— Значит, не простой городок…
— Что еще ты увидел?
— Я сообразил примерно, где помещается хотя бы один из Хранителей.
— Идем к катеру. Начинаю сомневаться, что мы найдем его там.
— Ты лети к нашим. А я останусь. Послежу за Хранителями. Может быть, узнаю что-нибудь о Шувалове. Если каждый прохожий может увидеть Хранителя, неужели Шувалов не добьется встречи с ним? Я буду ждать тебя ровно через сутки — местные — на месте посадки.
* * *Уве-Йорген стоял, подбоченившись. Автомат висел на его груди. Честный, добрый автомат.
— На месте! Раз, два, три!.. Вперед — марш!
«Музыка! — подумал он, прислушиваясь к глухому топоту. — Что все симфонии! Вот — музыка!»
— Взвод — стой! Раз, два!
Бетховен!
— Слева по одному, перебежками, вперед — марш!
Он полюбовался. Да дайте ему последних ублюдков — он и из них через неделю сделает… рыцарей, усмехнулся он краешком рта.
— Как держишь автомат, ты! Как же ты сейчас станешь из него стрелять? Что это тебе — дубина?
«Нет, — подумал он, — люди и на этой планете останутся людьми. И стоит дать им в руки настоящее оружие, как они…»
Как это говорилось у врагов: господь создал одних людей сильными, других — слабыми. Но мистер Кольт изобрел свой сорок пятый калибр и тем уравнял возможности…
— Внимание! По пехоте… В пояс… Длинными очередями…
Защелкали затворы. Пока что впустую. Пока.
Спешившись, Никодим привязывал лошадь к коновязи. Входил. Говорил: «Доброго здоровья». Просил напиться. Ему давали. Если был голоден — кормили. Расспрашивали о новостях. Он тоже расспрашивал. Отвечал — по возможности. Ему было привычно и легко. Вот бы и всю жизнь так. Люди были простые, добрые, работящие. Хорошие. На девушек он старался не глядеть. Все же обет был дан. Конечно, обет этот во все времена нет-нет да и нарушался: человек слаб и грешен. Но не настолько, чтобы уж и чести не знать. Да и отпустить грехи тут не мог никто.
Потом, переночевав в доме или на сеновале, ехал дальше. Прямая дорога пролегала меж широких полей. Коренастые волы — их предков тоже, видно, привезли с Земли — парами, а то и четверкой тянули тяжелые плуги. Отваливались темно-коричневые пласты. Птицы выклевывали червей. Здесь снимали в год по два урожая. Тепло, и земля хорошая. Все перло в рост прямо бегом.
Иеромонах ехал и вздыхал: пора дождю. Но и дождь пошел, как по заказу.
В одном месте он не выдержал и сказал:
— Дай я.
Не удивились и перечить не стали. Хочешь — паши.
Полдня проходил за плугом. Устал. Думал потом: тренировка — тренировкой, а пахать — это тебе не тренировка. Это труд основной… И взмолился вдруг:
— Господи, когда призовешь, дай хоть на том свете попахать вволю!
И снова велись разговоры.
— Земля-то чья?
Не понимали: как — чья? Земля есть земля. Сама своя.
— А так, чтобы — твоя, моя — у вас нет?
— Почему же: есть. Вот одежда — моя. Ношу ее.
— А хлеб вырастет — чей будет?
— Есть все будут. Значит — ничей. Людской.
— Ага… — вздыхал Иеромонах. — Насчет Бога у вас плохо. Понятия Бога нету.
— Это, может быть, в городе. Там люди не так живут. Не просто.
— Эх… — вздыхал Иеромонах. — А солнышко вас как — не беспокоит?
— Не муха, чтобы беспокоить. И погода славная. Все растет…
— Так ведь это — пока оно спокойно. А вдруг?
— Что — вдруг?
— Да говорят…
— Это в городе, надо думать, говорят, — улыбались. — Мы на солнце глядим, как полагается. У нас все основательно, нам слухи ни к чему.
И верно: земля — основательно. Солнце — тоже. Ах, солнце ты, солнышко, нет на тебя управы…
А то бы взял и остался здесь. Не его это дело — летать. Тут жизнь легкая, земля — мирская, все — мирское. Живут миром. И вечерами, бывает, действа разыгрывают. Не божественные. Ближе. Но интересно. Сами разыгрывают, или приезжают другие. Специальные дома для этого. Тривизоров, правда, нет. И не надо.
Избы ладные, удобные. Чисто.
— Скотину не держите, что ли?
— Скотина на лугах.
Мясо, однако, ели каждый день. Не все: многие мяса не признавали.
Бога не знают — это вот плохо. Но, значит, так Богу угодно.
— Ну, будьте здоровы.
— Живи в красоте!
Ехал дальше. И трудно думал.
Не уйдут отсюда. Не поверят. Да и легкое ли дело — от такой земли, от легкой жизни, ровной, трудовой — и вдруг бросай поля, дома, скот, набивайся в железный сарай, лети куда-то через черную пустоту… Лети от такой красоты, которая не просто сама по себе, а с людьми. Сама по себе — значит, красота есть, а ее не замечают люди, и жить им от нее не легче. Тут красота с людьми: они ее видят, хранят, друг другу ее желают.
Не потому ли так спокойны они, уверены, добры? Понимают, видно: раз в мире красота, значит, мир этот правильный.
Не того ли когда-то хотелось и самому Никодиму? На Земле тогда не обрел. Далеко пришлось залететь, чтобы встретить.
С ними бы он хорошо жил. Работал бы, как все. И с легкой душой желал бы всем: живите в красоте! И никуда бы отсюда не ушел.
Вот и они, вернее всего, останутся.
Силой не заставишь уйти: народ основательный. Твердый.
Если только такой указ выйдет? Да выйдет ли?
Поднять бы проповедью, закрутить, завертеть… Но, проповедуя, самому веровать надо, а ты еще сам до конца не уверовал. Думаешь: ученые, конечно, умудрены, да ведь и на старуху бывает проруха…
— Доброго здоровья!
— Вам того же.
Ужинали.
— Вот проезжал, заметил неподалеку: наискось поля идет полоса непаханая. Все кругом засеяно, а эта — пустая. И на дорогу непохоже. Что так?
Пожимали плечами.
— Не пашем. Никогда не пахали.
— Отчего же?
— Нельзя.
— Да почему?
Этого не знали. Но полосу эту никогда не пахали, ни при отцах, ни при дедах, да и теперь каждый год напоминают — не трогать! Если на ней проклюнется деревце — срубать. Трава пускай растет. Но скотину и близко не подпускать.
— И далеко она идет? Конца-то не видно.
— Говорят, до самой столицы.
— А в обратную сторону?
— Так и идет. Все прямо. Потом вроде уходит в лес.
— На диво прямая полоса.
— Уж это верно.
— Ехать по ней, значит, нельзя?
— Никак нельзя.
— Ну, спасибо за угощение. Живите в красоте.
— В красоте живите…
Выходил. Седлал лошадь — отдохнувшую, поевшую, напоенную.
— А сам ты откуда — от Уровня?
— Путник я. Вот езжу, гляжу — как живете. Поручение такое.
— Хорошо живем.
Тут бы сказать — слава Богу. Не говорили.
Кланялся, садился в седло. И снова пускался в путь.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Я сделал несколько кругов и не увидел внизу ничего такого, что говорило бы о людских поселениях. Опыта воздушной разведки мне явно недоставало. Много лет назад я, пятнадцатилетний, стоял перед начальником училища штурманов бомбардировочной авиации; шла война, и за девять, помнится, месяцев из парня делали штурмана, способного вывести машину на цель, — но даже в то время начальник не решился зачислить мальчишку, которому не хватало, самое малое, двух лет. Начальник штаба училища, майор, пожилой, тощий, с лицом в крупных морщинах, посмотрел на меня и сказал: «Ничего, если человеку суждено летать, он будет летать». И меня выпроводили. Летать я потом научился, прыгать тоже, но сейчас это мне никак не помогало, тем более что наблюдать приходилось с большой высоты, чтобы не действовать на нервы здешним обитателям.
Тогда я стал решать задачу с другого конца. Несомненно, был какой-то путь, какая-то тропа, по которой люди попадали в лесные поселения. Как говорили ребята, тропа эта начиналась где-то в районе ближайшего к лесу населенного пункта. А найти его было не так уж трудно.
Я посмотрел записи курсографа и выбрал направление. Как у нас на Земле в тех местах, где я жил, тут желтели поля и вились речки, и синели озерца, и линии дорог казались проведенными по специально подобранным лекалам. Городок я увидел издалека. Это была уже окраина страны — не та, где мы приземлились, а противоположная. Небольшая страна, подумал я; и как им не одиноко на целой планете? Но тут же я сообразил, как это хорошо: задача эвакуации становилась вполне реальной, наши действия приобретали четкий смысл, и можно было думать об этой стране и ее людях без хинного привкуса обреченности. Теперь городок был подо мной, замысловатый и красивый, как начертание старого японского стихотворения в оригинале. Я миновал городок и посадил катер в ближайшей же роще, там, где едва можно было протиснуть машину сквозь густые кроны.
Целый день ушел, чтобы надежно укрыть катер от случайных прохожих — или не случайных, мало ли. Потом я поел и отдохнул, даже вздремнул немного, и проснулся свежим и готовым к действиям.
Стояла ночь. Сильно пахло землей, она была тепла на ощупь. Вдалеке лаяли псы. Звезды теснились в небе. В той стороне, где лежал городок, мерцали редкие огоньки.
И снова мне почудилось, что не было ни времени, ни пространства, отделявших меня от молодости, словно все, происходящее на самом деле, придумалось или приснилось мне только что, когда я, усталый, спал на теплой и пахучей траве: но вот я встал и иду, огни родного дома ждут меня и беззвучно, но явственно говорят: поспеши, не теряй времени, торопись настичь то лучшее, что несомненно ждет тебя впереди.
Не теряй времени, подумал я и вспомнил старинное: «Время стоит, это ты уходишь…» Как мы быстро уходим, подумал я и невольно замедлил шаг.
Через полчаса я вошел в городок. Улицы играли в догонялки, неожиданно поворачивая и останавливаясь. Окна не светились. Я шел мимо спящих домиков, тусклых фонарей, в которых горели свечи, водяных колонок с примитивными ручными насосами и незаметно пересек город и вышел на окраину с противоположной его стороны.
Тут кончались домики, окруженные густыми садами, и начиналось открытое пространство, поросшее густой травой, неторопливо уходящее к самому горизонту, пересеченное лишь одной темной неширокой полосой деревьев. Возможно, то была большая дорога, но вряд ли она вела в тот лес, куда мне нужно было попасть.
Я остановился. Дальше идти было, пожалуй, незачем. Шла ли эта дорога в лес, или нет, но он лежал именно в этом направлении, где-то за кромкой горизонта. Теперь следовало, набраться терпения и обождать, наблюдая и запоминая. Я сел на траву и, чтобы не скучать, стал представлять, что я не один и что течет медленный, полный скрытого смысла, а внешне поверхностный разговор; было легко придумывать свои слова и трудно — те, что отвечала бы Анна, будь она и на самом деле здесь. Даже в моих мыслях она не очень-то хотела соглашаться со мной в вещах, казавшихся мне исполненными глубокого значения, а когда я все-таки заставлял ее согласиться (в воображении это возможно), вдруг оказывалось, что это уже не она, а какой-то другой человек.
Прошел примерно час, когда мне почудилось, что впереди промелькнула тень. Это мог быть человек. Я приподнялся и, стоя на коленях, стал вглядываться.
Ночной прохожий явно не хотел быть замеченным. Но он был отчетливо виден в рассеянном свете звезд. Через несколько секунд тень его снова мелькнула — теперь чуть дальше. Его поведение обрадовало меня. С таким, без сомнения, можно будет говорить откровенно. И он наверняка знает, где находится то, что я искал.
Дав ночному прохожему отдалиться, я направился за ним, держась метрах в тридцати, и я не хотел приближаться, пока мы не отойдем подальше от города.
Через несколько секунд человек оглянулся. Я в это мгновение думал о вещах, не имевших отношения к делу, и он заметил меня. Но не пустился наутек, а спокойно пошел дальше, и я последовал за ним, дав себе обещание больше не отвлекаться. Это показалось мне хорошим признаком: люди, уходящие в лес, должны быть достаточно смелыми. А куда еще мог направляться человек, покидающий город ночью в стороне от большой дороги?
Человек впереди меня ускорил шаг. Я оглянулся. Позади, в отдалении, мелькала еще одна тень. Вряд ли ее появление можно было объяснить случайностью. Вскоре еще один человек показался. И еще.
Они шли, видимо, по хорошо известному им маршруту. Шли легкой, летящей походкой, держась в метрах десяти-двенадцати друг от друга.
Когда-то я много и быстро ходил, и теперь приноровился к их шагу и сократил расстояние до шедшего, впереди тоже примерно до десяти метров.
Люди шли в полном безмолвии, но раз или два я услышал, как приглушенно звякнул металл.
Чем дальше оставался город, тем короче становились интервалы между идущими — теперь они составляли метр-полтора. Люди шли прямо к той полосе растительности, за которой, как я думал, проходит дорога. Вскоре наша колонна нагнала другую, вышедшую, видимо, раньше, но из другого места в городе. Когда мы пристроились вплотную, в голове первой колонны началось какое-то новое движение. Оно приближалось, и вот шедший передо мной человек, полуобернувшись на ходу, негромко спросил:
— Что в лесу?
— Деревья, — не очень умно ответил я, не успев подумать.
В следующее мгновение раздался тихий свист — и люди исчезли, слились с травой. Осталось только двое: тот, что спрашивал, и другой, шедший вслед за мной. Они крепко схватили меня под руки.
— Кто ты? — спросил один, приблизив лицо и вглядываясь.
— Ульдемир, — сказал я, не зная, что другое можно сказать.
— Мы тебя не знаем. Куда ты идешь?
— В лес.
— Зачем?
Я ответил не сразу:
— Об этом я скажу, когда мы придем.
— Что ты несешь в лес — своего?
Теперь я стал уже немного соображать, что к чему, и, не колеблясь, достал из кармана блок. Включил, чтобы они услышали музыку.
— Как ты это сделал?
— Долго рассказывать. Потом.
— Что ты умеешь, что нужно в лесу?
В самом деле, подумал я: что я умею?
— Я знаю — как.
— Как — что?
— Как делать многое.
— Откуда ты?
Ну, рано или поздно все равно придется сказать…
— Я со звезд.
Теперь уже и остальные — десятка полтора — поднялись с земли и обступили нас, слушая.
— Непонятно. Ты предатель? Ты выслеживал нас?
— Нет.
— Как же ты узнал о нас, если мы тебя не знаем? Говори. Если ты предатель, мы, наверное, убьем тебя.
Впрочем, в голосе говорившего не было уверенности.
— Я со звезд, — сказал я. — Вы должны мне верить.
— Почему должны? Ты такой же, как мы.
— Потому что я тоже человек. И я не один. У меня был спутник. В день, когда мы прилетели, его задержали в запретном городе.
— Это правда, — сказал кто-то. — На большой дороге наши люди встретили возчиков. Они везли человека, который тоже говорит, что он со звезд. Они везли его в столицу.
— Это мой друг, — сказал я. — Я должен его найти.
— Почему же ты пошел за нами вместо того, чтобы искать его?
— Чтобы вы помогли мне.
— А что нам до людей со звезд?
— Это не разговор на ходу, — сказал я. — Потому что речь пойдет о серьезных и очень важных делах.
— Трудно поверить, что на звездах живут люди. Хотя говорят… Но почему вас прилетело так мало?
— Нас больше.
— Где же остальные?
Я поднял руку к небу, хотя корабль сейчас мог находиться и где-то под ногами.
— На звезде? — усмехнулся тот, что вел расспросы.
— На корабле. На той машине, что принесла нас.
— Машины не возят. Они стоят на месте. Где же то, что привезло тебя?
— На орбите. Это не просто объяснить так, сразу.
— Хорошо. Объяснишь потом. Ночь коротка. Глаз Пахаря уже в зените. Мы могли бы показать тебе, в какой стороне столица, куда повезли твоего друга. Но мы не отпустим тебя. А вдруг ты побежишь к судье и скажешь, кого ты видел здесь? Мы не хотим. Ты пойдешь с нами. Согласен? А то мы заставим силой.
— Я пойду с вами. Это далеко?
— Увидишь. Надо спешить, много времени ушло. Ты пойдешь в середине, а вы приглядывайте за ним. Все слышали? А когда тебя спрашивают «что в лесу?», не давай глупых ответов. В лесу — воля.
— Я понял.
— В путь!
Они снова тронулись — той же летящей походкой. Я шел в ногу с ними, не отставая, испытывая и волнение, и удовольствие от того, что сейчас мне не приходилось ничего выбирать и решать.
Через сорок минут мы вышли к полосе деревьев. Но за ними оказалась не дорога, а река. Я видел ее с высоты, но мне почему-то казалось, что, пока я бродил по городу, она осталась совсем в другой стороне. Два узких плота были спрятаны в камышах. Мы разместились на скользких бревнах. По двое на каждом плоту встали с шестами!
— Вперед! — скомандовал старший.
Плоты отошли от берега, и течение подхватило их.
Вперед, подумал я про себя. И хотя мне вовсе не ясно было, что ждет меня и всех нас — удача или поражение, и как обойдутся со мной те, к кому я хотел попасть, — но сейчас мне было хорошо, и я пожалел, что я один, и некому сказать, как мне хорошо, и не от кого услышать в ответ, что и ей хорошо тоже.
Звезды еще светили вовсю, и я попытался отыскать среди них наше, настоящее солнце, хотя и знал, что оно находится на дневной половине неба, и мне его не увидеть. Но все равно, было здорово знать, что оно есть.
* * *День уже начался, когда плоты уткнулись в берег. Их вытащили на песок, и старший сказал:
— Пусть лежат. Ночью их отведут обратно.
Снова мы двинулись колонной по одному, но теперь уже шли свободно, без напряжения, переговариваясь. Вошли в лес. Лучи пробивались сквозь листву. Перекликались птицы. Воздух еще не успел нагреться и был прохладен. Дышалось легко.
Прошли километра три. Никто не мешал мне оглядываться по сторонам. Лес был веселый. Большие деревья росли аккуратно, словно их кто-то посадил. Местами они теснились возле невысоких бугров, местами росли реже. Бугорки тоже возвышались не как попало, а в порядке. Заинтересовавшись, я замедлил шаг. Шедший сзади едва не налетел на меня.