– Лечись-лечись.
– Да уж стараюсь, Ларис.
Пока разговор продолжался в таком режиме, Вика вытащила из сумки кулёчек с изюмом и стала с видимым аппетитом глотать изюминки, не разжёвывая. Лариска взяла у неё несколько, тоже стала бросать их в рот и не жевать.
– Ох, вкусно, – облизнулась Вика. – Фома, хочешь?
– А что это вы едите? – спросил Фома, приглядываясь через стекло.
– Изюмчик, – ответила Вика и как бы невзначай добавила: – Сейчас в городе модно его просто так глотать, не жевать…
– Да, странная такая мода, – добавила Лариска.
– Все так едят, чего им вдруг… А правда, вкусно. – Вика знала, что Фома к модам был всегда равнодушен, поэтому старалась просто как можно искреннее наслаждаться своим изюмом.
– Ну, дайте мне тоже. – Фома залез на подоконник и протянул руку в форточку.
Но глотать изюм оказалось просто невозможно. Мало того, что невкусно, да ещё Фома чуть не подавился – Вика-то с Лариской всю дорогу тренировались. Фома закинул горсть изюма в рот и начал жевать, причмокивая.
– Ну-ка, давайте ещё – вкусный изюм, сладкий.
– Ну Фома, ну что ты такой… неконцептуальный… – глядя, как двигаются челюсти Фомы, расстроилась Вика. – Всё ты как этот…
– Что, что, Вика? Что я сделал не так? – Что-то случилось, но что, Фома понять не мог.
– Нет, ну что ж он у тебя такой бестолковый? Всё не как у людей, – вскинулась Лариска. – Не давай ему изюма, раз такое дело.
– Нет! Фома, на изюм! На! Ешь, пожалуйста, он вкусный… – Вика потянулась к форточке. – Что врач-то говорит? Когда?
– Скоро, совсем скоро. Уже всё в полном порядке.
– А анализы?
– Ну, ты меня знаешь.
– Даже не буду спрашивать, грустно тут тебе или нет.
Фома чуть отошёл от окна и развёл руками:
– Вот, так и живу. Прыгаю по этим трём кроватям, гоняюсь за комарами и мухами… Выживаю Палёнову и всяких других консультантов, когда они ко мне ломиться начинают. В перерывах этой борьбы за жизненное пространство и происходит моё исцеление, о котором врач говорит мне каждое утро.
– Правда?
– Что ж, Вик, я тебя обманывать буду?
Вика улыбнулась, но по стеклу текли капли воды с зонтика, и Фоме с той стороны окна показалось, что это Викины слёзки.
– Лучше посмотрите, как тараканы таблетку у меня объели!
– Таблетку? – Лариска сразу заинтересовалась, а то стояла, бедненькая, согнувшись, потому что была гораздо выше Вики и под зонтик, который находился в Викиных руках, еле попадала. Но тут Вика как раз и зонтик сложила, потому что дождь на какое-то время перестал.
– Да. Вот смотрите: не стал я таблетку пить, оставил её на ночь…
– Как «не стал пить»? Ты что, Фома? Ты же лечишься!
– Ну, Вик, эта таблетка…
– Это же лекарство, Фома! Это надо! Нет, ты что, дебильный?!
– Дебильный, да, дебильный, – в контраст Викиному возмущению на одной ноте произнесла Лариска, тщательно приглядываясь к своему отражению в окне и ковыряясь в прилипшей к голове причёске. Не то что до Фомы ей было всё равно, но сама себя она больше интересовала.
– Вика, ну успокойся… Эту таблетку дали мне в нагрузку, чтобы желудок больничную еду хорошо переваривал, понимаешь? Нет, ты меня понимаешь?
– Да-а… – тихонько протянула Вика.
– Ну вот, а от этой таблетки, гляньте вот, какая она огромная – и это ещё только остатки, которые тараканы съесть не успели… Так вот у меня от этой таблетки, если интересно, многократные позывы на толчок… Веришь?
– Ой, фу, – махнула на Фому рукой Лариска.
– Вик, веришь?
– Ну…
– Веришь?
– Ага. Только…
– Что?
– Нет, ничего… Думаю, как бы поинтереснее тебя простить… – Вике казалось, что она нервная, глупая и что лечению Фомы это совсем не помогает, а даже наоборот. Ей было стыдно за себя и хотелось плакать. Тем более что весь день сегодня всё было не так – и на девушку в библиотеке вшей сдули (а Вика не сомневалась, что это так), и не удался эксперимент по глотанию Фомой изюма (в который, если бы Фому удалось приучить глотать маленькие предметы, вполне запихнулась бы живая вошь, и Фома бы не разжевал её тогда и не заметил).
А обкусанная таблетка действительно оказалась смешная, Вика улыбнулась и даже засмеялась.
– Фома, я нашла кучу картинок с видами Пномпеня, и одну старинную открытку мне на работе принесли, представляешь? – Снова полил дождь, и Вика открыла зонтик, передав его на этот раз Лариске, чтобы она не мучилась. – Я узнала, что в Пномпене есть такое место, которое называется «Отдай печаль ракушкам». Когда кто-нибудь в Пномпене хочет забыть что-нибудь плохое, он едет на один остров на реке, раздевается и закапывается в ил, который там, на берегу. Он жидкий, можно закопаться. Вот, лежишь и ждёшь, когда по тебе проползёт такая ракушка, ну, моллюск, которых много там среди других гадов ползает около воды по берегу. Она ползёт и оставляет дорожку, оставляет, оставляет, а потом уползает – и как только доползёт до воды, и ты увидишь, что эта дорожка воды коснулась, так по этой дорожке вся печаль в реку и уйдёт. А если ты после этого уснёшь, то, когда проснёшься, все плохие события, ну, или те, которые ты не хочешь помнить, переменятся у тебя в памяти или забудутся совсем. И будет тебе легко-легко и весело. Представляешь?
– Да, – ответил Фома. Он смотрел на Вику и представлял себя и её на пляже, теперь уже и не обязательно в Пномпене. И пусть даже не будет на том пляже солнца, а лишь такой дождь, как сейчас.
– Фома, ты меня слышишь? – обратилась к нему Вика в тот момент, когда Фома собрался говорить ей и Лариске, чтобы они ехали домой, потому что нечего им под окном в такую погоду мёрзнуть. – Я приеду к тебе теперь только через шесть дней, потому что у меня выходных не будет… Слышишь, Фома, через шесть дней! Вот…
– Так меня, может, уже выпишут через шесть дней, так что, Вика, ты не вздумай расстраиваться и скучать там, ладно? – ответил Фома, хотя никто его выписывать и не собирался.
– Выпишут?
– Ну сколько ж они будут со мной мучиться тут? Знаешь, как я всем надоел, особенно сестре-хозяйке. А ты, Ларис, веришь?
– Просто не сомневаюсь, – ответила Лариска, и это была правда. Ей Фома надоедал быстро, а уж она ему ещё быстрее.
– Вот. Так что им же самим выгоднее меня скорее выписывать.
Вика уходила от окна, вглядываясь в него через дождь и махая рукой. Ничего там хорошего, в окне бокса, не было, и лишь одна красная майка Фомы, самая любимая, уже из личных его вещей, выглядела жизнеутверждающе. Увидев, что Фома делает какие-то знаки, Вика оглянулась и поняла, что сзади лужа. Она развернулась, помахала последний раз, взяла Лариску под руку и пошла по дорожке, больше не оглядываясь на зависшего в окне Фому.
СКЕЛЕТ ТРОПИКАНКИ
Нет картины более удручающей, чем вид больного прыщавого негра с жёлтыми глазами. Мутным дождливым утром привели его в номер Фомы и оставили. Негр сразу прыгнул на кровать у стены, свернулся калачиком и замер.
В первые моменты Фоме показалось, что всё это ему снится – снится исполненная своего профессионального долга Галина Петровна, сопровождающая негра, снится Лидия Кузьминична с бешеными глазами, ну и сам негр в почти уже собственном боксе Фомы – конечно, тоже только плод его утренних сновидений. Но тут Фому укусил вполне настоящий комар, Фома шлёпнул его, и к нему полностью вернулось чувство реальности. Он сел на кровати и позвал:
– Эй, на той койке! Ты там живой?
Спина негра согнулась в дугу, ноги прижались к стене, всё это заинтриговало Фому ещё сильнее.
– Эй, ну повернись, дай хоть на тебя посмотреть-то… Ты сюда что, просто полежать или болеть пришёл?
Но тут в бокс вошла Галина Петровна, принесла стопку одежды, встала напротив негра и сказала:
– Пожалуйста, идите в ванную, помойтесь и отдайте мне все ваши вещи. А вам вот, – и она положила в ногах негра всё, что принесла, в том числе такого же цвета, как у Фомы, халат и больничное полотенце.
Фома наблюдал, как негр, внимая её просьбе, поднялся, вошёл в распахнутые Галиной Петровной двери ванной, а Галина Петровна внесла за ним его новое бельё.
Зашумела вода, Галина Петровна быстро вышла вон, крикнув в захлопнувшуюся дверь:
– Вещи, вещи свои не забудьте мне отдать! Их вам после окончания лечения вернут!
Но никто ей ничего не отдавал. Всё так же шумела вода, было слышно, как негр пыхтел и плескался.
– Ой, ну что же он там, не понимает, что ли?.. – жалобно произнесла Галина Петровна. – Может, ты зайдёшь к нему и заберёшь его вещи, – обратилась она к Фоме, – а то мне их надо сестре-хозяйке нести, она ругаться будет…
Но идти к негру, который в ванне мылся, Фома совсем не хотел. И не то что боялся, просто как-то уж совсем это показалось ему не по-человечески. Врываться, да ещё и вещи отбирать.
Галина Петровна присела на среднюю кровать и принялась ждать, испуганно глядя на дверь ванной.
– Что с ним, с этим негром? – спросил Фома у Галины Петровны.
– Что с ним, с этим негром? – спросил Фома у Галины Петровны.
– Да, гепатит, как у тебя, – ответила она. – Ты всё скучал, теперь вот тебе сосед…
– Понятно, – сказал Фома.
В этот момент в бокс ворвалась Лидия Кузьминична.
– Где? Где вещи больного? Почему они ещё не у меня, мне их надо под ключ закрыть! – заполошно заговорила она, глядя на Фому.
– Лидия Кузьминична, он моется, не успел отдать, – вскочила Галина Петровна, – сейчас, вымоется и отдаст.
– Ну я же сказала – забрать сразу! Это же всё инфекция, вы что, порядка не знаете?
– Ну как же я заберу…
– Как-как? Забрать, и всё! Они же там рядом где-нибудь лежат, не в одежде же он моется! Вон его пошлите! – сестра-хозяйка махнула рукой в направлении Фомы.
– Он не хочет.
– Не хочет! Ишь, капризный какой, всё порядки свои здесь устанавливает! А сами что – голого больного не видели? Пойдите и возьмите вещи… – Но сестра-хозяйка не могла не знать, что вещи больных – это её компетенция. Значит, и идти за ними придётся ей самой. И потому-то она так и кричала, что не знала, как вести себя с больным-негром. Негров никогда ещё не было в их больнице.
Лидия Кузьминична постучала толстым кулаком по двери и крикнула:
– Больной, отдайте вещи! Вещи отдайте! С вами говорит сестра-хозяйка!
– Может, он вас не понимает? – предположил Фома. – А вы на его родном языке попробуйте!
Лидия Кузьминична не сразу осмыслила услышанное, а как осмыслила, впала в крайнюю форму негодования:
– Ты мне все нервы уже истрепал, ишь, какой выискался! Да когда ж тебя только выпишут, ты ж с ума сведёшь кого угодно!
Она набрала воздуха для новой фразы, но тут вода стихла, и все замерли в ожидании. Минуты три негр копался за закрытой дверью, а затем вышел намытый, в больничном халате и босиком. Он молчал, молчали и все остальные.
– Это… тапки обуй, – пробормотала Лидия Кузьминична. – Вот… – и несмело подтолкнула больничные тапки к ногам негра.
Он обулся, дошёл до своей кровати и снова лёг, отвернувшись к стенке. Лидия Кузьминична бросилась в ванную и вышла оттуда, держа спортивный костюм и все остальные вещи негра в обеих руках, но двумя пальчиками. Ничего больше не сказав, она презрительно удалилась.
– Ничего, посидит у себя, отойдёт. Я Лидку давно знаю, она отходчивая, – смущённо улыбаясь, сообщила Галина Петровна Фоме, и он понимающе кивнул.
Негра нужно было вести в процедурный кабинет. Галина Петровна подошла и легко-легко постучала по его плечу. Негр повернул к ней лицо, она как глухому, помахала рукой: типа, мол, пойдём за мной. Негр поднялся и отправился за ней.
– Галина Петровна, я здесь, – позвал Фома и многозначительно постучал по больничному радио.
– Поняла, – улыбнулась Галина Петровна, – если что, я дам знать…
Но всё прошло спокойно, негр ни на кого не напал и через некоторое время появился в боксе. Возле Фомы как раз сидел Сергуня, но, увидев того самого, о котором только что он говорил, быстро вскочил и убежал.
Негр улыбнулся и лёг на свою кровать. На этот раз отворачиваться к стенке не стал, а даже слегка помахал рукой – видимо, Фоме. Фома посмотрел на него, но ничего не сказал. Тогда негр подошёл к нему и сказал по-русски, протягивая ладонь:
– Как тебя зовут? А меня зовут… – и назвал, скорее всего, своё имя.
Фома не совсем расслышал, но тоже представился. Вскоре он ушёл под капельницу, негра тоже увели. Затем был обед, затем полдник, и Фома с новеньким всё так же находились в одной палате. Им нужно было мирно соседствовать.
Итак, негра свалил гепатит. Такой же, как у Фомы, типа «В». Где уж он его подхватил – колол наркотики с носителями австралийского антигена, имел ли половые с ними сношения, или предки его прикатили из Африки уже с этим злобным вирусом, – гадать было бесполезно. Гепатит совершал своё чёрное дело – негр желтел, и с этим ничего нельзя было поделать. Лечило его время и минимум больничных лекарств.
Сначала он откликался на имя Ужвалдо. Причём обращался к нему по имени только Фома, все остальные обитатели больницы предпочитали совсем не общаться с ним, а персонал делал ему процедуры с большими предосторожностями и как можно скорее. Все приставали к Фоме с расспросами, особенно Мхов, Лишайников, Сергуня и молодая медсестра Танечка, отвечающая за Мхова и Лишайникова, интерес к которым у неё угас где-то на второй день пребывания совсем молодых рыжих людей в больнице. Но Фома не раскрывал никому тайны Ужвалдо. Потому что сам про него ничего не знал.
Галина Петровна уверяла Фому, что ей негр представился как Освальдо, а Анита Владимировна сообщила в момент особо хорошего настроения, что в его бумагах значится имя Ожвалдо, однако почерк там очень неразборчивый, поэтому больше ничего, кроме диагноза и других мелких подробностей, прочитать о негре нельзя. Как же называть Фоме своего соседа, который в основном молчал, чесал своё тело бледными ногтями и не переставал с ужасом смотреть на людей в белых халатах, что бы они ни делали? Или вдруг резко подскакивал к окну, расплющивал об стекло нос и долго-долго таращил на улицу свои круглые жёлтые глаза. И Фома звал его по-разному. «Освальдо, выключи за собой воду в раковине, чего она по мозгам капает!» – и негр выключал. «Ужвалдо, вон около тебя комар, убей, он низко сидит!» – и Ужвалдо убивал. Понимал, значит, что к нему обращаются. Ужвалдо – Ожвалдо – Освалдо – Асфальто – Асфальт. На Асфальта он тоже откликался, потому что Фома не хотел его обидеть, а только лишь приспособить его имя под что-нибудь привычное. На Асфальте Фома остановился на несколько дней, потому что дальше цепочка имён уже зашла в тупик.
И Фома начал сначала. Так как на вопросы «Как тебя зовут?» больной сосед отвечал в разное время суток по-разному: Ожвалдо, Освальто, Ужвалдо, то Фома взял за опорное Ужвалдо, потому что оно ему больше нравилось, и так негр представлялся всё-таки чаще всего. К вечеру сосед стал откликаться на склоняемое имя Ужвалда (есть Ужвалда, нет Ужвалды, укол Ужвалде, поели с Ужвалдой, тапки Ужвалдины и так далее). А утром следующего дня, аккуратно сложив анализы по баночкам, Фома вдруг затормозил в дверях, оглянулся на ноги своего соседа, положенные на спинку кровати, и подумал: Ужвалда – Кувалда. Конечно, Кувалда!
– Эй, Кувалдометр, – весело сказал Фома, – хорош спать. Давай неси анализы, покажи им всем, кто ты есть на самом деле.
Негр нервно зашевелился – он очень боялся собирать анализы и никак не мог привыкнуть к этому.
Прошло несколько дней, но никто так ни разу не навестил больного Кувалду.
– Кувалда, а может, ты сирота? – спросил у него Фома.
Но Кувалда молчал, и Фома решил, что он просто не знает такого слова. Поэтому он вновь спросил:
– Ты сирота, да, Кувалда? То есть – мама нет, папа нет. Да?
Кувалда ничего не отвечал, смотрел в потолок и не спеша копал пальцем в носу. По-русски он говорил хорошо, даже успешно ругался матом, но, видимо, не хотел открывать тему своего прошлого. Он всегда хотел есть, это было видно, однако принимать то, что предлагал ему Фома из своих гостинцев, стеснялся. Малое количество больничной пищи Кувалда брал качеством обработки – он жевал сосредоточенно и вдумчиво, Фома так никогда не мог. Однажды Фома увидел, как приветливо мигнули жёлтые глаза Ужвалды бананам, яблокам и грушам, принесённым Фоме очередными посетителями, – и, правда-правда, чуть не прослезился.
Однако Кувалда оказался азартным игроком. Он первый увидел в тумбочке Фомы колоду карт и предложил сыграть разок. Фома согласился. Сразу выяснилось, что играть Кувалда умел только в «пьяницу», да и то всегда стыдливо проигрывал. Фома любил серьёзных противников и научил его игре в «дурачки». Это оживило их отношения, вселив в меланхолического Кувалду дух здорового соревнования. А когда за неимением денег Фома предложил делать ставки на еду, Кувалда быстро научился играть в «очко». На банк ему приходилось ставить диетическую больничную пищу – никто по-прежнему не навещал маленького Кувалдочку.
Свой первый банан он выиграл у Фомы ценой порции картошки-пюре, киселя и булочки, полагавшихся на завтрак. Паровую котлету Ужвалда успел съесть до начала игры. Но вскоре он проиграл все три блюда будущего обеда, полдник, вошёл в неимоверный азарт – и, сколько Фома ни призывал его остановиться, проиграл весь ужин и завтрак следующего дня. На миг задумавшись и представив, что его ждёт, Кувалда отскочил к окну и уставился на улицу своими немигающими глазами. Он думал.
Наконец-то вырвавшись к Фоме, Вика приехала на утренней электричке, быстро подбежала к его окну – и чуть разум навеки не оставил её. Чёрное лицо с прыщами и выпученными жёлтыми глазами могло значить только одно – Фоме плохо так, как никогда ещё не было. Ноги у Вики подкосились, выпала из рук сумка с гостинцами…
– Хи, – сказал Кувалда, – хи-хи…
– Ты чего хихикаешь, тебе теперь плакать надо, – резонно заметил Фома. – Играть не умеешь, а остановиться не можешь.