Сидела птичка на лугу.
Подкралась к ней корова.
Схватила птичку за ногу.
Ну, птичка, будь здорова!
Голуби ворковали у ног. Вкусно было сидеть в открытом кафе в городе аркад! Вся Болонья в арках.
А Александр и Барбара — в говне! Потому что за один день сытой жизни можно похерить всё своё революционное прошлое. Слабак-человек! Пузырь болотный! Макака!
Ещё одна поэтическая строчка: «Человек съел чебурек...» Пиздык!
Некоторые леворадикальные авторы* считают, что, например, лирика, стихоплётство — это априорно революционная вещь. Хуйня! Иллюзия! Лирику может изготовлять любой мозгоёб: Джон Леннон, Алексей Сурков, Ку-Клукс-Клан... Ебать вас всех в рот, культура окончательно обосралась! Точка.
С другой стороны, некоторые нынешние молодые умники** полагают, что искусство — полное говно и нехуя с ним делать. Они ратуют за новое знание, новые конструкции и деконструкции. Но что есть знание? Нет, правда? Что такое знание и что такое незнание? Мы не знаем ничего. И искусство ещё кое-чему может научить: любви, справедливости, милосердию. А может, мы вообще лемуры? Впрыскивайте в свой позвоночник звёздное дерьмо всех галактик! Но помните:
свинству надо давать по роже там, где вы его обнаружили! Ёбс.
В Болонье Барбара обнаружила, что Александр живёт не один. За его спиной всё время кто-то есть. Иногда этот кто-то высовывается. И показывает Барбаре язык. Это страшно, таинственно и отвратительно. Это неправда. Барбара назвала это явление корошо. Коро-шо питается мозгом, у него антибиотиковый запах. Сучье вымя.
* Raoul Vaneigem, «The Revolution of Everyday Life» (1967).
** Ulrike Muller, Jane Heis, Sandro Droschl.
Что за чушь мы городим?
Но это действительно так! То же самое открыл в Болонье и Александр. За спиной Барбары постоянно маячил монтерлан. Это существо похоже на крота. Но если крот не видит ничего вокруг себя, то монтерлан не видит самого себя. Это вдвойне дико. Чертовщина какая-то. Он, монтерлан, знает, что он есть, что он присутствует, но не хочет самому себе в этом признаться. Он лжёт себе и всем вокруг. Спинная сухотка.
— Пойдём отсюда, — шепнула Барбара.
— Куда? — спросил Александр.
— Куда угодно. Лишь бы вместе.
Мы ушли из кафе в парк. Мы трогали друг друга за пизду и за хуй, за соски и щёки. Мы натёрли друг другу гениталии до красноты. В это время корошо и монтерлан сидели на большом платане неподалёку и неслышно хихикали. Ёбс!
СИНЬОР ДЖАНКАРЛО
Из Болоньи — в Милан. Зрелая, мускулистая, великолепная жопа. Раскормленная, отшлифованная поясница. Итальянский север: промышленность, банки, мода, дизайн. Город пышный, тщеславный, дорогой, разодетый и битком набитый банкнотами. Кабаны, совы, еноты и кобылицы. Золотая ртуть. И где-то в трюмах — кочегары и гладиаторы.
Стоя справа от Миланского собора, Александр позвонил сеньору Джанкарло Полити, издателю. Старый приятель. После инцидента с Малевичем в Амстердаме, журнал «Флэш арт», принадлежащий Полити, долго смаковал детали этой истории. Полити — опытный шо-умэн, он всласть наигрался этим скандальчиком.
«Флэш арт» защищал Александра! На самом деле просто разыгрывал собственную карту. Хи-хи-хи! Старая •ожелтевшая кочерыжка! Хуй с предохранителем. Пу-иок с моццареллой.
Разумеется, всё не так просто. Вы понимаете? Художничек, или поэтишка, или писателишко просто не существуют в этом сволочном мире, если у них нет какой-то известности. А лучше не какой-то, а большой, вопиющей, скандальной! А не то — жалкое прозябание! Маргинальная яма! Нужно играть в масс-медиальные игры — или вы с кляпом во рту, в тёмном чулане общества, дышите пылью фрустрации! Денег — ни хуя, поля для маневра — ни хера, ваши же коллеги вас с говном смешают, пидоры вонючие. Артисты — те же бляди под дождём: мокнут, гниют, друг на друга огрызаются, да на ебанутого клиента надеются. Я всё это уже хорошо знал, когда пёр в Амстердам. Я свои пять месяцев тюрьмы на статейку во «Флэш арте» поменял, сука продажная. Спасибочки, сеньор Полити, век не забуду. Статейка-то оказалась херовенькая, недобросовестная... Ёбс...
Но ведь мы с Барбарой настоящие революционные щенки, вот в чём дело! И сейчас мы в Милане, в отличной форме, с американскими долларами, полный вперёд! Звоним сеньору Полити.
— О, Александр! Рад слышать.
— Я тоже, сеньор Полити. — Будем рады видеть вас. Приходите завтра в семь вечера. Хелена тоже будет рада.
— Спасибо. Могу я придти со своей подругой?
— О, конечно, конечно. Of course. Итак, завтра в семь. See you later.
— See you, сеньор Полити. Best regards for Helena. Bye.
Си ю лэйтэр, аллигэйтор. Приходим в их охуитель-ный, гигантский loft. Здороваемся, улыбаемся, рассыпаемся в любезностях. Кроме нас в гостях какой-то тощий француз с усами Мопассана и долговязая фальшивая парочка. Хи-хи-ха-ха... хи-хи...
С небольшим опозданием выходит сеньора Хелена. О, прекрасная сеньора! Почему-то у неё отваливается челюсть при виде Барбары. Почему? Может быть, чересчур большой возрастной перепад? В самом деле, за столом исключительно старые пердуны. Даже Александр почти что старый пердун плюс инфантильный щенок. Какая-то подозрительная помесь... А Барбара — явная малолетка... А может, сеньоре Хелене не понравились торчащие барбарины сиськи? Кошачья фигура? Охуительные длинные ноги ёбаного подростка? Нос и пальчики нимфетки? Пиздец, пиздец — Барбара за секунду кладёт на лопатки Карен Мюлдер! Кэйт Мосс на карачках! Не говоря уже о Линде Евангелисте... На-оми Кэмпбелл — просто старая хуесоска...
Рассаживаемся за обеденным столом — строго по ранжиру. Сеньор Полити с супругой — по одну сторону стола, рядом с сеньором — субтильный Мопассан. Напротив издателя — Барбара, напротив Хелены — Александр, рядом с ним фальшивая парочка. Блядская буржуйская субординация!
Филиппинская горничная ставит на стол дымящееся блюдо со спагетти.
Тут Барбара и говорит:
— Да какого хрена! Ты чего, козёл, эту девушку эксплуатируешь? Пауза, позвякивание вилок. Бля! Потом сеньор Полити подаёт голос:
— Что вы сказали?
— То и сказала. На хуй ты заставил её на себя работать? Почему это она твои спагетти готовит?
И Барбара тычет пальцем в филиппинку. Бля!
Сеньор Полити, похоже, не находит слов. Мопассан собрался то ли чихать, то ли усраться со смеху. Бля!
Сеньора Полити спокойно говорит:
— Вы против социального неравенства?
— И это тоже! А ещё против дискриминации иностранцев. А ты что думала, я тут декорация Бренера? Да? Все смотрят на Александра. Бля!
— Давайте кушать спагетти, — говорит он. Очень примирительно. Бля!
Сеньора Хелена начинает раскладывать спагетти по тарелкам. Сначала она просит тарелки у фальшивой парочки, потом — у Александра...
Тут Барбара говорит:
— А чего это ты суетишься? Пускай Полити спагетти накладывает. Бля!
Сеньора Хелена отвечает:
— Кажется, вы недолюбливаете патриархальные структуры?
— Вот именно. Недолюбливаю, бля.
Барбара берёт тарелку Александра, перегибается через стол и вываливает дымящиеся спагетти на лысую голову сеньора издателя. Ёбс!
Хелена говорит:
— О, это похоже на savage feminism. Браво! Сеньор Полити просит у филиппинской горничной полотенце. Хелена помогает ему убрать с лысины остатки спагетти. Лысина слегка раскраснелась.
— Вы тоже уже побывали в тюрьме? — спрашивает издатель. Вот бля!
— И не надейся. Барбара смотрит на него, презрительно скривив губы. Бля!
Все приступают к еде. Сеньора Хелена рассказывает об открытии нового музея современного искусства в Хельсинки. Там были все: Ханс Ульрих Обрист, Виктор Мизиано, тень Геббельса...
Полити говорит:
— Если бы Леонардо да Винчи родился сейчас, он стал бы Биллом Гэйтсом. Среди художников больше нет интеллигентных людей... бля...
Сеньора Хелена подтверждает:
— Новейшее поколение художников — просто мелкие авантюристы, бля...
Александр берёт свой стакан с кока-колой и выливает её на полосатую сорочку издателя. Полити подпрыгивает на месте: бля! — Вот это было уже лишнее.
Он достаёт из кармана брюк телефон-handy, щёлкает крышечкой и набирает номер. Эге-ге! Да он, кажется, звони в полицию... бля...
Тем временем Хелена раскладывает по тарелкам второе блюдо — рыбу. Кажется, форель... Бля...
Разговор заходит о последнем фильме Дэвида Линча, но...
... Звонок в дверь... бля...
... В залу входит человек в штатском, с ним двое полицейских ... бля...
Бля буду, этот гад Полити звонил в полицию! Точно!
Бля! Бля!!
Сеньор Полити здоровается с инспектором за руку. Он говорит: — Сеньоры, здесь было совершено насилие. Здесь находится мелкий, но опасный террорист.
Он рассказывает, как Александр плеснул в него кока-колой. О происшествии с Барбарой он почему-то умалчивает. Бля!
— Ах ты сука, ты опять дискриминируешь?! Барбара смотрит на него угрожающе, с презрением. Fuck you, motherfucker!
Но инспектор и двое легавых не понимают по-английски. Во всяком случае делают вид, что не понимают, бля.
Итак, Полити рассказывает о кока-коле. На Барбару он просто не реагирует. Инспектор просит Александра предъявить документы. Хелена переводит просьбу: вот глупость-то! Бля!!!
— Кто вы? — спрашивает инспектор.
— Художник! — отвечает Александр.
— А, израильский художник, — бормочет инспектор.
— Художник из третьего мира! — уточняет Александр. Бля!
Полицейские переглядываются. Инспектор возвращает Александру паспорт.
— Ну, что будем делать? — спрашивает Полити. Чуть-чуть нетерпеливо, чуть-чуть нервно, бля.
Инспектор вздыхает, улыбается. Наконец, разводит руками: бля!
— Но ведь это действительно художник. Не мне вам объяснять это, сеньор Джанкарло. Ведь это действительно художник, и он просто показал перформанс.
Вот этого Полити не ожидал. Он смотрит на инспектора, как громом поражённый. Надо же, какие познания в современном искусстве! Перформанс!
— Вы не хотите его арестовать?
— Из-за стакана кока-колы? — вопросом на вопрос отвечает осклабившийся инспектор. Вот это бля!
— Но ведь это безобразие! Нарушение закона! Это моя собственность! — Полити показывает полицейским всю свою собственность: бля!
— Маленький перформанс, не больше, — стоит на своём инспектор, оказавшийся крепким орешком, бля.
— О'кэй, тогда убирайтесь вон из моего дома! — кричит Полити.
— Попрошу вас только расписаться вот здесь, — инспектор церемонным жестом протягивает издателю какую-то бумагу. Вот бля!
— Вот... вот... вот..., — Полити окончательно разнервничался, он не может ухватить бумажку со стола, бля.
— Моё почтение, господа. Моё почтение, сеньора. Приятного аппетита! — инспектор склоняется в насмешливом поклоне. Ёбс! Легавые сматываются. Пауза, бля.
— А как же форель? — подаёт голос Мопассан. Форель?! Бля!
Все вновь усаживаются за стол.
Барбара берёт серебряную соусницу и выливает её содержимое на колени издателя. Бля!
Всеобщее охуение. Ёбс! Ёбс!
Перевернув гигантскую пальму в горшке, опрокинув её прямо на стол, мы сматываемся! Хорошо, что дверь открыта! Легавые едва прикрыли её...
Прямо перед домом, мы сталкиваемся с инспектором. Он удивлён:
— И вы тоже? Уже? Ушли? Бля! Он улыбается. Сука легавая! Он очень хитрый. Вонючий песец! Бля!
Он придвигается совсем близко к нам, он дышит нам прямо в лицо. Он улыбается и говорит вполголоса:
— Извините, я забыл представиться. Меня тоже зовут сеньор Джанкарло.
Он протягивает нам свою руку. Что, нам нужно пожать её?! Сука легавая!!! Бля!!!
ВСЁ ПРОШЛОЕ — ФИКЦИЯ
Ну, хватит пиздеть. Хватить брехать. Хватит идиотских историй. Хотя, почему бы и нет? Ведь всё равно это нельзя проверить. Джан-карло Полити ни за что не подтвердит то, что мы тут о нём написали. Хелена — тоже. Мопассан? Вряд ли. А инспектор Джанкарло вообще сукин сын и прощелыга. Так что всего этого как бы и не было. Хотя всё это чистая правда. Клянёмся.
Да, да, это так. Прошлое — фикция, а ещё точнее — конструкция, которую создают живые, чтобы использовать в своих интересах мёртвых. Историк Тацит использовал императора Нерона! Бедняга Нерон! Его совсем облажали! Да!
Живые используют прошлое не только против мёртвых. Против живых тоже. Создавая те или иные версии прошлого, одни живые одурачивают других. Дискриминируют, сажают в тюрьму, заставляют заткнуться. Культурная память? Хуйня! Бледные тени! Прошлое — это всегда только версии прошлого, которые одни человечки навязывают другим. Смотрели «Расёмон» Куросавы? Помните? Читали одноименную новеллу Акутагавы? Всё так и есть. Каждый предлагает свою модель прошлого — и всегда в своих интересах, исходя из своей задроченной психики, морали, образования...
Всё, что было в доме Полити — правда! А вернее, это археология прошлого, как у Фуко. Какой нам смысл клеветать на издателя? Издеваться над ним? Господи, да ведь он такой маленький, трогательный человечек!
Нет, мы бескорыстно реконструировали! Без всякой задней мысли! Хотя мы, конечно, тоже сукины дети. Как сказано в одном фильме Годара: все сволочи. Хо!
БЕРРОУЗ В АВТОБУСЕ
Мы прозябали в Вене. Денег ни фига не было. Мы жрали одни чипсы и рисовали порнографические картинки. Ещё мы писали книгу о технологиях сопротивления. Неолиберализм должен исчезнуть! Мы хотим внести свою лепту в его растерзание! Здесь и сейчас!
Нас вызвали в полицию. По поводу тех яиц, которые мы бросали в Академии, помните? Мы давали показания. Объяснили, что это была художественно-политическая акция против академической стагнации студенческого искусства. Против деградации студенчества в 90-е годы. Это правда! Следователь был такой вежливый, просто шёлковый. Может быть, потому, что Александр — израильский подданный? В Германии и Австрии евреи — привилегированная раса, ха-ха-ха! Такая •скаженная культурная память... Всё время пиздят о холокосте, а сегодняшних иммигрантов дискриминируют. Жёлтые какашки! Рваные рубашки! Сопли в сивей чашке! Сопли в белой чашке! Сопли в красной чашке! Сопли букашки!
Мы уже приуныли: ждали суда, денежного штрафа, а то и худшей хуйни. Но в конце концов получили бумажку с гербом: суд закрывает дело из-за недостатка оснований для судебного преследования. Что-то в этом роде. Хо-ро-шо! Очень даже хо-ро-шо! Яйца в лоб!
Правда, случилась другая неприятность: однажды нас схватил за жопу контролёр в автобусе. А это на двоих тысяча шиллингов! То есть сто баксов! Мы привыкли ездить без билетов. И тут такой облом! А у Барбары на счету почти ни хуя! У неё в банке сокро минус будет! Спасибо, хоть папа что-то подбрасывает! А то совсем бы зубы на полку! А Александр вообще нищий. Хуй в пальто, и всё. Бомж.
Но мы всё равно продолжали ездить зайцами. Риск-благородное дело! Не платить же семнадцать шиллингов! Нет!
В книжном магазине Музея прикладного искусства на Stubenring мы приметили отличную книгу: «Интервью с Берроузом». Толстая книга с хорошими фотографиями и содержательными беседами. Ведь Берроуз был охуительно умным. Один из самых важных людей в этом вшивом столетии — безусловно.
Но. Большое но. Книга стоила 300 шиллингов. Такую роскошь мы не могли себе позволить. Но ведь книгу можно спиздить! Со второго захода нам это удалось.
Книга легла в барбарину сумку. Всё было сработано чисто. Браво!
На углу стоял автобус. Наш! Мы запрыгнули в последний момент, запыхавшиеся. Счастье-то какое!
В автобусе сидели три угрюмых типа и две шаловливых школьницы. Ещё турок и индус. И, наконец, культовый американский писатель Уильям Берроуз собственной персоной! Тот же длинноватый нос, грустные понимающие глаза, череповидная башка, помятая шляпа. Он был одет в драповое пальто, как на одной фотографии в только что украденной нами книге. Вот так совпадение! Мы даже расхихикались от восторга.
В следующий момент Берроуз встал и надтреснутым голосом объявил: «Контроль билетов! Ihre Fahrkarten, bitte!» Это был контролёр! Опять! Берроуз-контролёр! Этого мы не ждали.
Но не платить же тысячу шиллингов, чёрт побери?! Ни в коем случае!! Ни за что! Опять?!
Турок и индус были с билетами. Угрюмые австрийцы, разумеется, тоже. Школьниц он вообще проигнорировал. А теперь мы! На очереди! Герр Берроуз! Naked Lunch!
Одним рывком Александр извлёк из сумки «Интервью с Берроузом». Открыл на сто первой странице, где Уильям красовался в Лондоне в своём драповом пальто. И протянул контролёру.
Берроуз посмотрел. Как насекомое.
— Ваши билеты, пожалуйста! — его голос был неумолимым, как с того света. Голос Уильяма Сьюарда мёртвого.
— Мистер Берроуз! — на губах Александра заиграла восторженная улыбка.
— Мистер Берроуз, ваш автограф, пожалуйста!
— Bitte? — Берроуз непонимающе вскинул брови. Углы его рта упали:
— Ваши билеты, пожалуйста! Ihre Fahrkarten, bitte!
— Мистер Берроуз, это вы! Не может быть никакой ошибки! Посмотрите! — Александр совал ему в нос толстую книгу. — Was?
— Вот, вот, посмотрите, это вы! Нам хотелось бы получить ваш автограф! Под этой фотографией! Bitte!
Кажется, покойный Уильям понял. Что-то понял. Длинной, плохо сгибающейся рукой он полез в карман драпового пальто, извлёк оттуда очки и водрузил на нос. Он начал рассматривать фотографию.
Внезапно лицо его озарилось улыбкой. Он узнал этого человека. Он узнал себя. Браво! в! — Ja, ja, — лопотал сомнамбулически Уильям, — ja, ja...
Барбара уже доставала ручку. Протягивала Берроузу. Контролёр медлил. Удары Харона... Стикс... Лета...
Всё-таки шариковая ручка оказалась в его непослушной руке.
— Мистер Берроуз, пожалуйста! Если можно, ваш автограф! — в два голоса упрашивали Барбара и Александр. — Да, да, конечно, — проговорил он.
Автобус как раз затормозил на очередной остановке. Двери открылись. Берроуз поставил размашистую подпись под фотографией. Мы вырвали книгу из его рук и выскочили на улицу. Наша ручка осталась у него в руке. Хуй с ней, невелика потеря! Зато у нас был такой автограф! Он выглядел крайне неразборчиво. И всё-таки! Нам крайне повезло! Берроуз! Тысяча шиллингов! И такая охуительная книга! Это был поистине удачливый день!