Они переехали реку Чарлз у Уотертауна и по испещренной колеями дороге направились на запад, затем через Линкольн добрались до Бей-роуд.
Линкольн не был деревней, хотя его и не закладывали как город с центральным домом собраний, кладбищем, таверной, общим складом и лавками вокруг площади. Он представлял скорее объединение сельских районов трех соседних городов: Конкорда, Лексингтона и Уэстона. Центр образовался из участков пахотной земли, дарованной для постройки красивой белой церкви с высоким шпилем. Рядом стояла дубильня, но еще не было мельницы; несколько сельских домов выходили окнами на центр, около двадцати могил разместились беспорядочно по склону кладбищенского холма. Пространство между Домом собраний и верхними могилами было известно как старый плац, где обучалась местная милиция.
Абигейл и ее отец проехали еще две мили до возвышенности, на которой, затененный гигантским вязом, стоял дом, отданный в наследство Катарине Луизе. Утверждали, что это самый старый дом в Линкольне. Первоначально в нем имелась лишь одна комната, теперь же он превратился в двухэтажный, весьма просторный, с огромным камином, выложенным из необожженного кирпича, с внушительным подом и дымовой трубой, известной под названием «десять заповедей» потому, что труба чем-то напоминала каменные скрижали Моисея. Катарина Луиза украсила дом ситцевыми занавесками и яркими турецкими половиками.
В то время как Билли показывал своему отцу пруд, вырытый для водопоя животных, просторный хлев на девять молочных коров, Катарина Луиза расставила в гостиной вокруг стола о восьми ножках тяжелые деревянные стулья, доставшиеся ей в наследство. У нее была служанка, помогавшая ухаживать за детьми. Билли купил в Бостоне обученного молодого негра, занятого на полевых работах, сам же он трудился на скотном дворе.
— Билли доволен, — восторженно сказала Катарина Луиза. — Он копит деньги, чтобы через пять лет открыть лавку. А сейчас в Линкольне около сотни семей, и все они покупают в Конкорде или Лексингтоне. Соседи любят Билли. Его выбрали лейтенантом милиции.
Билли гордился милицией Миддлсекса. Всего три недели назад британские солдаты захватили в Чарлзтауне несколько бочонков пороха и в Кембридже — две пушки. Несколько сот милиционеров из Конкорда, Лексингтона и Линкольна отправились в Кембридж, часть с оружием, готовым к бою, на случай встречи с красномундирниками. Патриоты в Бостоне считали, что следует ожидать новых неожиданных вылазок британцев.
— Поэтому мы настаиваем на чрезвычайном призыве, — сказал Билли, сверкая от гордости глазами. — Я имею право призывать раз в неделю.
После обеда он отвез отца и Абигейл в центр поселка, поставил коляску около церкви, взбежал по лестнице на колокольню и принялся звонить в колокол, словно все графство Миддлсекс было охвачено огнем. Тут же из ферм и домов выбежали мужчины с кремневыми ружьями, на ходу поправляя ранцы и патронташи и направляясь на плац между Домом собраний и кладбищем. Первый отряд собрался в считанные минуты. Следующая группа прибежала со стороны ферм, расположенных к югу от центра, в направлении пруда Флинт; дубильщики с закатанными рукавами, в кожаных фартуках бежали в легких рабочих туфлях, их руки и лица были покрыты коричневыми пятнами от дубовой коры и дубильной кислоты, брызгавшей из чанов. Затем появились фермеры от Бей-роуд, около дома Билли; они оставили сельскохозяйственные орудия на полях, где работали, привязали поводья своих лошадей и волов к ближайшим кольям и на ходу хватали ружья, пороховые рожки, патроны, рюкзаки. Последними появились мужчины, бывшие в тавернах Брукса и Хартуэлла на Бей-род, некоторые прискакали, сидя по двое, на лошадях.
Всего за несколько минут рота была в сборе, около сорока человек, готовых выступить и сражаться. Билли стоял, подняв вверх правую руку, его грудь перекрещивала зеленая лента. Капитан с розовой лентой на груди осматривал свою роту из сорока человек, проверяя состояние кремней, штыков, подсумок. Билли встал на одном фланге, знаменосец с синей лентой на груди — на другом. Завершив осмотр, капитан отдал команду лейтенанту Смиту. Билли рванулся к середине роты:
— На плечо! Шагом марш!
Он быстро зашагал по плацу к Абигейл и отцу, прижимая ружье к груди, в то время как за ним печатали шаг остальные милиционеры. Когда рота подошла к углу церкви, Билли крикнул:
— Стоп! Прицелиться! Огонь!
Все подняли ружья. Некоторые мужчины встали на колено, чтобы не так дрожали ружья. Они прицелились, нажали на спусковые крючки. Но грохота не было, не было и пуль. Пороха было мало, и он был слишком дорог, чтобы расходовать его на учениях.
— Кроме того, — почти прошептал преподобный мистер Смит, — они не нуждаются в практике. Мы начинаем охотиться с момента, когда можем держать в руках ружье.
Возвращаясь от Билли, они решили заглянуть в Бостон, чтобы узнать, что там происходит. Перешеек был укреплен, но не перекрыт. Американские солдаты, участвовавшие в войне против французов и индейцев, высмеивали укрепления как стены, вылепленные из грязи. Абигейл спросила отца, почему они так плохо сложены.
— Потому, что ни один из наших мастеров не станет помогать. Похоже, что британцы не привезли инженеров.
— Нужны ли инженеры, чтобы подчинить своей власти крестьян в глуши?
Дюжины людей собрались у прохода в стене, некоторые плакали, другие горячо спорили, Они либо держали свои пожитки в руках, либо везли их на тележках или же приторочили к седлам: напутанные тори пытались найти укрытие в Бостоне, более осторожные патриоты старались выбраться из города. Несмотря на то что британские офицеры начинали считать всех конгрегационистских священников предателями, наклеивая ярлык «черного преосвященства», они все же позволяли им свободно перемещаться.
Лейтенант разрешил проехать Абигейл и ее отцу.
Она не верила глазам своим. За четыре месяца блокады бостонской гавани британцы умудрились превратить шумный, веселый, оживленный город в умирающий поселок. Неудачливый бумажный змей, каким представлялась физическая структура Бостона, лежал поверженным на земле. Исчезли кареты с лошадьми одной масти и слугами в ливреях; не стало элегантных джентльменов в заломленных шляпах; заглохли призывы уличных продавцов патентованных лекарств, торговцев рыбой, трубочистов, глашатаев, объявляющих время и новости, колоколов церквей на Олд Саут и Браттл-стрит. Не видно было фермеров с бидонами молока, наполняющих у порога кувшины служанок; исчезли модно одетые женщины, высматривавшие последние импортные товары из Лондона и Парижа; не видно было бродячих сапожников; не слышно скрежета колес и шума подков по булыжным мостовым.
Улицы были полупустынны: проходили британские солдаты на смену караула; бостонцы осторожно прижимались к стенам домов, вроде бы ни к чему не приглядываясь, а на самом деле следя за перемещением каждой роты, отряда, отдельного солдата оккупационных сил.
Проезжая через площадь Браттл, Абигейл повернулась к отцу:
— Отец, я смотрю на Бостон с таким же чувством, как на тело почившего друга.
— Твой друг в коме, — заметил преподобный мистер Смит, — но не мертв.
— Взгляни, Фанейл-Холл закрыт. Я обычно покупала фрукты и овощи с прилавков на улице, а мясо — внутри рынка. Что же случилось, чтобы вон те красивые дома так обветшали за столь короткое время?
Отец Абигейл сурово посмотрел на нее:
— Нэбби, ты никогда раньше не видела оккупированного города. Подожди, пока в частных домах разместят солдат. Они оставят кирпичи да строительный лес, и ничего больше.
Поцеловав дядюшку Исаака и тетушку Элизабет, Абигейл смыла дорожную грязь и присоединилась к семье в гостиной, где было подано кофе с булочками. Кофе не нравился никому, но все получали удовольствие от осознания того, что не пьют черный чай. После ухода отца, отправившегося посетить Мэри, Абигейл спросила:
— Не можем ли мы прогуляться, дядюшка Исаак? Это не опасно, не так ли?
— Конечно. Днем, — ответил он, — солдаты не задираются с прохожими, если только не выпьют. Они больше дерутся между собой, чем с нами. Полагаю, не следует отказывать им в таких христианских удовольствиях.
На улице, в полдень, несмотря на поздний сентябрь, было тепло. Дядюшка Исаак и Абигейл прошли мимо дома Адамсов на Куин-стрит. Заколоченный дом был закрыт на замок. По улице маршировали безупречным, четким шагом под музыку «Янки дудл» несколько отборных королевских полков, возвращаясь в штаб-квартиру или же к транспорту, перевозившему их к замку Уильям. Дядюшка Исаак оказался экспертом по униформам полков; Абигейл сообразила, что он постиг это ради особых целей.
Шляпы с широкими полями и низко посаженным значком короны у большинства солдат были лихо заломлены. Гренадеры носили шляпы с высоким бронзовым украшением или украшением из темного металла. На пехотинцах красовались плотно сидящие на голове кожаные шапки с металлической пластиной спереди. Мундиры были алыми, роты и полки различались по цвету лацканов или оторочке петель. Королевские полки имели голубую отделку, стрелки 5-го Нортумберлендского — нежно-зеленую, пограничники 24-го Южно-Уэльского — густо-зеленую, солдаты 54-го Дорсетширского — ярко-зеленую. Барабанщики и флейтисты шли в накинутых на плечи медвежьих шкурах. На их рукавах нашивки доходили до плеч.
Шляпы с широкими полями и низко посаженным значком короны у большинства солдат были лихо заломлены. Гренадеры носили шляпы с высоким бронзовым украшением или украшением из темного металла. На пехотинцах красовались плотно сидящие на голове кожаные шапки с металлической пластиной спереди. Мундиры были алыми, роты и полки различались по цвету лацканов или оторочке петель. Королевские полки имели голубую отделку, стрелки 5-го Нортумберлендского — нежно-зеленую, пограничники 24-го Южно-Уэльского — густо-зеленую, солдаты 54-го Дорсетширского — ярко-зеленую. Барабанщики и флейтисты шли в накинутых на плечи медвежьих шкурах. На их рукавах нашивки доходили до плеч.
Музыканты были любимцами британских полков; даже перед двумя солдатами, маршировавшими куда-либо, включая смену караула, вышагивали флейтисты и барабанщики.
Дядюшка Исаак объяснил, что это были старинные, традиционные полки с прекрасными командирами. Затем, повернув круто от Кинг-стрит в сторону таверн, где «Сыны Свободы» проводили собрания, он прокомментировал:
— Теперь ты увидишь простого британского солдата. У него нет традиций, им командуют расхлябанные, равнодушные офицеры. Они презирают американцев и утверждают, что покончат со всеми милиционерами в колонии в тот день, когда генерал Гейдж прикажет выступить. Они хотят вернуться домой. Им не хватает английских развлечений и пивнушек. Хотя тори развлекают полковых офицеров, ни один дом не примет этих солдат.
Дядюшка Исаак и Абигейл прошли к докам. Там все еще стояла линия британских военных кораблей. Причалы опустели, если не считать нескольких лодок, перевозивших моряков с кораблей и на корабли. Не было видно ни одного крупного американского торгового судна.
Американцам было запрещено проводить шаланды к Дорчестеру и пользоваться паромом через реку Чарлз к Чарлзтауну. Было запрещено даже перевозить кирпичи, древесину, скот от пирса к пирсу. Площадки для скручивания канатов, которые она впервые посетила с Джоном, наблюдая, как плетут канаты для больших парусников, опустели.
Но некоторое число рабочих находилось в порту и на улицах.
— Что они делают?
— Ремонтируют улицы и пристань. Выполняют ту работу, какую можно найти. Это ремесленники и работные люди, оставшиеся без занятий. У нас изобилие продовольствия, доставляемого изо всех уголков Новой Англии.
Рыбаки Салема и Марблхэда продают часть улова. Полковник Израэль Путнэм пригнал из Коннектикута целое стадо овец. Но наши выборные лица решили, что никто не должен получать провиант из общего фонда, не заслужив его.
Они прошли мимо группы рабочих, укладывавших булыжную мостовую.
Мужчины уставились на них.
— Кого они ненавидят? — спросила она. — Британцев или выборных лиц, заставляющих зарабатывать на жизнь?
— Я не могу разобраться в анатомии ненависти. Как ты убедилась, ею пропитан воздух Бостона.
— Я чувствую и ощущаю ее.
— Она вызывает слезы, чувство тошноты и раздражает легкие. Пойдем лучше домой, пока не стемнело. Солдаты уйдут с постов, и не с пустыми карманами.
Абигейл посетила церковную службу в церкви на Браттл-стрит вместе с семьей Смит. За площадью британские конники проводили шумные соревнования.
Выйдя из церкви, они услышали на площади перед портом приглушенную дробь барабанов и стук грубых башмаков. Мимо нее, дрожавшей от озноба перед закрытыми дверями Фанейл-Холл, прошли лучшие оркестры и полки Англии, и тут она увидела страшную картину: в повозке находился мужчина, связанный так, что он не мог сесть; все его тело, голова и лицо были обмазаны черным дегтем, к которому прилипли белые перья.
Когда он повернулся, Абигейл заметила лишь две дыры на лице — это были его глаза.
— За что? — прошептала она.
— Узнаем завтра. Мы примем меры для выяснения.
Абигейл почувствовала себя плохо. Исаак взял ее под руку, стараясь поддержать.
— Они переняли этот «очаровательный» урок от нас. Первого января я видел, как бостонская толпа вымазала дегтем и вываляла в перья сторонника тори Джона Малькольма. Он пытался укрыться на втором этаже, угрожал саблей и пистолетом, а толпа приставила лестницы к его окнам, вытащила из дома, раздела до пояса, обмазала дегтем и выпустила на него пух из двух подушек. После этого его поместили на тележку и возили по всему Бостону: к виселицам на перешейке, потом к Дереву Свободы и на вершину Копп-Хилл. Около тысячи человек участвовали в процессии, и, по правде говоря, ничто не мешало ее участникам хлестать кнутами Малькольма на каждой остановке. Когда он пытался очиститься от дегтя и перьев, с его тела сходила кожа.
Помолчав некоторое время, он печально прошептал:
— Иногда я слышу голос моего сына: «У нас нет больше выбора».
В эту ночь она, страдая от бессонницы, думала: «Исаак-младший сказал: у них нет выбора. Но выбор есть. Каждый должен сделать выбор. Это не значит, что кто-то может быть всегда прав. Это значит, что правда на чьей-то стороне».
10Первое ноября, когда урожай был уже убран, Абигейл сидела в своей конторке перед раскрытыми бухгалтерскими книгами. Одну пачку бумаг составляли предъявленные ей счета: налоги, которые надлежало уплатить за собственность в Брейнтри, церковные взносы, заработная плата Брекетту, погашение долгов за дом в Бостоне на Куин-стрит и за ферму Питера. Во второй пачке лежали подсчеты, сколько продовольствия потребуется семье до следующего лета: фруктов, овощей, рыбы, мяса, муки, ячменя, сидра. Третий список содержал перечень предметов, которые надлежало купить: сахар, специи, кофе, мадеру. Четвертый список был трудным для принятия решения: какую часть урожая следует продать, чтобы покрыть долги и купить недостающее, а также сколько фургонов продовольствия послать Комиссии Бостона для распределения. Видимо, придется отдать часть мяса и овощей, которые предназначались для семейства.
Дядюшка Исаак обеспечил ей справедливые цены за поставленное продовольствие.
Она выплатила долги. Наличных денег, чтобы пополнить особый банк Адамсов, не осталось, но 1775 год они встречают без долгов. Возможно, Джону удастся — хотя бы немного — заняться правом и привезти домой немного звонкой монеты на лечение детей, домашние расходы и пошив одежды.
Едва она успела завершить расчеты, как приехал Джон, столь же уставший, как его конь, но довольный, что он снова дома. Единственной сложностью в пути, уверил он ее, были бурлящие энтузиазмом комитеты встречи в каждом городе и поселке, жаждавшие организовать триумфальные обеды для делегатов.
— Энтузиазм, с которым каждая колония встретила Конгресс, глубоко радует, — сказал Джон Абигейл, распаковывая большую связку документов. — По несколько раз в день я упрашивал отпустить меня к соскучившимся жене и детям.
— Мы были в отчаянии! — воскликнула она.
Джон растопил камин в кабинете. В холодной комнате потеплело. Они сели рядом на скамью перед очагом, положив руки друг другу на талию.
Приятно быть вместе.
— Мисс Абигейл, ты располнела, как голубка. А я полагал, что ты худеешь от тоски.
— Оставаясь в одиночестве, я торчу на кухне и вечно жую. Не удивительно ли это? Наверное, думал, что усохну до скелета.
Джон обнял ее:
— Я счастлив, что ты не усохла.
Ужин был веселым, дети рассматривали подарки отца и слушали его рассказы о жизни в странном, очаровательном городе Филадельфии. Джон передвинул коляску Томми в другой угол спальни, а затем растопил камин. Он не скупился на дрова, желая разогреть комнату и придать ей уют, который создает живой огонь. Любовная близость была чудесной.
— Мы не можем похвастаться реальными результатами, — признался Джон позже, рассказывая ей о Конгрессе. — Но суть дела в том, что со времен афинского собрания, римского сената и средневековых ганзейских городов Германии никогда не было такой согласованной работы пятидесяти шести человек из двенадцати различных колоний, представляющих различные географические районы, религиозные, культурные и экономические самобытности, склонных к компромиссу, признающих поражение, когда большинство против. Такой подход лучше для будущего, чем отдельные резолюции.
Джон выпрыгнул из кровати, надел сатиновые тапочки и встал перед камином в ночной рубашке до щиколоток, энергично растирая спину и впитывая согревавшее его тепло.
— Нам предложили два зала заседаний: Дом правительства и вновь отстроенный Зал плотников. Примерно пятьдесят депутатов встретились в городской таверне и отправились в Зал плотников. Мы тут же заметили, что его строили настоящие мастера. Внизу находилась просторная комната для заседаний, обшитая красивыми панелями, там же была комната для заседаний комитета, между ними длинный коридор для частных переговоров. Наверху размещалось Библиотечное общество Филадельфии, основанное Бенджамином Франклином, все книги разумно расставлены за железной сеткой. Общее решение было: «Принимаем!» Тем самым мы совершили два мастерских хода: отмежевались от королевского правительства, которое всегда проводило заседания в государственном доме, и дали понять мастерам Америки, что представляем не только богатых плантаторов и торговцев, но и простой народ.