— Кинжалы, — сказал вдруг Маран.
— Что кинжалы? Кинжалы?! Думаешь, они годятся?
Вместо ответа Маран обернулся и попросил у одного из воинов, входивших в свиту Деци, кинжал. Тот неохотно, но дал. Трехгранный клинок с заостренным концом переходил в длинную — можно браться двумя руками, круглую рукоятку, завершавшуюся резким расширением в виде полушария, выковано все целиком, грубовато, но без изъянов.
— Веревка не соскользнет?
— Не думаю. Эта штука удержит.
— А не сломается?
— Лахская сталь?
Дан покраснел. Лахская сталь имела прочность невообразимую. Не гнулась, не ломалась, не ржавела. В ней были десятки присадок, и при анализе новых сортов выявлялись новые. За четыре года землянам не удалось воспроизвести этот сплав. Только трясясь от страха за свою жизнь, можно было об этом забыть.
Неужели я такой трус, подумал он зло.
Эта же мысль мелькнула у него через два часа, когда он осознал, что находится на том самом уступе… ни сразу после восхождения, ни позднее он не мог восстановить в памяти детали подъема, в воспоминаниях так и остался провал между минутой, когда он еще твердо стоял обеими ногами на земле, и невероятно долгим мгновением, когда прочно усевшись на камень, он провел ладонью по гладкой поверхности… обтесанной со старанием и любовью неведомым камнотесом? Он еще сомневался, когда его пальцы, продолжая движение, наткнулись на первый желобок вырезанного в камне узора…
Дан попробовал перевернуться на другой бок и охнул — после нового для него вида физических упражнений все болело, мышцы ныли. Он с завистью покосился на Марана, сидевшего у костра в свободной позе. Как ни в чем не бывало! Вот черт — все ему нипочем… Но тут Маран протянул руку за флягой, и по едва уловимому отличию этого несколько принужденного жеста от его обычных уверенных и изящных движений, Дан понял, что ему вовсе не «все нипочем», просто он делает вид… Спрашивается, почему? Почему он, Дан, может позволить себе валяться пластом и охать, а Маран непременно должен «делать вид»? Почему бы не расслабиться, когда тебя не видит никто, кроме друзей? Вот был бы напарник для Железного Тиграна, подумал Дан с легкой иронией, вспомнив, как шеф при первой встрече рассказал ему… дабы потешить его уязвленное собственным бездарным поведением на Торене самолюбие, не иначе!.. рассказал историю своего известного не только всей Разведке, но и любому мало-мальски осведомленному в делах космических землянину прозвища… «Лет тридцать с лишним назад, на Умбриэле, — говорил он, не глядя на Дана, — я глупейшим образом угодил в ловушку… не один, нас было двое… Ловушка — это, конечно, фигурально выражаясь, мы ее сами себе устроили, два идиота…»
Тут долетевший до ушей обрывок заставил Дана прислушаться к разговору.
— По сути дела это трагедия, — говорил Поэт, развалившись на шкуре и потягивая вино — дар Деци. — После того, как Ат сообщила мне, что есть человеческое мясо не только необходимость, но и добродетель, и что она никогда не перестанет это делать, ибо так повелел бог Нец…
— Как?! Повтори-ка!
— Так повелел бог Нец. А что случилось?
— Нет, ничего. Продолжай.
— После этого, как ты понимаешь, я не в состоянии относиться к ней… Ты меня не слушаешь. О чем ты думаешь?
— Что?.. А! О боге Неце.
— Маран!
— Да слушаю я, слушаю!
— Всякий раз, когда я смотрю на ее прелестное личико, я представляю себе, как она точит зубки на мои косточки.
— Это преувеличение, как-никак ты ее спаситель. Впрочем, любовь к людоедке вряд ли именно то чувство, которого я мог бы пожелать своему лучшему другу, так что тем лучше.
— Тем хуже! Ибо я все равно не могу допустить, чтобы юную девушку…
— Женщину.
Поэт посмотрел на Марана с подозрением.
— Откуда ты?..
— Что с тобой, Поэт? Не хочешь же ты сказать, что до сих пор…
Поэт насупился.
— Она же ребенок. Ей не больше пятнадцати лет…
— Ребенок — ты! Вот что значит пренебрегать низменными материями. Спросил бы у меня, я-то насмотрелся на этих милых детишек. Они полигамны, приобщаются к сексу с двенадцати-тринадцати лет, занимаются им публично и, кстати, с большой охотой.
— Да? В любом случае, я не могу позволить, чтобы молодую и красивую женщину…
— А старую и уродливую?
— Маран! Ты мне надоел!
— Прошу прощения.
— Словом, я не могу позволить, чтобы погибла женщина, которую… которая… В общем, неважно, не могу и все. И боюсь, что мне придется пожертвовать жизнью. Своей. А возможно, и твоей… вашими… если, конечно, ты ничего не придумаешь.
— Что я могу придумать? — сказал Маран рассеянно.
— Что хочешь. Маран! Ты опять меня не слушаешь! Что тебя так занимает? Бог Нец?
— Представь себе.
— Самое время. Что ты прицепился к этому дурацкому Нецу? Объясни, пожалуйста.
— Если я скажу, что благодаря Нецу поверил в твою гениальность, ты перестанешь называть его дурацким?
— В мою гениальность, положим, ты должен был поверить давно, — заметил Поэт. — А о каком из ее проявлений идет речь?
— Помнишь, ты предположил, что между дикарями и развалинами города есть связь?
— Что и подтвердилось. Но при чем здесь бог Нец?
— В чем, по-твоему, заключается эта связь?
— В том, что дикари знают дорогу в развалины и таскают оттуда всякие блестящие предметы.
— Это та связь, которую видят все. Лахины в том числе.
— Есть что-то еще?
Дан слушал все внимательней, при последних словах Марана он обнаружил, что сидит и что сел, даже не почувствовав боли в растянутых мышцах.
— Дан! — обратился к нему Маран. — Помнишь имя бога, которого по преданию, рассказанному кехсом, ослушались жители погибшего города?
— Нец, — прошептал Дан. — Черт возьми, Нец!
— Это может быть совпадением.
— Нет, Поэт, это не совпадение. — Маран огляделся. — Где Ат? — осведомился он. — Ну-ка приведи ее сюда.
— Зачем она тебе? Уверяю тебя, она ничего не знает о Нижнем городе, я спрашивал ее тысячу раз. К тому же девчонка до судорог боится гнева Неца. Оставь ее в покое.
— Ты же сам просил меня что-нибудь придумать.
— И ты придумал? — спросил Поэт недоверчиво. — Что-то слишком быстро.
— Ты позовешь ее или нет?
— Позову. — Поэт встал и пошел в шатер.
— Что ты хочешь узнать? — спросил Дан.
— Что получится.
Маран поднялся с песка и сел на камень, выпрямился, пригладил волосы. У него был вид актера, сосредотачивающегося перед тем, как выйти на сцену. Дан с любопытством наблюдал за ним.
Появился Поэт, ведя за руку испуганную дикарку. Маран повелительно сказал на языке людоедов:
— Подойди сюда, Ат!
Услышав его, Дан остолбенел, ему и в голову не приходило, что Маран успел выучить если не язык дикарей, то какие-то фразы из него, сам он запомнил не больше двадцати слов, хотя исправно… во всяком случае, не меньше Марана… присутствовал на «уроках», которые брал у Ат Поэт. Удивился и Поэт, но не слишком. Поняв, что Маран в переводчике не нуждается, он присел на корточки рядом с Даном, чтобы послужить переводчиком последнему.
Ат робко приблизилась к Марану, остановилась на почтительном расстоянии, потупилась и прикрыла нижнюю часть лица прядью своих пышных волос, что означало крайнее смущение.
— Смотри. — Маран небрежно вытянул из ножен свой нож, перевернул его лезвием вниз и дважды коротко нажал на рукоятку. Из крохотной щели на конце рукоятки вырвался длинный язычок пламени — в нож была вмонтирована электронная зажигалка.
— Тебе понятен этот знак?
К величайшему удивлению Дана Ат мелко и часто закивала головой.
— Грозный бог Нец доволен тобой, — торжественно произнес Маран. — Ты берегла от чужеземцев тайну Нижнего города, как подобает дочери племени, хранимого огнем Неца. Но сегодня он повелел мне передать тебе его волю: отныне тайна должна перестать быть тайной.
Ат неожиданно вцепилась обеими руками себе в волосы, рухнула на песок и, извиваясь, стала беспорядочно что-то выкрикивать. Поэт рванулся было к ней, но Дан удержал его.
— Погоди, — шепнул он лихорадочно. — Переводи, что ты молчишь!
— Она говорит, что тайна города смертоносна, что Нец изгнал его былых жителей за то, что они не умели сохранить эту тайну, что племя должно скрывать ее под угрозой гибели… Ничего она не скажет, зря Маран это затеял, только напугал девчонку… Она так вопит, что он не разберет ни слова, может, подсказать ему?
Разобрал Маран все, что выкрикнула Ат, или нет, осталось неизвестным, наверно, разобрал, потому что заговорил снова.
— Да, — сказал он, сурово сдвинув брови, — тайна города смертоносна, и Нец повелел племени хранить ее. Но племя плохо исполняло волю бога, тайна была выдана и привела в пустыню чужеземцев. И гнев Неца покарал непослушных.
Разобрал Маран все, что выкрикнула Ат, или нет, осталось неизвестным, наверно, разобрал, потому что заговорил снова.
— Да, — сказал он, сурово сдвинув брови, — тайна города смертоносна, и Нец повелел племени хранить ее. Но племя плохо исполняло волю бога, тайна была выдана и привела в пустыню чужеземцев. И гнев Неца покарал непослушных.
Дикарка снова завизжала и стала рвать на себе волосы.
— Проклинает ослушников, выдавших тайну, — сообщил Поэт Дану на ухо. — Ну, что дальше?
— Замолчи, — величественно произнес Маран, и Ат тотчас смолкла. — Чужеземцы неугодны грозному богу. Они непокорны и дерзки. Нец велит тебе открыть тайну вождям чужеземцев, чтобы смерть, таящаяся в Нижнем городе, поразила их. Ты все поняла?
Ат, затаив дыхание, кивнула.
— Нец послал меня, чтобы направлять и оберегать тебя. Ты откроешь тайну тому, на кого я тебе укажу, и никому другому.
Ат снова кивнула, потом протянула руку к ножу. Маран, подумав, отдал ей нож, и она с радостным криком убежала.
— Ловко, — сказал Поэт. — Снимаю шляпу.
— Ну да, — заворчал Дан. — Вместо того, чтобы выведать у нее то, что она знает, послать ее к лахинам. А если они нас близко не подпустят?
— Подпустят. Ты же слышал. Исключим Нахта из числа тех, кому разрешено поведать тайну, только и всего. У них нет другого переводчика, и мы выведем на сцену Поэта… как раз он соскучился по публике. А тайком от лахинов мы все равно ничего сделать не можем — что проку от сведений, которые нельзя использовать? И потом, как ты себе представляешь посланца всеведущего бога в роли мелочного выведывателя пустяковых тайн?
— Между прочим! Насчет бога… По-моему, это недозволенный прием.
— Ну что ты, Дан, — сказал Поэт весело. — Это всего лишь первобытная дипломатия.
— И эта первобытная дипломатия, Даниель, принесет нам кучу плодов.
— Какую еще кучу?
— Перечислить? Первое: она поможет уберечь прелестницу Ат, по крайней мере, на период поисков, а там посмотрим… Кстати, Поэт, когда все-таки соизволишь приласкать этого невинного ребенка, наверняка изголодавшегося по хорошей порции телесных наслаждений, не забудь забрать нож… Второе: Поэт в качестве переводчика проникнет наконец в заповедную зону… если мы не протащим его туда, Дан, он нас со свету сживет, помяни мое слово… И третье, что тебе, возможно, представляется маловажным: мы избавимся от неизбежного продолжения наших горных подвигов. Наверняка за нами скоро явятся, а при всех разнообразных приятностях ползания по скалам я, признаться, не верю в его благополучный финал. Конечно, это мелочи, но я предпочел бы быть похороненным в Бакнии, мне как-то не улыбается, чтоб меня зарыли в этой пустыне.
— Честолюбец, — сказал Поэт насмешливо.
— Почему честолюбец? — возразил Дан. — Откровенно говоря, мне бы тоже хотелось, чтоб моя могила была на родине, а тебе нет?
— Лично я предпочел бы жить вечно.
— Умереть красиво, но жить вечно? — улыбнулся Дан.
— В крайнем случае, умереть красиво, но могила и прочие пустяки… Какая разница! Что касается Марана, ты просто не догадываешься о его тайных надеждах. Он мечтает, чтоб его похоронили под плитой, на которой будет написано только пять букв.
— А именно?
— Имя. И больше ничего.
— Что из того?
— Ты разве не был на кладбище в Бакне? Не видел надмогильных надписей?
— Был. Но… Мне было как-то не до этого. — Дан покосился в сторону Марана.
Поэт тоже взглянул на того чуть виновато.
— В общем, в Бакнии считается наивысшей честью, когда на плите выбито только имя. Одно. Без второго имени, дат, профессии и прочих пояснений. Это делается в случаях, когда умерший настолько известен, что одного имени достаточно, его ни с кем не спутают. А то наплетут бог весть что: такой-то, родился там-то, жил еще где-то, работал тем-то, или и похлеще — муж такой-то жены… ты только вообрази себе! А вообще-то никто не может знать, каких слов удостоится после смерти… особенно, когда есть выбор, как у нашего честолюбца. Хорошо еще, если напишут: «Маран Рок, ученик Мастера»… ну а вдруг «Маран Рок, начальник спецотдела Охраны времен Изия Гранита». Представляешь?
— Не напишут, — флегматично заметил Маран. — Во всяком случае, в точности. Я отказался от второго имени.
— Это ты неплохо придумал. От второго имени, потом от профессии, потом от всех видов деятельности, потом и от места рождения… В итоге останется какое-нибудь «Маран, возлюбленный сорока восьми женщин разных возрастов и достоинств». Как тебе нравится такой вариант?
— Лучше, чем начальник спецотдела, — насмешливо улыбнулся Маран. — Учти мое мнение в случае, если хоронить меня доведется тебе.
— Будет сделано! Число женщин тебя устраивает или удвоить, утроить, учетверить?
— Припиши нуль.
— А не два? В подобных делах не стоит мелочиться.
— Что-то ты больно развеселился, — сказал Дан. — Смотри, как бы плакать не пришлось.
— Почему? — удивился Поэт.
— У нас говорят: «за смехом следуют слезы», — пояснил Дан.
— Да? Ну слезы полбеды, лишь бы не кровь…
— Это вполне совместимо, — вдруг вставил Маран. — Моя кровь, твои слезы.
— Ты мне осточертел сегодня, — рассердился Поэт. — Что это тебе взбрело в голову?
— Ничего.
— И все-таки?
Маран заколебался.
— Я видел совершенно идиотский сон, — признался он наконец нехотя. — Будто бы правителем этого здешнего города был Лайва.
— И что из того?
Маран посмотрел на Поэта испытующе.
— А ничего, — сказал он с кривой усмешкой.
Дан сидел на обломке камня за шатром Деци, внутрь он не попал, хорошо еще, что Деци позволил присутствовать при «собеседовании» с Ат Марану. Лагерь передислоцировался, теперь шатер полководца находился в виду «скал»… Дан машинально перебирал в памяти знакомые ему постройки времен земной античности. Искал аналогий, но… Разве что Баальбек? Только баальбекские монолиты были соизмеримы с теми, которые высились на горизонте. Дан не помнил размеров в цифрах, но без труда вызвал мысленную «картинку» — слава богу, природа наделила его ярко выраженным эйдетическим мышлением. Картинка изображала человеческие фигурки, стоящие на развалинах храма Юпитера… да, это соизмеримо, но баальбекские монолиты покоились на земле, века не сдвинули их с места, а здесь… Какая чудовищная сила вздыбила гигантские параллелепипеды, взгромоздила их друг на друга, расколола на куски, превратив в целую скальную гряду? Какой катаклизм? Землетрясение? Сколько ж в нем должно было быть баллов? А если взрыв? Но взрыв чего? Какого-то вещества естественного происхождения? Какого? А искусственного… не может же античная цивилизация… впрочем… Дан вспомнил зажигалку, тусклый металл, не заржавевший за… сколько? Они с Мараном прикинули века два-три… И непонятное горючее… Какие же технологии существовали в этом странном городе или государстве? Да, пожалуй, взрывчатка могла быть и искусственного происхождения. Но с другой стороны… Дан представил себе те первые скалы, в которых они не нашли ни одной щели, теперь эти, а ведь есть еще… Выходит, взрывов было несколько, а следовательно, вероятность их случайности отпадает. Но что тогда? Война? Глупости. Кто мог буквально стереть с лица земли целый город в мире, по сей день не знающем огнестрельного оружия? Не космические же пришельцы! Дан с иронией вспомнил фильмы и романы прошлых веков. Нападения злобных и агрессивных инопланетян, космические конфликты, война галактик… надо же додуматься! Воевать в космосе — из-за чего? Из-за колоний? Это даже не смешно. В условиях, когда на каждый обитаемый мир приходится бесконечное число необитаемых, сцепиться из-за планеты или планетной системы, поставив под угрозу собственное существование и существование тех, кто может положить конец горчайшему из одиночеств — одиночеству цивилизации? Агрессивность — спутник неудовлетворенности тем, что имеешь, атрибут тоталитарных режимов, которые, в свою очередь, рождает немощная экономика. Последние тоталитарные режимы Земли смела мощная волна… нет, не восстаний и войн, а научно-технического прогресса, давшего человечеству хлеб, чистый воздух и космос. Эпоха, создающая космические технологии, неизбежно создает и все прочие, оттесняя в прошлое неудовлетворенные потребности, а вместе и стремление удовлетворить их за счет других — людей, государств, целых миров. А сохранить агрессивность просто по злобе, в силу извращенности натуры? Злобными, сиречь патологическими бывают индивидуумы, но природа еще не создала ни одного рода или вида, в котором патологическими были бы все особи. Даже хищники убивают, чтобы есть, а не чтоб убивать, откуда же возьмется род разумных существ, убивающих просто из жажды убийства? Затеявших войну… нет, не войну — убийство и уничтожение на чужой планете? Нонсенс. Но что же тогда? Все-таки землетрясение? Загадка. И это еще только проблема разрушения — а проблема созидания? Какой уровень инженерной мысли необходим, чтобы вырезать неведомо где эти исполинские блоки, доставить, установить?.. впрочем, этому вопросу многие сотни лет, ведь загадка Баальбека до сих пор волнует умы. И пожалуйста, еще одна, аналогичная. А сколько труда, таланта и вдохновения надо, чтобы покрыть замысловатым орнаментом всю боковую поверхность блока в несколько десятков квадратных метров, не просто орнаментом — резьбой, что требует абсолютной точности, ошибся на сантиметр, и пропало все? Кто они были, создатели этого города — рабовладельцы, как прочие обитатели планеты, или они опередили свое время не только технологически, а ушли и от его жестоких нравов? Одни вопросы, ответы покоятся под многометровым слоем песка, и неизвестно, удастся ли до них добраться, действительно ли Ат знает дорогу в Нижний город, да и что это такое? Подвалы, подземелья, пещеры?..