Но Чадноун, сверкая от волнения глазами и перекатывая во рту, как жевательную резинку, какие-то английские слова, осторожно закутал ежа в свое кашне, чтобы не уколоться, и положил его на дно вышеупомянутого сосуда. После чего он без колебаний вылил ежику на нос весь эфир из пузырька и надвинул на горшок крышку.
— Бедное животное! — возмущенно сказал аббат, не доверявший протестантам.
Филадельфийский профессор выждал минуты три, не удостоив объяснить нам свое странное поведение, потом снял крышку с горшка, где лежал усыпленный еж со свиным рыльцем. Затем американец вынул из кармана пинцет и склонился над своей жертвой. Фарфоровые стенки сосуда были испещрены черными точками.
— Блохи! — воскликнул отец. — Он заинтересовался блохами ежа!
Тайна сразу рассеялась: профессор хотел обогатить свою коллекцию. Оказывается, каждому виду ежей свойственны свои особые блохи. Блохи европейских ежей отсутствовали в коллекциях Филадельфийского энтомологического музея. Блохи оказались так малы, что их не удалось насадить на булавки, и поэтому их немедленно наклеили на кусочки сердцевины бузины. А ежик, возвращенный на лоно природы, вероятно, часа через два очнулся, освободившись от всех своих блох, вплоть до ближайшего часа любви.
Чадноун уехал, великодушно признав за отцом приоритет в определении Stretomenia sinensis (в наименовании которой отныне и до скончания веков будет указываться в скобках: Жакобус Резо, 1927). Его сменил великий знаток долгоножек — аббат Рапан из Мехелена. Этот Рапан — преподаватель риторики в одном из валлонских коллежей — страдал многословием и ожирением. Погода на рождественских каникулах, которые он нам посвятил, выдалась суровая: снег упорно не таял — явление довольно редкое в наших краях. Закутавшись в пуховый шарф и надев две теплые сутаны на вате, толстяк явился к нам без всякого предупреждения: мы не поехали встречать его в Сегре на станцию, и ему пришлось протопать шесть километров.
— Такая прогулка, знаете ли, весьма полезна для здоровья! — заявил он, счищая грязь со своих башмаков. — Но для энтомологов зима — плохое время года! Долгоножки не бегают по льду.
Появление преподобного отца Рапана было великой честью для нашего старого дома и его хозяина. Теперь нас осчастливили двумя ежедневными мессами: одну служил наш аббат, а другую — отец Рапан. Конечно, мы не могли из вежливости увильнуть. Впрочем, бельгиец каждый раз платил тому из нас, кто исполнял роль причетника, по два франка за службу. Из-за этого гонорара у нас возникли серьезные разногласия. Фреди, терпеливо выслушивавший энтомологические разглагольствования профессора риторики и тем снискавший его расположение, решил присвоить себе монопольное право прислуживать за мессой. Доход с «паучиной мессы» он предпочитал остаткам вина от «мессы по желудям». (Так мы прозвали ее потому, что наш аббат-воспитатель всюду сажал желуди старого дуба семейства буковых. Не будучи любителем вина, он никогда не допивал полагавшуюся ему за мессой чашу.) Наши с Фреди разногласия были разрешены на совещании, состоявшемся у меня в спальне: Фреди будет вносить шестьдесят процентов своих благочестивых чаевых в тайную кассу, которую мы основали, предвидя близкое возвращение Психиморы.
Это решение «картеля мальчишек», в котором, как и во всех политических организациях, наиболее энергичными оказались левые элементы (в данном случае — я), было не единственным, принятым на нашем митинге, имевшем более широкие и далеко идущие цели. Решив дать отпор наступлению, которое Психимора, несомненно, поведет против наших свобод, мы официально создали единый фронт. В него входил и Кропетт, а также Жан Барбеливьен, сын арендатора фермы, прилегавшей к усадьбе. Жану угрожала опасность лишиться весьма ценного для него права разделять наши игры (малолетний мужлан получил такую привилегию с тех пор, как, желая мошенническим способом пробраться к образованию, вдруг почувствовал неодолимое призвание к сану священника). Мы могли рассчитывать также на нейтралитет нашего аббата и на сочувствие Фины. Подобно коалициям левых партий, наш картель был довольно разношерстным и в первую очередь заботился о своей выгоде.
Вопрос продовольствия являлся для нас основным. Жан Барбеливьен обещал таскать для нас яйца из курятника родительской фермы. Не имея возможности зимой ловить в речке рыбу и покупать на свою выручку мясные консервы, я изыскивал другие способы добывать деньги. Каждое утро, на рассвете, я тихо-тихо выходил из дому, вооружившись папиным охотничьим карабином, у которого выстрел был не громче щелканья кнутом, за что его обычно и принимали. Спрятавшись в кустах, я поджидал кроликов, которые еще в сумраке выходили из нор и отправлялись на капустное поле. Деньги, яйца, варенье — все складывалось в «сейф», уже давно устроенный между крышей и покатым потолком моей мансарды. Карниз прикрывал вход. В «сейфе» же хранилось некоторое количество старых ключей и «Декларация прав», составленная Фреди по образцу «Декларации прав человека и гражданина» и скрепленная подписями четырех членов нашего сообщества.
Вот в каком умонастроении мы находились, когда вопреки предостережениям врачей мадам Резо выписалась из клиники и нежданно-негаданно нагрянула домой, приехав из Анже в автобусе, который с недавних пор совершал эти рейсы и специально для нее остановился у белой изгороди «Хвалебного». Мы как раз сидели за ужином. По коридору застучали каблуки, шаги Психиморы мы узнали бы среди тысяч других. Дверь распахнулась, и, мгновенно подтянувшись, мы сели, как подобало по правилам.
— Вы приехали одна, но это же безумие, Поль! — растерянно залепетал отец, побледнев не меньше нашего.
Психимора усмехнулась и вместо ответа закрыла масленку крышкой.
13
Психиморе пришлось туго. Ее первая же лобовая атака провалилась.
— Жак, дети совершенно не считаются с границами отведенного для них участка.
Однако отец стойко защищал свои передовые позиции:
— Я сам разрешил им гулять по всему парку. Что поделаешь, дорогая! Они почти уже взрослые. Вам пора понять, что это действительно так, несмотря на вашу поразительную моложавость.
Нашей мегере пришлось удовольствоваться этим комплиментом. В тот же день вечером, после молитвы, когда мы, поднявшись с колен, отряхивали брюки, она вновь выразила удивление:
— Как? Вы отменили публичную исповедь?
На этот раз вмешался аббат:
— Мадам Резо, доверьтесь моему сану и не толкуйте слишком поспешно догматы. В возрасте ваших сыновей необходима духовная свобода.
Вне всяких сомнений, Психимора столкнулась с настоящей коалицией. Она поняла это, но заупрямилась. Как я уже говорил, она была не очень умна и поэтому, при всей твердости своего характера, не сразу находила доводы в пользу своих властолюбивых требований. Увидев, что Жан Барбеливьен играет вместе с нами на переменках, Психимора подняла крик:
— Нет, нет и нет! Я не желаю, чтобы мои дети якшались с мужиками!
И снова аббат самоотверженно вмешался:
— Мадам, маленький Барбеливьен намерен посвятить себя служению господу богу. Мы с мсье Резо полагали, что его общество полезно для ваших детей. Я сам младший сын фермера и некогда тоже пользовался таким же вниманием знатной семьи в наших краях…
— Прекрасно, — оборвала его Психимора, — я не знала этого. Но я хочу спросить вас кое о чем другом. Откуда берется мясо, которое дети едят за полдником? Я им не давала мяса.
— Кажется, Жан продает фермерам рыбу.
— Это еще что за торговля? И кроме того, каким образом он может зимой ловить рыбу?
— Вероятно, он продает и дичь.
— Как! Мой сын занимается браконьерством! Этого еще недоставало!
Мсье Резо встревожился и потребовал у меня объяснений. Я откровенно рассказал ему все.
— В общем, чертенок, ты таскаешь у меня патроны и под носом у моего сторожа стреляешь моих же кроликов?
Я не отрицал этого. Психимора возомнила себя победительницей. Но отец, матерый охотник, признал во мне свою кровь и, гордясь моей меткостью, стал еженедельно давать мне по шести патронов при условии, что я буду отчитываться в каждом выстреле.
Мать не решилась настаивать на своем. С десяток пощечин пропали даром, у нас от них даже щеки не покраснели. И тут Психимора поняла наконец, что ей необходимо применить иную тактику.
Ее поведение постепенно изменилось. Она стала не то что уступчивей, но по крайней мере молчаливей. Конечно, ей уже не удалось бы вернуть то, что мы выбросили за борт, но важнее всего для нее было вновь взять в руки бразды правления. Возродив в Кранских болотах политику Альбиона, Психимора, желая поработить своих домочадцев, прибегала к бессмертному принципу: разделяй и властвуй, который стал залогом преуспеяния Англии.
Первым был обезврежен маленький Жан Барбеливьен. Мадам Резо предложила, чтобы этот «благочестивый ребенок» стал отныне официальным учеником нашего аббата.
— Полагаю, что это хорошее дело. Не правда ли, господин аббат? — сказала она, изобразив на своем лице самую умильную улыбку (номер первый из ее ассортимента — улыбку ангельскую, обычно озаряющую воспитанниц приюта после причастия).
Отец и аббат N6 поддались на удочку. Лишенные дипломатического нюха, они учуяли в намерении Психиморы лишь аромат святости. Аббат воскликнул в волнении:
— Совершенно верно, мадам Резо, это хорошее, очень хорошее дело!
Отныне маленький Жан попал под власть нашей мегеры, которая одним-единственным словом могла разрушить все его честолюбивые надежды получить образование, и он перестал таскать для нас яйца из курятника, отказывался выполнять наши рискованные поручения. Все же Психиморе не удалось сделать из него доносчика. Мальчик не хотел нам вредить: ведь мы могли выдать его тайные намерения стать в будущем попом-расстригой.
Что касается Фины, выказывавшей слишком явную симпатию к нам в отсутствие хозяйки и, по ее мнению, бессовестно расточавшей для нас содержимое шкафов, тут мадам Резо пыталась прибегнуть к подкупу, но тщетно. Обещание прибавки к скудному жалованью не привлекло глухонемую старуху в лагерь Психиморы. Фине наплевать было на деньги, к чему ей они? Тогда Психимора взяла другой прицел и вздумала ее выгнать. Напрасные старания! Отец яростно воспротивился: все члены семейства Резо замучили бы его жестокими упреками. Альфонсина была священной принадлежностью «Хвалебного». Впрочем, ее нисколько не взволновала угроза увольнения. Старуха знала, что заменить ее не так-то просто. Ни одна прислуга не прослужила бы и недели под командой мадам Резо.
Неугомонная Психимора принялась за Кропетта и стала делать ему всяческие авансы. Несмотря на свои малые способности к рукоделию, она принялась вязать для него фуфайку и кроить ему фланелевые брюки. Противный рыбий жир был заменен сладким йодистым сиропом. Наконец, подготовив почву постоянными разговорами о его блестящих успехах в занятиях и своих надеждах увидеть его в будущем студентом Школы гражданских инженеров, она приказала:
— Пусть Марсель сразу сдаст за два класса. Он на редкость способный мальчик. Мы, таким образом, выиграем один год, и это будет для него очень ценно, когда он поступит на подготовительное отделение.
Аббат остался очень доволен. Работа его, таким образом, упрощалась. Я выглядел дураком, ведь меня догнал в учении младший брат, но ничего не поделаешь! Кропетт принял эту новую милость спокойно, с достоинством, как нечто заслуженное. Марсель нисколько не обманывался на счет расположения к нему мамаши — самое горячее ее внимание не могло идти ни в какое сравнение с заботливостью нормальной матери, которая действительно печется о благополучии и счастье своих детей. Он знал также, что под вашей «Декларацией прав» красуется и его подпись. Использовать обе стороны, быть желанным в обоих лагерях — такова была его политика. Матери он дарил тихие улыбки. А нам — клятвы верности. Для его душевного спокойствия я дал ему благословение от имени нашего тайного картеля:
— Не отталкивай зря Психимору, ты можешь быть нам полезен. Предупреждай нас, если она тебе сообщит что-нибудь важное для нашей «национальной обороны».
Двойной лазутчик Кропетт сперва оказывал нам услуги. Так, например, он вовремя предупредил нас о подготовлявшемся генеральном обыске в наших владениях — мать уведомила его заранее, не желая обнаружить у него что-нибудь запретное. Благодаря ему я принял необходимые меры предосторожности и перенес на чердак содержимое нашего «сейфа». Обыск не дал никаких результатов, и от избытка осторожности. Я спрятал большую часть наших сокровищ в спальне Фреди, так как она тоже находилась в мансарде и там можно было устроить такой же тайник, как у меня. Об этом перемещении мы ничего не сказали Кропетту. Его лояльность, косившая влево — на нас и вправо — на мать, требовала неусыпного присмотра.
Итак, в течение двух месяцев оба лагеря следили друг за другом. Великая держава Психимора окружила себя на некоторое время мелкими государствами и трепещущими нейтралами. Но такое положение не могло длиться вечно. Слащаво улыбавшаяся мегера по-прежнему искала какую-нибудь уловку, какой-нибудь случай. И случай этот предоставил ей папа.
Отец считал, что теперь ему разрешено дышать свободно.
— Нет никакого сомнения, Тереза, — говорил он своей сестре, графине Бартоломи, приехавшей погостить под нашим кровом, — нет никакого сомнения, плохой характер моей жены имел чисто физиологические причины. После операции она преобразилась. Разумеется, она как была, так и останется немножко колючей, но все-таки жить с ней теперь можно.
— Только бы так продержалось, — отвечала тетушка, бессознательно перефразируя изречение матери Наполеона — Петиции Рамолино.
«Так продержалось» вплоть до Пасхи. За несколько дней до праздников отец получил письмо от одного из своих старых шанхайских приятелей, который пригласил его к себе погостить недельки на две. Этот бывший колониальный чиновник, недавно возвратившийся из Китая, — благоденствующий престарелый вдовец, обладатель знатного имени, большого состояния, любимой дочери, старинного замка в Жере и множества орденов, — словом, граф де Поли, искал для себя новой вывески и полагал, что обрел ее в энтомологии. Однако он колебался между жесткокрылыми, полужесткокрылыми, чешуекрылыми, сетчатокрылыми, прямокрылыми и перепончатокрылыми насекомыми. Необходимо было положить конец его увлечению паукообразными, ибо дочь его сообщала в письме, приложенном к отцовскому посланию, что граф де Поли запретил слугам обметать щетками пыль с потолков и снимать паутину. Мсье Резо, снедаемый христианским состраданием, за завтраком спросил при нас мнение Психиморы.
— Мы могли бы, — сказал он, — взять с собой старшего сына, а младших оставить под присмотром Вадебонкера.
Психиморе не улыбалась разлука с «Хвалебным». Для нее достаточно было и первого печального опыта.
— Даже и речи не может быть о такой поездке, друг мой, это слишком для меня утомительно.
— Радуюсь твоему благоразумию, — сказал отец, перед которым забрезжила надежда на приятное холостяцкое путешествие. — Но кого же мне взять с собой?
— Надо подумать, — осторожно ответила Психимора; она давно все обдумала, но вовсе не стремилась обнаружить свои батареи.
Свое решение она сообщила лишь на следующий день за завтраком согласно обыкновению за столом сообщались все новости, хорошие и плохие (плохих бывало обычно больше, чем хороших).
— Марсель сейчас не очень здоров, — сказала Психимора. — Я не могу разрешить ему эту поездку, хотя он заслуживает ее больше всех.
Вздернутый нос Кропетта вытянулся.
— Я вознагражу тебя чем-нибудь другим, бедняжечка.
Отец просиял. Фреди яростно высморкался и, как всегда, вытер нос справа налево. Я прекрасно понимал маневр Психиморы, но возможность удрать из дому на две недели усыпила мои опасения. После нас хоть потоп! Только аббат, казалось, был не слишком спокоен.
— Мне думается, следовало бы дать господину аббату отпуск на несколько дней, он вполне заслужил его за свою преданность детям, — продолжала Психимора. — У вас, кажется, есть родственники в Нормандии?
Аббат сразу повеселел и охотно принял предложенный отпуск. Итак, кроме Марселя, все остались очень довольны. Заметьте, Психимора не сказала: «В Жер с отцом поедут Фреди и Жан». Эта незаслуженная милость лишь подразумевалась. Хотя уступка Психиморы была ловким политическим ходом, у нее не повернулся язык объявить о ней открыто.
Эти мелкие подробности меня не трогали. На перемене, желая вдохнуть воздух предстоящей нам свободы, я взобрался на верхушку тиса, моего любимого дерева в парке, откуда открывался вид на все «Хвалебное».
14
Нет, Психимора, тебе не удастся отравить нашу радость. Напрасно ты пыталась остричь нас наголо перед отъездом. Папа решительно воспротивился. Правда, я стоял перед ним весь красный, с перекошенной физиономией, а он уже начинал побаиваться меня: этот забияка, того и гляди, выкинет какой-нибудь фортель! Нет, Психимора, придется тебе отказаться от кое-каких мелких преследований, мы их не потерпим. Зачем ты тайком удлинила брюки у новых костюмов, которые отец подарил нам, желая, чтобы сыновья были достойны его? Я немножко умею шить и сегодня же вечером восстановлю на брюках отворот. Зачем ты дала мне галстук, который по расцветке никак не подходит к костюму? Я не стану просить отца купить мне другой галстук, это бесполезно, он пошлет меня ко всем чертям, но Фреди подпустит нелестное замечание по поводу моего «ошейника», и тогда отец, воспользовавшись этим предлогом, постарается утвердить свою власть и проявить хороший вкус, а я окажу такую же услугу старшему брату, намекнув, что у него стоптанные башмаки.