— Ну, Джонатан, не станем клеить ярлыки. Подобно тебе, Отис и Сэмюел делают то, что, по их мнению, они должны делать.
— Ты один из самых дорогих мне друзей. Ты знаешь, что я люблю тебя, братец Джон.
— Да, братец Джонатан.
— Тогда позволь мне со всей страстью и красноречием, на какие я способен, попросить тебя не присоединиться к недовольным. Англия вправе получить от тебя лучшее. Поскольку ты любишь Англию, как я люблю ее, будь послушным, будь верным ей в тяжелые времена, с тем чтобы ее силы приумножились. Докажи, что Бостон и Лондон один и тот же город, населенный подлинными братьями-англичанами.
Джон также изучал выражение лица Абигейл. Она кивнула, что можно продолжать.
— Я готов на любые жертвы, чтобы доказать это, Джонатан, но не согласен с тем, что не имеет смысла. Мы не поможем Англии, позволив ей уничтожить наши права. Если мы откажемся от законных прав самим улаживать наши внутренние дела, собирать наши собственные налоги, мы потеряем для Англии и для самих себя всякую ценность как народ и колонии. Мы можем быть хорошими англичанами, сражаясь за наши политические права с той же решительностью, с какой бароны отстаивали в тысяча двести пятнадцатом году Магна Карту,[15] а впоследствии Долгий парламент[16] свою независимость с тысяча шестьсот сорокового по тысяча шестьсот шестидесятый год. Мы лучше послужим Англии, оставаясь сильными. Мы останемся сильными, если никому не позволим ослабить или перечеркнуть наши конституционные и уставные гарантии. От этого я не отступлю.
Джонатан вздохнул:
— Должен сказать тебе еще одну вещь, Джон. Молю Бога, чтобы ты прислушался. Это опасный курс. Отказываться выполнять законы Англии — это предательство.
— Послушай, Джонатан, — вмешалась Абигейл, — Джон отказывается признавать антиконституционный акт. Это нельзя считать предательством.
— Возможно, начало не в этом. Но этим закончится. И какие будут для тебя последствия? Потеря юридической практики. Осуждение…
— Боже Всевышний! Джонатан, невозможно заточить в тюрьму четверть миллиона жителей Массачусетса.
— Весь наш народ? Нет. Но лидеров? Да Отиса, Сэмюела Адамса, «Верную девятку», их всех можно арестовать…
Абигейл мимикой дала мужу понять, что она узнала все то, что хотела.
— Спасибо, дорогой друг, — сказал Джон, поднимаясь быстро из кресла. — Я понимаю, ты хочешь защитить меня. Но как можно защитить человека от самого себя? Я не буду участвовать в судах, где требуется гербовый сбор, и не стану наклеивать на юридические документы марки, присланные из Англии. Не станут делать этого и многие другие. Мы просто закроем суды. Это вызов, согласен, но не предательство. Если я не могу вести честный спор с родной страной, то, по мне, лучше участь сироты. Арест, суд, тюремное заключение… этого не будет.
К удивлению Абигейл, глаза Джонатана наполнились слезами.
— Ох, мои дорогие друзья! — скорбно воскликнул он. — Надеюсь, горячо надеюсь.
Ее ребенок родился на следующий день, четырнадцатого июля. При первых признаках близких родов Джон убрал из комнаты письменный стол и кресло, заменив их жесткой койкой, какую предпочитали повитухи. Иногда женщинам приходилось проводить дни, даже недели в комнате для родов, но Абигейл сильно тянула за кожаные ремни, которые повитуха прикрепила снизу койки. Казалось, что и сам ребенок торопился выйти на свет божий, и вскоре после нескольких схваток Абигейл разрешилась девочкой с красным лицом, редкими влажными волосами на голове, но прекрасно сложенной. Убедившись в этом, Абигейл мирно заснула и спала чуть ли не сутки. Проснувшись, она позвала Джона и спросила его:
— Ты не разочарован, что не мальчик?
— Мне всегда хотелось иметь дочь. У нас еще много лет впереди, будут и сыновья.
— Как назовем малышку?
— Почему бы не Абигейл? Я неравнодушен к этому имени. Очевидно, и в вашей семье каждое поколение имело свою Абигейл.
— Кто же побежит тебе навстречу, когда позовешь?
— Обе. Хозяин дома вправе ожидать этого.
Волнение Абигейл улеглось; ребенок в люльке не производил того впечатления, что ребенок в ее собственном теле. Затем девочка взяла грудь. Абигейл проводила чудесные часы, кормя дочку, ей казалось, что прошлое и будущее слились воедино в хрупком тельце на ее руках. Она радовалась, делясь с дочерью жизненным эликсиром, вскормившим бесчисленные поколения. Она изумлялась, есть ли что-либо другое, сравнимое с чудом создания человеческого существа из собственной крови, костей, мышц. Может ли человек познать иное, столь же полное чувство свершения? Она смотрела на сонное лицо Джона, жалея, что ему неведомо такое ощущение.
Подошло время визитов друзей и родственников из Уэймаута, Бостона, Чарлзтауна; родственников из кланов Смитов, Бойлстонов, Куинси и Адамсов, церковных старост из Уэймаута, которые присутствовали при ее крещении двадцать один год назад. Крошку Абигейл, одетую в белое с накидкой платье для крещения и завернутую в мягкое шерстяное одеяло, отец принес на руках на первую для нее службу с участием нескольких десятков родственников. Абигейл стояла поодаль в светло-зеленом платье, которое она сшила сама за время отсутствия Джона. Поцеловав ее, Джон прошептал:
— Ты краше, чем когда-либо.
Она сама чувствовала, что ее кожа стала более гладкой и белой, волосы — более темными и блестящими, глаза и губы — более влажными и почти всегда улыбающимися. Ну а фигура! Она казалась ей самой хрупкой и гибкой…
Она попросила Рейчэл накрыть стол в гостиной, принести подносы с горячими пышными пирожками, подававшимися в таких случаях по традиции, и бочонки с вином, которые хранились в самых прохладных местах подвала.
Участники крестин вернулись в дом, к ним присоединилась группа соседей Адамсов. Были преподнесены скромные подарки: подушечки для булавок, детские одеяльца, легкие белые простынки для лета и теплые фланелевые — для зимы, кашемировая ткань с восточным рисунком, нижние юбочки из тонкой шерсти, серебряные ложки, мешочки с золотыми монетками. Разлили по бокалам вино и провозгласили тост в честь двух Абигейл Адамс. Абигейл прошептала Джону:
— Мы, девушки из рода Смитов, вначале производим дочерей. Если проявишь терпение, появятся и варианты.
— В матке скрываются великие события будущности.
— Джон Адамс! Дразнить — не остроумно.
— Помни, моя любимая, слова Джона Коттона: «В отношении женщин верно то, что нельзя сказать о правительствах: плохие лучше, чем никаких». Нельзя ли то же самое сказать о моих шутках?
Оправившись после родов, она стала приходить на чай в кабинет Джона, где он часами работал над своими очерками по каноническому и феодальному праву, оставляя открытой наружную дверь для проветривания. Постепенно она угадала его намерения: описать рождение и упрочение политической свободы в виде исторического исследования законов, конституций, хартий и показать, как в определенные века в условиях неких цивилизаций эти свободы утрачивались под гнетом императоров, тиранов, военачальников, правящих классов, религий. Он стремился систематизировать политические права Массачусетса и определить скрытые методы, с помощью которых эти права могут быть ликвидированы.
Теплые летние вечера они проводили на крыльце кухни; Джон выносил столик из пристройки, зажигал масляную лампу и читал ей написанное за день. Его вибрирующий голос звучал громко и взволнованно.
Он начал очерк цитатой своего любимого автора, доктора Тиллотсона: «Невежество и неосмотрительность — две главные причины гибели человечества». Затем прочитал собственные слова:
— «На заре человечества абсолютная монархия, казалось, была универсальной формой правления. Короли и некоторые их крупные вельможи и военные осуществляли жестокую тиранию над народом, который по уровню своего интеллекта был чуть выше верблюдов и слонов, перевозивших солдат и средства ведения войны.
В настоящее время, видимо, невозможно определить, благодаря чему в средние века народ стал в целом более смышленым. Но несомненен факт, что по мере усвоения и распространения в народе общих знаний произвол властей и угнетение ослаблялись и исчезали…»
Он положил бумагу на стол и посмотрел на нее. Она тихо спросила:
— Почему ты хочешь опубликовать это анонимно?
— Таким путем можно избежать личных неприятностей.
— Важные идеи должны быть гласными, почему в таком случае не подписаться и не отстаивать свою точку зрения?
Он поморщился:
— В политических спорах нападки обладают способностью размножаться. Приходится думать только о том, как защитить себя.
Ей нравилась роль матери. Она удивлялась, почему ее волнует купание ребенка, изменение режима питания, тревога по поводу колик. Ведь все шло своим чередом. Нэб росла крепким ребенком и сладко спала свои двенадцать часов. К счастью, ибо Джон бурлил энергией. Когда они бродили по усыпанным камнями полям и заброшенному целое столетие железоделательному заводу, он рассказал о своих новых планах.
Ей нравилась роль матери. Она удивлялась, почему ее волнует купание ребенка, изменение режима питания, тревога по поводу колик. Ведь все шло своим чередом. Нэб росла крепким ребенком и сладко спала свои двенадцать часов. К счастью, ибо Джон бурлил энергией. Когда они бродили по усыпанным камнями полям и заброшенному целое столетие железоделательному заводу, он рассказал о своих новых планах.
— Единственный способ заставить министерство и парламент понять, насколько сильны наши чувства, — это на каждом городском собрании принимать письменные инструкции представителям в Ассамблее. Я обращусь с петицией о специальном собрании в Брейнтри.
Она улыбнулась про себя: его лицо выдавало его план.
— И ты назначишь себя в комитет, который составит инструкции?
Джон откинул назад голову и добродушно рассмеялся.
— Умна, моя Нэбби. И красива, — ответил он. — Как только собрание одобрит идею инструкций, я потихонечку вытащу свой документ, так хорошо обоснованный, что нечего ни добавить, ни убавить.
Они осторожно прошли по прогнившим доскам мостка и заглянули в примитивную вагранку, выпавшие из нее камни лежали около ржавого маховика. Через минуту она посмотрела на мужа:
— Мой друг — Макиавелли. Если ты будешь с такой скоростью плести интриги, то станешь главным судьей Массачусетса.
— Это не интриги, душа моя. Это предвидение. Признание необходимости и решимость что-то с ней сделать. И сделать лучше других. Как ты думаешь, это не очень самонадеянно?
— Ой, нет, дорогой. К тому же мы знаем, что работу получит желающий.
Ему потребовалось всего несколько дней, чтобы составить проект инструкций.
— Знаешь, Нэбби, настоящих отходов не бывает. Те простые законы, написанные мною для дорог Брейнтри, и серия канонических и феодальных законов научили меня, как писать инструкции.
Он взял ружье и отправился на охоту, попросив ее прочитать рукопись.
«Во всех бедах, выпадавших на нашу страну, у нас не было такой большой тревоги и таких устрашающих опасений, как в данном случае. Наша верность королю, наше уважение к обеим палатам парламента и наша привязанность к собратьям-подданным в Британии таковы, что шаги, показывающие недобрые чувства в этой стране к нам, ощущаются больно и остро. И мы не можем более ограничиваться сетованиями, что многие меры последнего министерства и некоторые акты парламента направлены, как мы опасаемся, на то, чтобы лишить нас наших прав и свобод…
Поэтому мы считаем со всей определенностью несовместимыми с духом обычного права и основными принципами британской конституции попытки навязать нам налоги, принятые британским парламентом, где мы никоим образом не представлены…»
Джон обошел Брейнтри, собирая подписи «уважаемых жителей» под своей петицией. Когда было созвано собрание, его попросили как ответственного за митинг выступить первым. Он призвал учредить комитет по инструкциям и был выбран в него. Когда он зачитал свой проект другим членам в доме мистера Найлса, документ получил одобрение без поправок. На следующем заседании единогласно, без поправок были одобрены резолюции.
7Массачусетс обладал удивительной особенностью: известия распространялись там по воздуху, земле и морю, которое связывало многие города. Случившееся в Бостоне становилось сразу известным в Салеме и Ипсвиче на севере, Конкорде и Уорчестере — на западе, Даксбери и Плимуте — на юге. Люди ездили во всех направлениях, но даже самые быстрые курьеры не были повинны в том, что насилие, происшедшее в Бостоне, стремительно пронизало атмосферу Массачусетса. В то время как Абигейл выясняла подробности в Брейнтри, Джон собирал шокирующие известия в соседней деревеньке. Он немедля вернулся домой, погоняя во всю мочь коня.
Бостону, считавшемуся в Новом Свете городом заядлых спорщиков, насилие нравилось само по себе. Пуритане никогда не были смирными даже в отношениях друг с другом. Но город впервые увидел толпу, бегавшую по улицам с откровенным намерением покалечить, если не растерзать, сокрушить собственность.
Абигейл встретила Джона в дверях. Они мрачно кивнули друг другу, a затем прошли в кабинет Джона, чтобы обсудить события, грозившие поломать их жизненные планы.
— Чья версия первая?
— Твоя. Брейнтри поближе.
— Вот что дошло до нас: на Ньюбери-стрит около дома церковного старосты Эллиота утром собралась толпа. Несколько тысяч человек промаршировали по улицам с чучелом Оливера, повесили чучело на сук дерева, под которым проводила свои встречи «Верная девятка».
— Оно называется Деревом Свободы. Сообщение о назначении Оливера распространителем марок, должно быть, прибыло из Лондона.
— Думаю, что нет. Полагаю, что все это подготовка к тому, чтобы он не принимал поручения, когда оно будет доставлено. Повесив чучело, толпа пошла к ратуше, где заседали губернатор Бернард, заместитель губернатора Хатчинсон и совет. Потом толпа направилась к пристани Оливера и разрушила его новое здание. Полностью. Не осталось и щепки.
— Я слышал, что толпа разрушила его дом.
— Нет, еще не разрушила. Вначале сровняли с землей контору, где он собирался раздавать марки. Потом толпа пошла к его дому, перед входной дверью отсекла голову чучелу, поднялась на вершину Форт-Хилла и там сожгла чучело на костре, сложенном из досок его разнесенной в щепы конторы.
Абигейл предложила перейти на кухню, где влажным полотенцем вытерла лицо Джона от пота и пыли.
— Хорошо, — сказала она, — теперь расскажи мне остальное.
Они говорили почти шепотом, словно заговорщики.
Спалив чучело Оливера, толпа вернулась к его дому, поломала мебель, содрала со стен красивые деревянные панели, после этого закидала камнями заместителя губернатора Хатчинсона и шерифа, единственных мужчин в Бостоне, осмелившихся разогнать толпу. Дом Оливера устоял, но был поврежден.
— Согласно той информации, какой я располагаю, только до завтра, — сказал Джон. — Утром Оливера посетят члены комитета и потребуют его отставки как распространителя марок. Согласится ли он? Согласится… если не хочет, чтобы его дом был снесен, как контора, и, быть может, сгорело его тело вместо чучела, сожженного на Форт-Хилле.
— Джон, они не совершат убийства!
— Толпа называет свое действие карательной справедливостью. — Он встал, подошел к окну, выходившему на Плимутскую дорогу, и хрипло спросил: — К тому же, кто они такие?
— Толпа.
— Кто организовал толпу?
— «Верная девятка»? Или верные девяносто?
Он быстро приблизился к ней.
— А кто организовал верных девяносто?
Абигейл уставилась на его лицо, бледное, искаженное гримасой. Она не пыталась даже ответить.
— Кузен Сэмюел. Джеймс Отис. И я…
— Ты, Джон? Но ты встречался с ними всего лишь раз.
— Я помогал найти мотивы. Случившееся сегодня — это восстание. Против законной и конституционной власти. Восстания не происходят случайно. Идеи, доводы, призывы создают политический климат. В первую очередь толпа должна почувствовать, что ей есть за что бороться. Такое убеждение привносится людьми, возбуждающими эмоции, обеспечивающими логику, боеприпасы, веру действовать только так. Я не одинок, но первая публикация «Канонического и феодального права» была направлена на то, чтобы убедить общественность, что право на нашей стороне, и, приняв закон о гербовом сборе, мы будем уничтожены.
— Политически, да. Но разумеется, ты не подстрекал кого-либо к насилию.
— Политика, дорогая, это не философия, которую можно мирно обсасывать в монастырских кельях. Политика убила больше, чем религия и оспа.
Он весь покрылся потом.
— Итак, дорогой, не слишком ли много ответственности ты берешь на себя за случившееся?
— Да. Но я должен сделать ясным для себя, что не они виноваты. Повинны только мы. Это не окончание насилия, а его начало. Мы должны смотреть в лицо фактам; мы все вовлечены в происходящее и отвечаем за него.
Они сидели молча. Суровое предупреждение Джонатана Сиуолла словно возвело барьер между ними. Снаружи доносились звуки позднего лета: мужчины убирали на полях урожай, в прохладном хлеве животные переступали с ноги на ногу, скрипели телеги, везущие продукты на рынок, купец, дубильщик, медник делали свое дело в укрывшихся за деревьями мастерских.
Неожиданно почувствовав себя плохо, она ухватилась за предплечье Джона в поиске утешения.
— Мы не правы, не так ли? Разрушив контору Оливера, совершив набег на его дом, забросав камнями заместителя губернатора…
Он сел, зажав свои руки между коленями, склонив голову к груди. Когда он поднял голову, в его глазах сверкнули искорки.
— Оливер подвергся нападению. Разве есть какое-либо свидетельство того, что он представил в ложном свете характер нашего народа, наши религиозные принципы и принципы управления? Разве есть какие-либо указания на то, что он советовал министерству наложить на нас внутренние налоги? Или что добивался поста распределителя марок? Нет, ничего подобного нет. В таком случае слепая ярость толпы допустила в отношении него непоправимую несправедливость.