбовский.― Еще бы. Вы ведь, кажется, биолог…
— Да. Кроме того, я проходил курсы пилотов–космогаторов и получил диплом с отличием. Вы у меня экзамены принимали, Леонид Андреевич. Ну, вы меня, конечно, не помните. В конце концов, я прежде всего биолог, и я больше не хочу ждать. Меня обещал взять с собой Квиппа. Но он попытался два раза высадиться и отказался. Потом прилетел Стринг. Вот это был настоящий смельчак. Но он тоже не взял меня с собой. Не успел. Он пошел на посадку со второй попытки и не вернулся.
— Вот чудак,― сказал Горбовский, глядя в потолок.― На такой планете надо делать по крайней мере десять попыток. Как, вы говорите, его фамилия? Стринг?
— Стринг,― ответил Сидоров.
— Чудак,― сказал Горбовский.― Неумный чудак.
Валькенштеин поглядел на лицо Сидорова и проворчал:
— Ну так и есть. Это же герой.
— Говори по–русски,― строго сказал Горбовскии.
— А зачем? Он же знает японский. Сидоров покраснел.
— Да,― сказал он.― Знаю. Только я не герой. Стринг ― вот это герой. А я биолог, и мне нужна информация.
— Сколько информации вы получили от Стринга? ― спросил Валькенштеин.
— От Стринга? Нисколько,― сказал Сидоров.― Ведь он погиб.
— Так почему же вы им так восхищаетесь?
Сидоров пожал плечами. Он не понимал этих странных людей. Это очень странные люди ― Горбовскии, Валькенштеин и их друзья, наверное. Назвать замечательного смельчака Стринга неумным чудаком… Он вспомнил Стринга, высокого, широкоплечего, с раскатистым беззаботным смехом и уверенными движениями. И как Стринг сказал Бадеру: «Осторожные сидят на Земле, Август Иоганн. Специфика работы, Август Иоганн!» ― и щелкнул крепкими пальцами. «Неумный чудак»…
«Ладно,― подумал Сидоров,― это их дело. Но что делать мне? Опять сидеть сложа руки и радировать на Землю, что очередная обойма киберразведчиков сгорела в атмосфере; что очередная попытка высадиться не удалась; что очередной отряд исследователей–межпланетников отказывается брать меня в поиск; что я еще раз вдребезги разругался с Бадером и Бадер еще раз подтвердил, что планетолета мне не доверит, но за «систематическую дерзость» вышлет меня из «вверенного ему участка Пространства». И опять добрый старый Рудольф Крейцер в Ленинграде, тряся академической ермолкой, будет приводить свои интуитивные соображения в пользу существования жизни в системах голубых звезд, а неистовый Гаджибеков будет громить его испытанными доводами против существования жизни в системах голубых звезд; и опять Рудольф Крейцер будет говорить все о тех же восемнадцати бактериях, выловленных экспедицией Квиппы в атмосфере планеты Владислава, а Гаджибеков будет отрицать какую бы то ни было связь между этими восемнадцатью бактериями и атмосферой планеты Владислава, с полным основанием ссылаясь на сложность идентификации в конкретных условиях данного эксперимента. И опять Академия Космобиологии оставит открытым вопрос о существовании жизни в системах голубых звезд. А эта жизнь есть, есть, есть, и нужно только до нее дотянуться. Дотянуться до Владиславы, планеты голубой звезды ЕН 17».
Горбовский посмотрел на Сидорова и ласково сказал:
— В конце концов, зачем вам обязательно лететь с нами? У нас есть свой биолог. Прекрасный биолог Перси Диксон. Он немножко сумасшедший, но он доставит вам образцы какие угодно и в любых количествах.
— Эх,― сказал Сидоров и махнул рукой.
— Честное слово,― сказал Горбовский.― Вам бы у нас очень не понравилось. А так все будет в порядке. Мы высадимся и доставим все, что вам нужно. Дайте нам только инструкции.
— И вы все сделаете наоборот,― сказал Сидоров.― Квиппа тоже просил инструкции, а потом привез два контейнера с пени–целлой. Обыкновенная земная плесень. Вы же не знаете условий работы на Владиславе. Вам там будет не до моих инструкций.
— Что верно, то верно,― вздохнул Горбовский.― Условий мы не знаем. Придется вам подождать еще немножко, Михаил Альбертович.
Валькенштейн удовлетворенно кивнул.
— Хорошо,― сказал Сидоров. Глаза его совсем закрылись.― Тогда возьмите хоть инструкции.
— Обязательно,― сказал Горбовский.― Непременно.
На протяжении последующих сорока циклов Горбовский про извел шестнадцать поисков. Он работал на превосходном импульсном планетолете «Скиф–Алеф», который ему предоставил Бадер. Первые пять поисков он произвел в одиночку, пробуя экзосферу Владиславы на полюсах, на экваторе, на различных широтах. Наконец он облюбовал район северного полюса и стал брать с собой Валькенштеина. Они раз за разом погружались в атмосферу черно–оранжевой планеты и раз за разом, как пробки из воды, выскакивали обратно. Но с каждым разом они погружались все глубже.
Бадер подключил к работе Десантников три обсерватории, которые непрерывно информировали Горбовского о передвижениях метеорологических фронтов в атмосфере Владиславы. По приказу Бадера было возобновлено производство атомарного водорода ― горючего для «Скиф–Алефа» (расход горючего оказался непредвиденно громадным). Исследования химического состава атмосферы бомбозондами с мезонными излучателями были прекращены.
Валькенштейн и Горбовский возвращались после поисков измученные и измочаленные и жадно набрасывались на еду, после чего Горбовский пробирался к ближайшему дивану и подолгу лежал, развлекая друзей разнообразными сентенциями.
Сидоров по приглашению Горбовского остался на «Тариэле». Ему разрешили установить в тестерных пазах «Скиф–Алефа» контейнеры–ловушки для биообразцов и биологическую экспресс–лабораторию. При этом он несколько потеснил хозяйство атмосферного физика Рю. Впрочем, толку от этого было мало: контейнеры возвращались пустыми, записи экспресс–лаборатории не поддавались расшифровке. Воздействие магнитных полей бешеной атмосферы на приборы менялось хаотически, и экспресс–лаборатория требовала руки человека. Вылезая из кессона, Горбовский прежде всего видел лоснящийся череп Сидорова и молча хлопал себя ладонью по лбу. Однажды он сказал Сидорову: «Дело в том, Михаил Альбертович, что вся биология вылетает у меня из головы на сто двадцатом километре. Там ее просто вышибает. Уж очень там страшно. Того и гляди, убьешься».
Иногда Горбовский брал с собой Диксона. После каждого такого поиска волосатый биолог отлеживался. В ответ на робкую просьбу Сидорова присмотреть за приборами Диксон прямо ответил, что никакими посторонними делами заниматься не собирается. («Просто не хватает времени, мальчик…»)