Символика, абсолютная символика: Тони Негри вернулся в итальянскую тюрьму. Умница, интеллектуал, настоящий левый, обвинённый в сотрудничестве с «красными бригадами», он в своё время сбежал из тюрьмы во Францию, преподавал там философию. И вот четырнадцать лет спустя прилетел в Рим, в лапы полиции. Зачем, спрашивается? А затем: в поганых тюрьмах солнечной Италии до сих пор гниют леваки, осужденные в 70-е годы, гниют без надежды, без амнистии. Публика о них забыла, никто об этих делах знать не хочет. И Негри вернулся, чтобы оказать зэкам моральную поддержку, чтобы напомнить собакам-итальянцам об их соотечественниках, изнывающих по двадцать лет в каменных мешках. Сам сел! Чтобы восстановить культурную память! Благородно? Ещё как! Свиньи! Мы забыли, что такое благородство! А что такое культурная память, мы не знали никогда! Только жёлтые газетки, только продажные «голоса», только жлобское телевещание! Но это не память, это херня!
Ещё одна характерная фигура — Даниэль Кон-Бен-дит! Герой парижского мая 1968 года! «Непримиримый Дани»! Скурвился, сволочь, на все сто процентов. Член Европарламента, от зелёной партии. Типичнейшая метаморфоза: из революционеров в демагоги и полотёры истеблишмента! Ренегат и фарисей, дешёвка! Кто ему верит? Мы не верим! Как же нам бороться с этим неолибералистким свинством, с этой капиталистической подляной? Трудно, трудно бороться, но можно. Далеко за примером ходить не надо. Когда Александр гнил в амстердамской тюрьме, он видел там одного чёрного парня: вот был настоящий сопротивленец! Действительно! Дело было так: попав в тюрьму, я через пару недель пришёл в такое отчаяние, что разорвал себе щеку вилкой. От дикой ярости, беспомощности и тоски. Сразу после этого меня на двое суток затолкали в карцер, а потом на месяц отправили в психиатрическое отделение. Там-то я этого чёрного друга и встретил.
Он сидел в камере прямо напротив моей. Поэтому я мог видеть его каждый раз, когда нам развозили жрач-ку. Все двери распахивались, заключённые выходили в коридор, а охранники раздавали им подносы с каталки. Однако в камере напротив black guy не вставал со своего места, как остальные. Нет, он оставался сидеть в глубине своей одиночной камеры, на железном стуле:
огромный чёрный парень с сединой в волосах, голый по пояс. Охранник сам входил к нему в камеру и ставил поднос на его стол. Это явно не нравилось никому из охраны, я видел, как они переглядвались. Впрочем, они бесились не только потому, что чёрный отказывался взять свою порцию в руки. Black guy не выполнял и других норм тюремной администрации. Например, он игнорировал свой унитаз. Он срал и ссал прямо на пол камеры. Объедки он тоже бросал на пол. Он отказывался выходить наружу, вообще вставать со своего стула. Нетрудно представить какой запах стоял там у него. Этот запах врывался и в коридоры, я сам его чувствовал. Да, это был настоящий саботаж, последовательное и целенаправленное пассивно-активное неповиновение, жестокое и непоколебимое сопротивление. Для администрации это была чрезвычайка! Администрация немогла этого больше терпеть. Бля! Камера напротив была абсолютно загажена. Такое не снилось даже Ганди! Архиепископ Дезмонд Туту был бы в восторге! По правде говоря, я не знаю, что случилось с этим незаурядным сопротивленцем. Многонедельный карцер? Перевод в какую-то особую психбольницу? В какой-то момент black guy исчез. Рутинная раздача жрачки продолжалась, но его камера больше не открывалась. Потом в ней завёлся новый заключённый. Я никогда больше не видел этого чёрного человека. Браво, браво, Друг!
Вот таким должен быть ответ неолиберализму! Сса-ки и сраки! Сраки и ссаки! Перманентная сидячая забастовка! Абсолютное неповиновение! Объедки на пол! Чтобы государство задохнулось в испарениях! Чтобы вонь проникла в президентский дворец! Чтобы все услышали, все! Пиздец!!!
И ещё: перманентная борьба за права людей, вкючая дебилов, наркоманов и индейцев в Амазонии. И чтобы этой борьбой занимался не один Ноам Хомский! За права школьниц! Вперёд! Немедленно!
АВСТРИЯ, ХАЙЛЬ!
Мы живём в Австрии. Что это? Стерилизованная полицейская держава с островами локальной нищеты и утробного ужаса. Тюрьма народов. Гомогенная, доносительская Какания. Мы ненавидим тусклую, консервативную, пропахшую популистскими шницелями и либеральными бульдогами Австрию! Поганая утроба!
Здесь, в этой говнодавной, уродливой стране, с нами случилась неприятность.
Дело в том, что мы с Барбарой — настоящие революционные щенки. Мне уже сорок один год, Барбаре — двадцать пять, но мы оба — подлинные революционные щенки. Нам повсюду мерещится структурный конформизм, хитрожопая симуляция, бюрократическое мракобесие, полицейское жлобство. Впрочем, не мерещится: при ближайшем рассмотрении свинорылые призраки отказываются потнодыша-щей плотью. Так непонятная почесуха в паху оборачивается реальными мандавошками величиной с бегемота!
В Вене, в Академии Художеств, мы забросали студентов куриными яйцами. Была студенческая выставка: беспредельное ничтожество! Были официальные речи: срам! Мы-то думали, что среди студентов найдутся революционные щенки: заблуждение! В 1998 году во всей Европе было только два революционных щенка: Александр и Барбара.
Мы забросали студентов яйцами. На хуй. Студенты вышли на лестницу, где был импорвизированный буфет. Они пили и жрали, как буржуи, а мы швыряли в них куриные яйца. Это вам не Либеральная партия Хайдера, это лево-радикальная акция! Александр вопил: «За беженцев Югославии! За Косово!» Студенты и остальные сильно испугались. Я видела физиономию куратора Сцеемана: морщинистое гузно апокалипсиса. Боятся террора, сволочи...
Тоже мне: студенческая выставка! Пригласили маститого швейцарского куратора, произнесли похабные речи, выставили младенческую мазню, поебень, видео! Дешёвки! Яйцами их, яйцами! Это, однако, не перфор-манс, это политика.
Два империалистически-академических холуя схватили меня за руки. Оказывается, у них тут охрана, как в Освенциме! Я успел харкнуть в лицо одному. Другой причинил мне отвратную боль. Они потащили нас вниз по лестнице: здравствуй, мракобесие, полиция, здравствуй!
У меня при себе не нашлось моего вонючего израильского паспорта. Ха! Засуетились, подонки сраные. «Вы русский художник? Израильское подданство? » Я анархист, сучье отродье, индивидуалистический анархист и большой анахронизм в вашей международной неоли-бералистической яме!
Тут появился ректор Академии и потом ещё какой-то тип в хорошем галстуке. «Полиция? Зачем полиция? Мы не вызывали.» А кто вызывал? Ваши же холуи. «Нет, мы не вызывали. Мы этого русского художника знаем. И эту девушку. Это они перформанс делали, это самовыражение. Мы к ним претензий не имеем. Никаких претензий. Показания? Какие показания? Никаких претензий к этим двум художникам!»
Короче, полиция нас отпустила. Но через два дня был звонок от следователя. Что такое, сволочи? Четыре посетителя выставки — и Академия Художеств впридачу — подали на нас в суд. Дело заведено, надо давать показания. Ах ты гнида, ректор!
О, Какания! Из рода в род ты плодила коллаборационистскую падаль, шпионскую шваль, жандармских усачей-кастратов! Каждый метр твоей земли просматривается в габсбургские бинокли тупыми и беспощадными ищейками. Власть сучит своими паучьими лапками по нашим животикам.
ЖЛОБСКОЁ ИСКУССТВО
Я побрила волосы на пизде и под мышками. Мы залезли вместе под душ. Хуй Александра торчит, как ацтек. К сожалению, у меня не такой длинный хуй, как хотелось бы. Барбара говорит, что любит мой хуй. Когда я намыливаю её, она держится за него рукой. Она говорит, что от большого хуя кончать не лучше. Правда?
Мы трахаемся каждый день и всегда кончаем. Когда я кончаю, это так сладко, что я воплю. Иногда я воплю перед самой разрядкой и тогда кончаю ещё слаще.
На самом деле с Барбарой я понял, что я не парень, а девка. Когда мы ебёмся, Барбара сидит на мне, а я воображаю, что она мужчина. Я двигаюсь под ней, как девушка: раз-два, жопа-голова. Быть девушкой лучше, чем быть мужчиной сорока лет, и девушка кончает сильнее. Я кончаю так, что из меня кишки вылезают. Бу-уу-м!
Был такой художник Андре Кадере. Он совершал интервенции в мире искусства. Он приходил на чужие выставки и оставлял там палочки: такие цветные палочки. Наши интервенции с Александром более брутальные. Мы кидаем яйца, вопим, квакаем и целуем тех, кто этого не хочет.
Наше кредо: мы полагаем, что современная арт-сис-тема — это модель большой политической системы. То есть сволочной системы неолиберализма. Именно в арт-системе (а так же в шоу-бизнесе и прочих бля-бля-бля) отрабатываются методы оглупления и приручения малолетних. Ёбс! На уровне массовой культурки приручаются и используются недавние рабы — цветные, субкультурные миноритеты, субверсивные элементы, всякая асоциальная люмпенская шушера. А уже на уровне элитарной культурки индустрия дискурса перемалывает всё это в своей охренительной мясорубке и вываливает нам на тарелку в качестве, скажем, «incorrect» politicaly correct art, savage social art, cyber-feminism и прочих бля-бля-бля... Нас лично от этой кулинарии рвать тянет! Культурка должна быть действительно разнородной и специфичной! Она должна создаваться на местах, а не прозябать в тени Голивуда и Ханса-Ульриха Обриста! Она должна быть оргаистичной, а не фрустрированной и анемичной, как хорватский концептуализм! Ебать — не переебать! Мы, конечно, не можем пиздануть по неолиберализму железной палицей! Мы вообще ненавидим насилие! И не только направленное на нас, но даже на комаров, хотя они и отвратительны! Мы не можем и не желаем сводить счёты с политиками: мы не cosa nostra ! Но мы можем, как ебучие корсары, атаковать жлобскую галеру современного искусства! Это наш долг! Долг всех независимых деятелей культурки! Или таких уже не осталось? Всем уже мозги промыли? Всех замордовали? Всех купили по дешёвке? Срать и ссать!
Был такой художник Андре Кадере. Он совершал интервенции в мире искусства. Он приходил на чужие выставки и оставлял там палочки: такие цветные палочки. Наши интервенции с Александром более брутальные. Мы кидаем яйца, вопим, квакаем и целуем тех, кто этого не хочет.
Наше кредо: мы полагаем, что современная арт-сис-тема — это модель большой политической системы. То есть сволочной системы неолиберализма. Именно в арт-системе (а так же в шоу-бизнесе и прочих бля-бля-бля) отрабатываются методы оглупления и приручения малолетних. Ёбс! На уровне массовой культурки приручаются и используются недавние рабы — цветные, субкультурные миноритеты, субверсивные элементы, всякая асоциальная люмпенская шушера. А уже на уровне элитарной культурки индустрия дискурса перемалывает всё это в своей охренительной мясорубке и вываливает нам на тарелку в качестве, скажем, «incorrect» politicaly correct art, savage social art, cyber-feminism и прочих бля-бля-бля... Нас лично от этой кулинарии рвать тянет! Культурка должна быть действительно разнородной и специфичной! Она должна создаваться на местах, а не прозябать в тени Голивуда и Ханса-Ульриха Обриста! Она должна быть оргаистичной, а не фрустрированной и анемичной, как хорватский концептуализм! Ебать — не переебать! Мы, конечно, не можем пиздануть по неолиберализму железной палицей! Мы вообще ненавидим насилие! И не только направленное на нас, но даже на комаров, хотя они и отвратительны! Мы не можем и не желаем сводить счёты с политиками: мы не cosa nostra ! Но мы можем, как ебучие корсары, атаковать жлобскую галеру современного искусства! Это наш долг! Долг всех независимых деятелей культурки! Или таких уже не осталось? Всем уже мозги промыли? Всех замордовали? Всех купили по дешёвке? Срать и ссать!
Итак, мы формулируем: наша деятельность есть смехотворная, но решительная война. Локальная, всегда привязанная к местным значениям война за изменение ситуации в культуре. Культура на протяжении всей истории была зоной отношений власти, ареной жестоких и изнуряющих сражений. В настоящее время гегемониальная культурная власть носит похабно-дискриминирующий характер. Поэтому: удар по лицемерному плюрализму! Поэтому: удар по коррумпированным структурам! Поэтому: удар по лживым репрезентациям арт-системы! Удар по неолибералистичес-ким отношениям в культурно-гегемониальном садке!
НАПАДЕНИЕ В ГРАЦЕ
Мы держим путь в Грац, на святую родину Шварценнегера. Это один из последних национальных героев Австрии. Здесь, в Граце.про-ходит Steirischer Herbst — ежегодный международный фестиваль искусств. Was ist das? Спектакли, выставки, корзины, картины, картонки — и маленькие хрипящие собачонки! Критики, кураторы, газетчики — мразь! Мы едем подразнить этих собачонок.
Грац — буфет в стиле популистского бидермейера. Дома, кафе, магазины, люди, детишки, кошки — всё в стиле хихикающего бидермейера. Того самого бидермейера, который вырастил и сформировал Адольфа. Ведь Гитлер — это типичнейший продукт бидермейеpa! Пошляк, обскурант, эстет и мясник! Помесь принарядившегося тюремного надзирателя и подстриженного пуделя!
В поезде мы охуительно проголодались. Где бы здесь пожрать недорого? Все рестораны в этом засахаренном Граце выглядят как набитые опизденевшими горностаями капканы. Сюда бы конголезскую голь! Ёбс! Наконец, мы находим один не слишком помпезный Gasthaus — этакое фольклорное бистро для начинающих наци. Обычно здесь жрут Schnitzel и пьют Bier, но мы-то вегетарианцы! Старик Махатма умилился бы, глядя, как мы уплетаем жареную картошку и кислую капусту с тмином.
Наконец, мы добираемся до места, где развернута выставка. Осматриваем ее. Contemporary art, бля! В этой системе все друг с другом повязаны, как в мафиозном клане: критики, художники, администраторы! Все друг у друга сосут и лижут, и вместе с тем друг на друга плюют и обсирают. Такие вот падлы! Вся эта выставка лепечет что-то на перхотном, рахитичном языке гетто. Что? Что-то о posthuman body, posthuman бессилии, posthuman амбициях...
Мы идем на конференцию. Она называется: Zones of disturbance. Лихо! Модно! Английский язык — оперативное оружие современного империализма! На сцене сидят: Сильвия Эйблмайер — главный куратор выставки, Вали Экспорт — легендарная перформансистка и арт-феминистка 70-х, Йозеф Фогль австрийский специалист по Делёзу и кабинетному номадизму, и, наконец, наша потенциальная жертва московская крити-кесса Екатерина Дёготь. Что такое эта Дёготь? Характерный персонаж: автор недобросовестных спекулятивных статеек о московских художниках, неглупая, но поверхностная борзописка, пытающаяся делать не только локально-русскую, но и по возможности интернациональную карьерку. Нахватанное, сообразительное, но чудовищно тусклое создание! Как пряник в чересчур толстой корке сахара! Как присохший к батарее зефир! Поразительны ее ручки: обрубки сучки!
Почему, собственно, нам захотелось над ней поиз-мываться? Да и не нам, а главным образом Александру. Барбара была чуть ли не против. Я считала, что это слишком локальный объект, слишком малозначительный, слишком контекстуальный — в сторону Александра. Меня Дёготь абсолютно не интересовала. Но Александр настаивал, он очень хотел. Итак, почему? Потому что Дёготь и пара-тройка подобных ей русских зверушек (Гройс — бельчонок! Мизиано — крысёнок! Бакштейн — поросёнок!) взяли на себя функцию интернациональных репрезентантов русской художественной сцены, функцию её интерпретаторов и организаторов. Но они бессовестно лгали! Они фальсифицировали! Они утаивали и искажали! Факты! Да они вообще срать на факты хотели! Они были попросту некомпетентны! Суки! Они проталкивали собственных протеже и затирали других художников! Они выпячивали слабаков и приспособленцев и топтали других — неугодных! К Дёготь все это приложи-мо, вероятно, в наименьшей степени, поскольку она не выступала в роли куратора. Но писала она, как блядь, как злостная интриганка! От её статеек за версту несло похабщиной и враньём! За это по ней и следовало ударить. И вовсе не в расчете на справедливость, на правду, на восстановление истины. В жопу истину! Ударить стоило просто для смеха, для куража, для веселья! Жжжах!
Сначала выступала героическая Вали Экспорт. Она делала доклад об обрезании клиторов в Северной Африке. Демонстрировала слайд-программу о зашитых влагалищах. Протестовала против патриархальных за-шивателей. Всё это было как-то тупо, но впечатляюще. Потом Фогль пиздел о Делёзе. Амок! Амок! Наконец, очередь дошла до Дёготь.
Неясно даже, о чём она хотела говорить. Она успела произнести лишь первую фразу и сразу тишину зала прорезал вопль: «Really?!» Это подал голос Александр. Дёготь на минуту замерла, потом неуверенно переспросила: «What?» Но никто ничего не ответил. Однако после второй фразы докладчика последовал тот же идиотический вопрос «Really?!» Этим вопросом дебильно-вежливые американцы обычно реагируют на реплику собеседника: «Really?!» Дёготь не могла продолжать своё выступление. После каждого слова или полуфразы её перебивал мой дикий, скрежещущий голос:
«Really?! Really?!»
В конце концов докладчица пришла в отчаяние. Обосралась, попросту. Натурально, все хотели ей помочь. Вали Экспорт действовала энергичней всех. Она попыталась вывести меня из зала. Для этого она ухватила меня за нос. Может, приняла его за патриархальный жезл? За вопиющий символ вездесущего фаллоцентризма? Фиг знает... Хозяева конференции совещались о том, вызывать полицию или нет. Всё-таки решили не вызывать: поистине, либеральная художественная тусовка! Но ненависть к нарушителю порядка была неподдельная. «Варварство!» «Что это за
тип? Художник? Но это не цивилизованно!» Вали заявила: «Это просто старомодно! Мы такое уже видели.» Фогль добавил: «Это тоталитарно!» Ах,вы, курвы чёртовы! Это же два типичнейших нынешних фарисейских аргумента: 1) несвоевременно, архаично, старомодно; 2) тоталитарно, не демократично. С помощью этих фальшивых, лицемерных аргументов неолибералистская хунта топит всех нежелательных, как щенков! Вот, херы! Вот, суки едрёные! Неолибералисты хитрожопые! Да вы же сами — тоталитарные, старомодные, репресивные выдры! Вот!
Свой доклад Дёготь не прочитала. Really! Все вокруг пошумели, потом скисли: «Варвары — они и есть варвары.» Почему-то в варвары записали и Барбару. Все дамы вокруг крайне презрительно на неё смотрели: «О, и эта с ним за одно!» «Парочка!» А московской крити-кессе все дико сочувствовали: «Бедняжка!» Ха!
ДОРОГИЕ ЧИТАТЕЛИ!
А сейчас мы хотим честно обратиться к вам, дорогие читатели, и спросить: что вы думаете обо всём этом? О наших методах? О нашем сопротивлении? Говно это всё или нет? Может быть, это всё пиздоёбство? Или хуеплётство? Ваши ответы присылайте по адресу: Stumpergasse 11/17, 1060 Vienna, Austria. Как мы уже сказали, на этой улице раньше жил Гитлер, а теперь мы — Барбара Шурц и Александр Бренер.
Если серьёзно, то мы считаем, что мы локальные, или специфические, сопротивленцы. То есть мы настаиваем на войне, геррилье, противодействии. Война — во имя новых отношений в культуре! И никакого примирения! Соглашательство, примирение, согласие, лицемерное двурушничество — это как раз старые отношения в гнилой, капиталистической, эксплуататорской культурке. Вот настоящее говно! Вот чего хотят от нас неолибералистские структуры! Чтобы мы вежливо соглашались и шли на уступки или депрессивно заткнулись! Но этого не будет! Мы верим в сопротивление, мы идём на интервенцию! Абордаж! Интервенции — пусть даже самые дурацкие, нелепые, смехотворные — необходимы! И это не искусство — это именно политические интервенции! Искусство как раз заказывает власть, и мы искусство делать не хотим. Пусть Дэмиен Хирст делает искусство! А наша цель — изменение отношений в культуре! Необходимы новые: честные, конфликтные, диалогические, открытые отношения.И ещё необходимо разрушать авторитет начальников и важных дядь. Обнажать механизмы власти! Например, когда мы срывали доклад Дёготь, Сильвия Эйблмайер ей говорит: «Мы вам всё равно за выступление заплатим. Вы нам только текст доклада пришлите.» Ясно? Вот что действительно важно: деньги, бабки, баксы! Деньги и престиж! Деньги и влияние! Деньги и успех! Вот по этим структурам и надо хуярить! Философствовать, так сказать, молотом! Разхуярить в жопу! Немедленно!