— Вскоре все решится, — сказал Джон.
— Ты и в самом деле знаешь, каково будет решение? — поддразнивая, спросила она.
— Мы распускаем столько слухов, что им трудно поверить. Завтра я выезжаю в суд Плимута.
В городе царило спокойствие благодаря вооруженным патрулям на улицах, но напряжение росло. Ежедневно собирались митинги. Отряды вооруженных красномундирников из замка Уильям совершали набеги на окрестные поселки.
В последний день перед конфискацией чая на «Дартмуте» стоимостью пять тысяч фунтов стерлингов в церкви на Олд Саут собралось две тысячи человек. Абигейл сидела в последнем проходе. Несколько тысяч человек набилось в церковь и окружили ее снаружи. Владельцу судна «Дартмут» было предложено поехать к губернатору Хатчинсону в Милтон и потребовать от него письменное разрешение на отплытие в тот вечер. Владелец судна должен был немедля вернуться и доложить собравшимся.
Абигейл замерзла и устала, несмотря на зажигательные речи, гремевшие с трибуны. Она предпочла бы пройти один квартал по Корнхилл к своему дому и выпить чашку чая. Но выбраться из толпы в церкви было невозможно.
Прошел час после наступления сумерек. Вернулся Рот. По сигналу ему освободили проход к алтарю. Церковь освещалась мерцающим отблеском свечей. Все лица были напряжены.
— Ничего! — выкрикнул судовладелец. — Губернатор не выдает разрешение на выход из гавани. Чай будет выгружен и конфискован на заре, если мы не выплатим сегодня вечером пошлину!
Встал Сэмюел Адамс, он поднял вверх руки, требуя внимания. Громким голосом, наполнившим огромное пространство церкви, он выкрикнул:
— Только это собрание может спасти страну!
В партере церкви прозвучал воинственный индейский клич. Ему ответили с хоров, а затем снаружи. Абигейл была буквально приподнята на руках и вынесена на колючий холод улицы. Не веря глазам своим, она увидела человек пятьдесят мужчин: их лица были замазаны краской, волосы собраны по индейской моде, на плечах небрежно накинуты индейские одеяла, они размахивали топориками.
Толпа вопящих индейцев перед зданием церкви становилась все гуще. Абигейл казалась безумной мысль, что раскрашенные, вооруженные индейцы какого-то племени вторглись в Бостон.
Затем она напряженно вгляделась в одного из вождей, расставлявшего своих воинов по два в ряд, поднимавшего руки, требуя внимания. Его широкий рот на плоском лице, плотная фигура и мускулистые жесты напоминали ей…
— Не может быть, — прошептала она Бетси. — Поль Ревер?
— Пойдем. Нам следует сохранять спокойствие.
Банда индейцев множилась, их было уже, по меньшей мере, сотни две. Бетси держала ее под руку, они прошли молча и быстро, подталкиваемые толпой, через Милк-стрит, повернули направо на Пёрл-стрит, затем по Пёрл-стрит — к верфи Гриффина, где были пришвартованы суда с чаем.
Абигейл стояла на вымощенной булыжником площади перед верфью Гриффина, когда индейцы на лодчонках подплыли к «Дартмуту». В сумерках были слышны приглушенные звуки гребущих весел. Она с трудом различала в темноте фигуры индейцев, взбиравшихся по веревочным лестницам на борт судна. Потом они куда-то исчезли, и тут же послышались звуки тяжелых ящиков, падавших на деревянный настил, звенящие удары топоров, взламывающих ящики, едва слышимые всплески падающего на воду чая.
Потребовалось не более часа, чтобы сбросить с судна капитана Холла его груз. Вслед за чаем в море были выброшены ящики. Собравшаяся около гавани толпа не расходилась. Затем, словно по сигналу, индейцы перешли на «Элеанор» и проделали то же самое.
Абигейл задавалась вопросом: кто организовал вылазку? Кто решил, что она должна быть замаскирована под налет индейцев? Каким образом ее участники столь тщательно подготовлены и дисциплинированны?
Затем в душу проник холодок, подобный тому, что студил ее пальцы через тонкую подошву. Где британские солдаты, маршировавшие днем по городу с примкнутыми штыками? Может ли быть, чтобы они не знали о нападении, о том, что в течение уже двух часов индейцы сбрасывают чай с борта «Элеанор» и уже взобрались на «Бивер»? Ведь около семи тысяч бостонцев собрались в гавани, и впервые в истории города у верфи находится лишь горстка вооруженных патриотов и ни один солдат не появился по сигналу тревоги! Кто остановил их?
Опять же, куда исчезла команда трех судов, ведь ни один член экипажа не появился, чтобы выразить протест? Сошли на берег? Спят? В стельку пьяны? Мертвы?
А где британские военные корабли? Верно, что форт замка Уильям находится в трех милях, но зимняя ночь так ясна, что звук слышен над водой на много миль. Как далеко? Несомненно на расстояние, на котором бросили якорь два британских военных корабля, чтобы не допустить незаконного выхода «Дартмута» из гавани!
Возможно, армия и флот его величества не желают или не способны противодействовать? Это казалось не менее вероятным, чем тот факт, что в гавани плавали тысячи фунтов чая и около трехсот пятидесяти разбитых ящиков покачивались на волнах в то время, как индейцы были доставлены на берег. Они молча потрясали в знак победы своими топорами, а после этого исчезли.
Бетси провела ее через Пёрчейз-стрит в свой дом. Она зажгла огонь в конторе Сэмюела, поставила вскипятить воду, затем сняла туфли Абигейл и своими руками согрела ее одеревеневшие пальцы. Сэмюел появился в то время, когда они не торопясь пили обжигающий язык шоколад. Он сел около Абигейл и положил свою руку на ее плечо.
— Сестренка Абигейл, я счастлив, что ты здесь. Все, что ты видела и слышала сегодня, ты будешь помнить всю жизнь.
— Буду, Сэмюел, буду.
— Могу ли я сказать тебе кое-что, чем я особенно горжусь? На судах было много ценных товаров без присмотра. Их не тронули. Не были повреждены ни трюмы, ни палубы судов. Один навесной замок был сломан, мы уже заменили его. Никто не был ранен. Это была мирная демонстрация мирных жителей.
— А что с чаем, Сэмюел?
— У Ост-Индской компании есть миллионы фунтов стерлингов, которыми она может поделиться. Пошлины не будут выплачены, потому что чай не был выгружен на берег. Суда можно теперь нагрузить оплачиваемыми товарами и вывести в море. Сражение состоялось. Мы победили.
5Первые лучи света придали комнате еще более мрачный вид. В доме было пронзительно холодно. Абигейл встала, запахнулась в одеяло, прошла по комнатам, подбрасывая дрова на тлеющие угли и подвертывая одеяла под спящих детей. В кабинете Джона она села за письменный стол, собираясь составить успокаивающую записку своим родителям, но чернила замерзли в чернильнице.
Джон прибыл в первой половине дня, посиневший от холода, но с сияющими глазами. Она сразу же повела его к кухонной печи, где он сказал, что несколько человек, пытавшихся выловить плававший в гавани чай, были изрядно помяты, что британский военный корабль уже отплыл в Англию с новостями о происшедшем.
— Скажу тебе, Абигейл, это самый блестящий ход. В этом последнем усилии патриотов есть достоинство, величие, тонкость, и я этим восхищен. Народ не должен восставать, не сделав ничего приметного и поражающего воображение, остающегося в памяти. Уничтожение чая было столь рискованным, отважным и решительным и имеющим важные последствия, что я не могу не считать это историческим событием.
— Есть вопрос, который терзал меня всю ночь, не давая заснуть: где были солдаты и военные корабли? Они могли тотчас же остановить эту чайную вылазку.
Джон посмотрел в сторону:
— Почему спрашиваешь меня? Спроси полковника Далримпла или адмирала Монтегю. Оба они прекрасные офицеры, и сегодня утром они злы как черти. Адмирал Монтегю написал лордам Адмиралтейства, что он мог бы легко помешать осуществлению плана, но к нему не обращались за помощью.
— Могло ли случиться так, что полковник Далримпл и адмирал Монтегю не имели полномочий вмешиваться без указаний губернатора Хатчинсона, а он находился на вершине своего холма в Милтоне, слишком далеко, чтобы отдать нужные приказы?
Джон ухмыльнулся:
— Быть может, он предпочел пролить чай, а не кровь.
В проеме двери в кухню появилась фигура в черной накидке и с мрачным лицом. Это был Джонатан Сиуолл, обрушившийся на них как ураган, его лицо искажала гримаса. Абигейл подумала: «Никто не спал в Бостоне прошлую ночь».
— Джонатан, входи, — приветливо сказала она. — Не хочешь ли чашечку не такого уж вкусного кофе? Сомневаюсь, что Новая Англия когда-либо привыкнет к нему.
Джонатан бросил взгляд на Джона и сказал задиристым тоном:
— Очевидно, ты вскоре прольешь кровь, как чай.
— Я не заявлял такое, Джонатан.
— Вылазка прошлой ночью была покушением на собственность. Другая подобная вылазка может вызвать потерю жизней. Ты не станешь отрицать, что многие из твоих так называемых патриотов жаждут крови?
Не осталось и следа от юмора Джонатана Сиуолла, шутника, человека, говорившего: «Я смеюсь первым, ибо смех помогает остроумию», человека, ценившего лаконичную задиристость, умение найти абсурдное в ходе событий.
— Я не стану отрицать этого, Джонатан. Многим хотелось бы, чтобы в гавани плавало столько же трупов, сколько ящиков с чаем.
— Но чьи трупы, Джон Адамс?! — воскликнул Сиуолл. — Твои?
Наступила настолько тягостная тишина, что Джон невольно покраснел. Затем он ответил:
— Если необходимо. Я тренировался и нес охрану с нашей милицией. Но, Джонатан, ведь на самом деле ты задаешь вопрос: нужно ли было уничтожать чай? Это было абсолютно необходимо. Чай нельзя было отослать назад, от этого не пострадали бы ни губернатор, ни адмирал, ни сборщик налогов, ни контролер. Его не могли взять солдаты и военные корабли. Допустить выгрузку чая означало бы уступить принципу налогообложения, навязанному силой парламентской власти, свести на нет наши усилия в течение десяти лет, подчинить нас самих и наших потомков египетским надсмотрщикам, ярму, неуважению, бесчестью, попранию и презрению.
Голос Сиуолла звучал мрачно:
— Братец Джон, сестра Абигейл, я любил вас, как любил немногих своих друзей. Позвольте мне изложить ваше дело, как я не излагал его ранее. Британия полна решимости сохранить свою систему. Ее мощь несокрушима. Каждый фут Бостона будет оккупирован войсками, а гавань — военными кораблями. Скоро! Очень скоро! Джон, Британия уничтожит тебя, как она уничтожит любого, выступающего против ее действий.
Джон взглянул на Абигейл, прося ее разрешения продолжить. Это была не такая легкая просьба, она понимала, что они подошли к Рубикону. Затем Джон положил руку на плечо Джонатана:
— Дражайший друг! Я понимаю, что Британия полна решимости сохранить свою систему. Эта ее решимость придает решимости мне. У нас нет хода назад. Выплыть или утонуть, жить или умереть, выжить или погибнуть вместе с нашей страной. Таково наше неизменное решение. Я вижу, что рано или поздно мы должны разойтись. Верь мне, это прощание наших двух семей, соединенных кровью и любовью, — самый острый шип, который вонзился в мое тело.
Они обнялись. Затем расстались. Это был первый раскол внутри их семейного круга и среди друзей. Абигейл охватила скорбь, такая же как после смерти Сюзанны. Потеря кузена детства и близкого друга была близка смертельной потере. Через сколько смертей суждено пройти человеку, и все же остаться живым?
У героизма бывает свое похмелье. Бостон чувствовал опустошенность. Абигейл простудилась. Вынужденную пассивность она использовала для написания писем, одобрявших покушение на «чай, этот губительный сорняк… сорняк порабощения». Она отослала Мэрси Уоррен ее экземпляр пьес Мольера с комментарием: «Утверждают, что Мольер был честным человеком… однако не все жизненные сцены годятся для подмостков». Для Абигейл, унаследовавшей нравы Новой Англии, собственность была столь же священна, как моральные ценности, и она чувствовала себя неловко из-за противоречий в своих взглядах.
Абигейл поехала с Коттоном Тафтсом в Уэймаут, чтобы провести между Рождеством и Новым годом несколько дней с родителями. Едва переступила она порог пасторского дома, как начался сильный снегопад, и вся окрестность превратилась в белую равнину с непроезжими дорогами. Впервые она оказалась оторванной от мужа и детей и чувствовала себя не в своей тарелке. Скучая по дому, она писала Джону: «Я никогда не покидала столь большой выводок малышей».
Женщина с четырьмя детьми и любимым мужем привязана к месту. Абигейл даже обрадовалась, узнав о небольшом семейном кризисе: она нечаянно забрала с собой ключ от ящика с бельем Джона. Она отослала ключ в Бостон с одним из работников отца в надежде, что Джон догадается вытащить верхний ящик, где лежали чистые рубашки.
Она вернулась в Бостон радостная, что снова вместе со своим выводком. Прикорнув к плечу Джона, она рассказала ему о новом постояльце в пасторском доме, молодом Джоне Шоу, который преподает в школе Уэймаута и спит в комнате Билли. Шоу нравится ее сестре Бетси, во всяком случае, они страстно обсуждают литературу и политику, а это неплохое начало для влюбленности в доме священника. Джон рассказал ей, как он провез детей на санях к перешейку, где до весны укрыл лодку брезентом. Большинство его новостей касалось самого Бостона.
— Патриоты и «Сыновья Свободы» все еще празднуют то, что они считают сокрушительной победой. Хатчинсон и сторонники короны полагают, что нас в пух и прах разбомбят. Придерживающиеся умеренных взглядов, вроде нашего друга торговца Джона Роу, говорят, что нам следует заплатить за чай и принести официальное извинение.
— А что думаешь ты?
— Что мы были втянуты с момента нашей свадьбы в заговор Бернарда, Хатчинсона и Оливьера. Бернард отозван, Хатчинсона вызовут в Лондон и упрекнут, что не обеспечил охрану чая, заместитель губернатора Эндрю Оливьер безнадежно болен. Я составляю документ об импичменте главного судьи Питера Оливера, чтобы мы избавились от него.
Абигейл помолчала некоторое время.
— А что в отношении Лондона? Мы не будем знать, что он готовит, пока не начнет действовать. Где и в чем мы найдем в таком случае помощь?
— В том, что существовало всегда: сражаться с помощью имеющегося оружия.
Он погладил ее волосы, как часто делал в момент волнения.
— У Англии есть опыт разрешения таких проблем дружеским образом. Мы — англичане до мозга костей в речи, мышлении, ощущении и являемся неотъемлемой частью ее семьи. Потребовалось бы поразительное сочетание таланта, гениальности, чтобы составить набор репрессивных действий, которые были бы способны отделить нас от империи.
— Очевидно, Англия обладает такой гениальностью.
— Если бы только парламент разрешил нам избрать и послать представителей от каждой колонии для участия в обсуждении законов, принимаемых против нас.
Патриотов поносили вовсю за сброс чая в море. Бенджамин Франклин, живший многие годы в Лондоне в качестве колониального агента, представлявшего Массачусетс, Пенсильванию, Нью-Джерси и Джорджию как перед короной, так и перед деловыми кругами, писал, что сожалеет о крайности, когда в споре об общественных правах уничтожают частную собственность. Утверждалось, будто некий член парламента кричал: «Преступление американцев просто гнусно! Нельзя добиться послушания законам в этой стране, не уничтожив это змеиное гнездо!» Король Георг III бросил фразу: «Мы должны взять верх над ними или же предоставить их самим себе и рассматривать чужаками». Американские газеты консервативного направления писали, что на Бостон следует смотреть как на Карфаген.
В конце февраля Джон купил ферму брата Питера за четыреста сорок фунтов стерлингов. Абигейл поинтересовалась, могут ли они позволить себе такое.
— Нет, мы не имеем средств, — упрямо ответил Джон. — Я купил дом в Бостоне, места в церкви, лодку. Я потратил состояние на книги, на улучшение наших десяти акров земли.
— В таком случае я не понимаю, о чем ты думаешь.
— В еще большей мере мы не можем позволить, чтобы ферма Питера ускользнула из наших рук. Ее могли купить другие. Я хотел приобрести эту ферму с момента нашей свадьбы. Имея тридцать пять дополнительных акров, мы можем жить за счет дохода с земли. Земля всегда плодоносит, невзирая на кризисы, каким подвержена юриспруденция.
Бостон словно поджался. Трудно было чем-то заняться. Повсюду, где бывали Джон и Абигейл, люди обсуждали вопрос о чае, попивая кофе. Деловая активность резко снизилась. У Джона было мало судебных дел, и он поехал в Ипсуич, но не брался за судебные тяжбы в Плимуте. Стало меньше и административных дел, поскольку губернатор отложил или распустил Ассамблею Массачусетса, прежде чем она успела собраться.
6В начале мая прибыло судно «Гармония» с известием о постановлении, касающемся бостонского порта. Абигейл уехала в Уэймаут проведать больную мать, а также восстановить отношения с Бетси, ставшей жертвой слухов о ее связи с Джоном Шоу, постояльцем в пасторском доме Смитов. Абигейл написала Бетси резкое письмо, она предостерегала ее, что следует беречь свое доброе имя, и приглашала приехать в Бостон. Ответ Бетси явился ударом для Абигейл: «Ты не можешь представить, как я была подавлена, узнав, что вызываю опасения у некоторых членов семьи…»
Это была первая ссора Абигейл с сестрой. Она понимала, что отношения надо немедленно исправить. Ее письмо было щепетильным и назидательным, а когда она вспомнила часы, проведенные в одиночестве с Джоном перед камином в гостиной, где они обменялись, как говорил потом Джон, «миллионами поцелуев», ей стало стыдно.
Она прочитала со своим отцом в библиотеке текст постановления о бостонском порте. Постановление было настолько чудовищным, что преподобный Смит воскликнул: