– И здесь нет ничего странного, – ответил я, думая об Ирине. – Женщины испокон веков вдохновляли мужчин на поступки. Будь то шкура мамонта или романс, посвященный даме сердца.
– Я попытался нарисовать для себя образ этой загадочной музы… – задумчиво продолжил Куцего. – Да-да, я считаю, что это была одна женщина. Конечно, внешность была каждый раз чуточку иной, блондинка или брюнетка, молодая или не очень… Но вот психологический портрет… Он прекрасно лег на всех этих дам. Как будто это была одна женщина. У Тургенева и у Булгакова, у Лермонтова и у Пушкина, у Киплинга и у Хемингуэя.
– Пушкин и Лермонтов современники, – напомнил я, всерьез опасаясь за психическое здоровье мэтра. – Как они могли делить одну музу на двоих?
– Слава к Лермонтову пришла только после гибели Пушкина. Помните «Смерть поэта»? Они встречались перед этой дуэлью, у них была одна женщина, она была с Пушкиным, а потом полюбила Лермонтова. Когда муза уходит от писателя, тот должен умереть! – Мне казалось, Куцего не видит меня, его слова слились в одно сплошное бормотание. То ли сказался алкоголь, то ли просто стресс, вызванный потерей любимой. – Мое время уже истекает, молодой человек, и я так и не нашел выхода. Я стал тем, кем стал, благодаря Ирине. Я впервые увидел ее еще в школе, и у меня пол ушел из-под ног. Сначала я не понял, откуда ее знаю, пытался вспоминать, мучился, а потом вдруг осенило. Это она, муза великих писателей. Я в жизни не встречал никого похожего, и вдруг – раз и бинго! Я в то время был уже известен, но известность была липовой. Я бился головой о потолок и подумывал уже оставить литературу. А потом написалась «Ось второго порядка». Это все она, Ирина. Ее заслуга. С самого первого дня она заняла все мое сердце, без остатка. Все эти годы я жил только ею и литературой. Они переплелись в моей жизни, они стали моей жизнью. А сейчас жизнь потеряла смысл, – Куцего взглянул на меня, и теперь я понял, что увидел в его глазах в самом начале разговора. Это были пустота и отчаянье.
– Аркадий Борисович, попробуйте когда-нибудь изложить эту историю на страницах своей новой книги, – предложил я. – Это получится шедевр не хуже «Оси».
– Я это никогда не напишу, – прохрипел Куцего. – Я вообще больше ничего не напишу – мое время на исходе.
– Тогда это сделаю я, – ляпнул я. – Причем сяду писать прямо сегодня!
Сказал – и сам испугался своей наглости.
– Хорошо, – вдруг согласился он. – Пиши.
Я встал и вышел обратно под ливень. Его струи стали еще холоднее, а море просто взбунтовалось, яростно терзая землю, – валы докатывались почти до дверей кафе.
Вернувшись домой, я переоделся в сухое, сварил в турке кофе и сел писать. Ушел с головой в этот процесс настолько, что не пошел на ужин.
Было уже темно и лило с прежней силой, когда кто-то отчаянно начал колотить в мою дверь. Открыв, я увидел Ирину. Несмотря на плащ и большой зонт, она вся была мокрая – струи воды стекали на пол. Лицо ее тоже было мокрое, но виной тому был не только ливень – она плакала.
– Что случилось? – спросил я у нее, помогая снимать мокрую одежду.
– Арк-к-адий пр-ропал, – с трудом выговорила она – зубы ее стучали от холода.
Почти насильно я раздел ее полностью, завернул в одеяло, и вручил чашку горячего кофе. Теперь, глядя на нее еще и через призму фантазии Аркадия Борисовича, я знал о ней, вероятно, больше, чем она сама. Это было удивительное чувство.
– Сидит, наверное, в одном из кафе, зря ты беспокоишься, – сказал я как можно спокойнее.
– Нет, – ответила она. – Еще днем все кафе закрыли. Штормовое предупреждение. А его нет с самого утра…
И вдруг – без всякого перехода, без предупреждения, она облепила меня всем своим телом, и зашептала:
– Игорь, я люблю тебя. Я хочу быть твоей навсегда.
Это было так неожиданно, что на секунду я растерялся. А уже в следующую мы вновь, как в самую первую встречу, стали единым телом, которое невозможно разделить. Назвать это сексом было бы кощунством. Я понял, что жить дальше без нее уже не смогу.
– Я люблю тебя больше жизни, – прошептал я в ответ.
И все-таки я не мог заснуть, хотя Ирина-Инь (теперь я всегда буду называть ее этим именем!) посапывала у меня на плече. Я чувствовал, что у меня есть долг перед Аркадием Борисовичем. И я вновь сел писать.
Когда я закончил, было около полудня. Буря, наконец, прекратилась, и в лужах весело прыгали солнечные зайчики. Разогнув затекшую спину, я потянулся, и в этот момент сзади меня обхватили ласковые руки.
– Доброе утро, любимый.
– И тебе доброе утро, любимая.
– Мы должны найти его и рассказать обо всем. Ни дня больше не хочу жить без тебя.
– Мы найдем его и обо всем расскажем.
Мы его нашли, вот только рассказать ему обо всем оказалось затруднительно. На берегу моря, все еще ворчливого, но уже совсем не такого грозного, как вчера, прибоем выбросило много мусора: какие-то доски, бревна, пустые бутылки. Мое внимание привлекло одно из бревен, похожее на большую черную рыбу. «Неужели дельфин?» – подумал я, и мы подошли ближе. Оказалось, это мертвое тело Мастера. Я и не узнал бы его, но у Ирины не было сомнений. Молча, без крика, она опустилась на колени и застыла. Наверное, я всю жизнь буду помнить эту картину: черное безжизненное тело мужчины, а рядом стоящая на коленях девушка в белом. Плачущая, она опустила голову, и ветер, шаля, играет ее длинными волосами. В тот момент меня впервые посетила мысль, не дающая жизни последние годы. Что со мной будет, если она когда-нибудь полюбит другого?
Олеся Чертова Обратный отсчет
1
Неля засмеялась и оглянулась. В ее светлых глазах даже в пасмурную погоду резвились солнечные зайчики.
– Ну, чего тебе, горе мое… – осведомилась она в манере скверной провинциальной актрисы.
Олег невольно засмотрелся на ее ладную фигурку и вдруг оробел. Из головы вылетело все, о чем хотел поговорить с ней, никак не мог подобрать нужное слово и вообще понять, зачем звал-то ее? Олег был не из робких парней, но эта Нелька как-то по-особому на него влияла.
– Ты что-то мне сказать хотел, – напомнила она и при этом тряхнула густыми, прямыми, как лучи, пшеничными волосами. Неля улыбалась, она была очень красива и знала об этом.
Олег вздохнул.
– У меня два пригласительных в ночной клуб. Там сегодня вечер джаза… Ты же любишь джаз… – отчего-то запершило в горле, и Олег закашлялся.
Неля, наблюдавшая за его страданиями, засмеялась еще громче. На них стали оглядываться. По аудитории прошел шумок.
– Олежечек! – теперь она «работала» на публику, несколько десятков благодарных зрителей уже уставились на нее в ожидании представления. Неля сверкнула глазами. – Дружочек ты мой, так не я одна джаз люблю. Вот Маша у нас тоже очень любит джаз. Может, ты ее позовешь?
Тридцатидвухлетняя незамужняя девица Маша испепеляюще зыркнула на Нельку поверх очков.
– А не заткнулась бы ты?! – произнесла угрожающе.
– Молчу, молчу, – весело зазвенела Нелька. – Вот незадача, Олежечек, и Маша с тобой идти не хочет. А я вообще-то джаз не очень люблю. Меня воспитывали на вечных ценностях, на классике. Так что, если соберешься в органный зал, зови. Может, и пойду…
Она подхватила сумку на плечо и под дружное ржание студентов покинула аудиторию. Олег с досадой смотрел, как она дефилирует по коридору, как золотятся вдоль спины ее пшеничные волосы.
– Стерва малолетняя, – тихонько сказал за спиной Димка, долговязый нескладный парнишка. Друг Олега еще со школы, а теперь и однокашник в придачу. – Слушай, Олег, да на кой она тебе сдалась, соплячка восемнадцатилетняя. Ну, подумаешь, красивая. Мало их, что ли, таких? Вон у нас в группе полным-полно, и к тебе тоже, знаешь ли, многие…
Олег засмеялся и не дал ему договорить:
– Брось, Димыч, не надо мне повышать самооценку. Я все понимаю. Но мне не нужна просто девчонка. Мне нужна именно эта.
Димка с уважением посмотрел на товарища. Он с трепетом относился к историям чужой любви, так как собственных не имел. Долговязый, тощий не по возрасту и к тому же носатый и нескладный Димка вздохнул и искоса взглянул на друга.
– Ладно, Ромео, пойдем. И так уже опоздали из-за твоей Джульетты.
Олег с досадой пнул кадку с пальмой. На душе было паршиво и почему-то очень хотелось спать.
– А пошло оно все, – сквозь зубы процедил Олег. – Не пойду я никуда. Башка раскалывается… Я домой поеду.
– Э, брат, так нельзя, – Димка сразу помрачнел. – Любовь любовью, но у нас же «госы» на носу. О чем ты думаешь?
Олег похлопал его по плечу.
– Созвонимся, Димыч. – На ходу натягивая куртку, он направился к выходу.
Димка только рукой махнул.
Двери лифта с шумом захлопнулись, и Олег сразу понял, что ничего хорошего дома его не ожидает. Громоподобный голос отца разливался по всему зданию, и Олег со стыдом подумал, что его, наверное, слышно в каждой квартире. Сколько не убеждал себя Олег, что скандалы происходят в каждой второй семье, смириться с этим не мог. И мамина фраза: «Другие еще хуже живут» – не успокаивала.
Олег вытащил из кармана ключи и открыл дверь. В коридоре было темно. Только тонкая полоска света пробивалась через открытую дверь в комнату, где бледная, с покрасневшими от слез глазами сидела мама. Отец же бегал перед ней, на манер шимпанзе, юродствуя и вопя. Суть скандала была не важна, он мог по три часа вопить за оторванную пуговицу или за истраченный лишний рубль.
Олег похлопал его по плечу.
– Созвонимся, Димыч. – На ходу натягивая куртку, он направился к выходу.
Димка только рукой махнул.
Двери лифта с шумом захлопнулись, и Олег сразу понял, что ничего хорошего дома его не ожидает. Громоподобный голос отца разливался по всему зданию, и Олег со стыдом подумал, что его, наверное, слышно в каждой квартире. Сколько не убеждал себя Олег, что скандалы происходят в каждой второй семье, смириться с этим не мог. И мамина фраза: «Другие еще хуже живут» – не успокаивала.
Олег вытащил из кармана ключи и открыл дверь. В коридоре было темно. Только тонкая полоска света пробивалась через открытую дверь в комнату, где бледная, с покрасневшими от слез глазами сидела мама. Отец же бегал перед ней, на манер шимпанзе, юродствуя и вопя. Суть скандала была не важна, он мог по три часа вопить за оторванную пуговицу или за истраченный лишний рубль.
Олег отшвырнул рюкзак и снял куртку. Только сейчас он заметил под вешалкой Женьку. Она сидела прямо на полу, обхватив руками колени. В ее огромных, черных, как угли, глазах был страх. Олег присел рядом на корточки, погладил ее по короткостриженым кудряшкам.
– Давно? – спросил Олег.
– Третий час, – прошептала Женька.
Оба замолчали. Как у всех детей из скандалящих семей, у них сложился свой язык, понятный обоим. Молчаливый язык страха.
– Деньги? Опять вам деньги нужны? – орал отец. – Я их не печатаю. Я на себя потратить имею право!
Голос матери дрожал и срывался на слезы.
– Игорь, но мы же семья! Я ничего не требую от тебя. Но ведь Женя раздета на зиму совсем. Ты просто не вникаешь ни во что. Ты не интересуешься детьми, а они…
Мать что-то еще пыталась говорить, но ее голос утонул в отцовских воплях.
Олег сжал зубы.
– Вставай-ка, Женек, холодно здесь…
Женька повисла на руке, и в этот момент что-то загремело, вскрикнула мать… Олег бросился в комнату: мать стояла у стены, а отец почти вплотную к ней, и на губах у мамы была кровь. Дальше все происходило как во сне медленно и отчего-то фрагментами: под кулаком было что-то твердое и упругое, потом вспышка – яркая, как фейерверк, и на губах стало солоно, где-то кричала мама, и что-то холодной тяжестью сжало горло и потянуло назад. Олег пытался стряхнуть со спины цепкое Женькино тельце, а она держалась невероятно крепко и кричала: «Не трогай его, Олежечек, он же тебя убьет!» Потом стало тихо…
Олег лежал в своей комнате, рядом сидела Женька, придерживая грелку со льдом у него на переносице. Олег рассматривал ее из-под ресниц: худющая, нескладная, как страусенок длинноногий. Вообще не похожа на своих подружек – тех хоть сейчас замуж выдавай. А эта еще совсем цыпленок.
– Ну что, очухался, герой?
Олег улыбнулся. Он любил ее голос, низкий, с хрипотцой, совсем не по возрасту, а тем более, не по фактуре.
– Где отец? – голос почему-то был осипшим. Олег закашлялся.
– Ушел. А мама у себя в комнате плачет, – сказала Женька.
– Плачет? Почему? – глупо спросил Олег.
Женька взглянула на него снисходительно.
– А ты бы на ее месте смеялся?
Олег сел. Нет, не смеялся бы и он, это точно. Его тошнило, и голова болела, просто разламывалась на части.
– Слушай, Женек, – с трудом произнес Олег. – У нас снотворное есть?
– Травиться будешь? – серьезно спросила Женька.
Олег усмехнулся.
– Нет. Мне бы уснуть сейчас, а сам я не смогу. Спроси у мамы… пару таблеток…
Женька вышла и вернулась через минуту со стаканом воды и одной таблеткой.
– Мама сказала с тебя и одной хватит. Спи.
Олег проглотил таблетку и лег. На стене радужным хороводом поблескивал ночник, в голове приятно штормило. Олег сам не заметил, как уснул.Снилась Нелька, голая, на залитом солнцем пшеничном поле. Олег наблюдал за ней откуда-то сверху. Она танцевала и кружилась, а он никак не мог понять – то ли на голове у нее пшеничные колосья, то ли все поле усыпано ее золотыми волосами. Олег стал подходить поближе, как вдруг понял, что это не Неля, а Женька, увешанная колосками. Он испугался и, сорвав с себя рубашку, бросился к ней. Но Женька смеялась и убегала, ныряла в пшеницу, как в воду. Олег ругался, кричал, но бежал медленно и все время падал, а Женька с необычайной резвостью, высоко выбрасывая худые коленки, как коза, скакала по полю. Олег выбился из сил, упал и проснулся.
Высоко над головой виднелся ребристый кремовый потолок. Слева, на такой же пластиковой кремовой стене, болталась багажная сетка. Справа, чуть выше головы, возвышался столик. Олег повернулся на бок – напротив, на соседней полке сидела белокурая женщина в темно-сером трикотажном спортивном костюме. Она сидела на полке с ногами и читала книгу. Эту женщину Олег не знал. Он снова лег на спину и закрыл глаза, чтобы собраться с мыслями. Судя по купе, это вагон «СВ». Откуда деньги на «СВ»? Нет, начинать нужно не с этого. Куда я еду? Последнее, что помнил Олег – это пляшущие огоньки ночника на стене в комнате. Может, снотворное повлияло? Или удар по голове? Амнезия? Тоже не подходит. Это же кто-нибудь должен был бы заметить. Почему еду один? И главное – куда еду?
Олег приподнялся на локте. Женщина отвела взгляд от книги и теперь смотрела на него. Это была красивая женщина, блондинка, лет сорока. Лицо чистое, только возле глаз тонкая, нервная сетка морщин. Светлые волосы стянуты в тугой узел и ни капли косметики на лице. Ни что в ее облике не сдвигало Олега с мертвой точки.
Олег сел.
– Ну, что выспался? – это говорила незнакомка. Но Олега удивил тон, каким она обращалась к нему. Женщина словно заискивала. Он посмотрел на нее озадаченно.
– Да, спасибо, – произнес Олег, не уверенный в том, нужно ли вообще ей отвечать.
И тут его осенило! Ну, конечно! Видимо вчера он пил. Димка всегда говорил, что пить ему, Олегу, строго противопоказано. У него с утра кратковременная амнезия начинается. Олег и напивался-то по-серьезному всего пару раз за всю жизнь, но твердо знал, что хорошим это никогда не заканчивалось. Наверное, вчера напились, как свиньи (с кем, Олег не представлял, естественно), вот память и отшибло. Олег искоса взглянул на женщину – она нервно теребила уголок книги и как-то странно смотрела на Олега, словно ждала чего-то. Чего-то очень для нее важного. И тут Олегу стало совсем нехорошо. Ведь эта тетка неспроста здесь. Точно. Все сходится – видимо пьяным приперся сюда, стал приставать, а может даже и… О, господи! Она же возрастом такая, как его мать, ну может чуть моложе. Олег почувствовал, что должен немедленно выйти отсюда. Он хотел обуться, но на полу его обуви не было, стояли чужие туфли: красивые, темной кожи, стильные, с мягко срезанными носами. Олег невольно посмотрел на верхнюю полку, которая отсутствовала. Другой обуви не было. Олег медленно стал обуваться и только сейчас заметил, что и брюки на нем не его: темно-коричневые, явно не из дешевых, и свитер был чужим, хотя и очень красивым. Олег почувствовал, что крыша медленно съезжает на бок: вместо грошовых электронных часиков, на руке красовался «Ролекс» на кожаном ремешке. Олег ошарашенно перевел взгляд с левой руки на правую и закричал – безымянный палец правой руки украшало обручальное кольцо. Женщина отвернулась от окна и теперь снова уставилась на него.
– В чем дело, Олег? – с раздражением спросила она. – Ты заболел?
Олег молчал. Женщина вдруг побледнела, и глаза ее увлажнились.
– Олег, хватит. Так же нельзя. Сколько можно играть в молчанку? Через два часа мы будем в Москве. Что мы скажем Лизе?
Олег тупо смотрел на нее. Женщина ближе придвинулась к столику. Теперь она говорила тихо и вкрадчиво.
– Ты так и не изменил своего решения? Ты действительно хочешь, чтобы Лиза сделала аборт?
Олег задохнулся, а женщина затараторила, словно боялась, что он заговорит.
– Олег, ей же только девятнадцать. Что же с ней будет. У нас же достаточно денег, вырастим…
– У нас?.. – с ужасом прошептал Олег.
Лицо женщины вспыхнуло, она потупила глаза.
– Олег, пожалуйста, не начинай. Да, деньги у нас зарабатываешь ты, мы это ценим. Но и Лиза тебе не чужой человек. Это же твоя дочь!
– Моя дочь?! – заорал Олег.
Женщина вскочила.
– Что ты хочешь сказать этим – «моя дочь?!» А чья же?! Не доходи до крайностей, Олег, ты не смеешь меня так оскорблять, Лиза – твоя дочь. Это твой и мой ребенок. Ты это знаешь не хуже меня. Что ты смотришь на меня такими глазами?
Олег молча встал и направился к выходу. У двери висело чужое мужское пальто. Он взял его и вышел в коридор.
– Куда ты уходишь? – кричала вслед женщина. Она еще что-то говорила, но Олег уже не слышал. Он закрыл дверь.
В коридоре было пусто. Олег вышел в тамбур и остановился возле туалета. Он присел на мусорный бак и стал шарить по карманам пальто. Здесь был бумажник с солидным количеством незнакомых денег, несколько визиток и еще какие-то пластиковые карточки. Зачем они, Олег не имел представления. Еще был паспорт. Олег торопливо раскрыл его. На первой странице была его фотография, знакомая, в шестнадцать, длинноволосого подростка с тонкой шейкой, болтающейся в широком вороте папиной белой рубашки. Олег вздохнул и перевернул страницу: здесь тоже был он, таким он себя помнил, но на фото ему было двадцать пять, а сейчас только двадцать три. Олег сглотнул и перевернул страничку, здесь ему было тридцать пять, он носил усы и нелепый широкий галстук. Дальше фотографий не было. На страничке прописки он увидел адрес, незнакомый московский адрес. Дрожащей рукой Олег открыл страницу со штампом о семейном положении. Он был женат на Синяевой Неле Александровне. Олег закрыл глаза. Женщина в купе… боже правый, ведь это же действительно была Нелька… только… Олег вскочил и толкнул дверь туалета. Она распахнулась настежь, а Олег так и остался стоять на пороге. Он застыл, с ужасом глядя в мутную поверхность зеркала – оттуда на него смотрел мужчина «за сорок», безукоризненно одет, с чуть обозначившимся брюшком и небольшими залысинами. В руках он держал паспорт и черное мужское пальто. Олег отпрянул назад и больно ударился затылком об дверной косяк. Сзади кто-то коснулся его спины, от неожиданности Олег подпрыгнул.