– Тебя это не касается. Ты хочешь быть в списке – и ты в нём будешь, – отрезал Сикора и кивнул головой на дверь, давая понять, что разговор окончен.
XIV
– ПОЧЕМУ вы всё время меня пичкаете снотворным или чем там, я не знаю? Вы всё ставите и ставите мне какие-то препараты, от которых я вырубаюсь? – сурово спросил Кирилл.
Он вдруг ощутил в себе силы и, главное, уже забытое чувство голода. Лучинский привстал на локтях на кровати и внимательно и грозно посмотрел на девушку.
Та вновь улыбнулась, тяжело вздохнула и пожала плечами:
– Может, Вы в туалет хотите? – ответила невпопад она.
– Что? В какой туалет?! – взбесился Кирилл.
Он смотрел на красотку и не мог понять, почему она из себя изображает дурочку. Лиза вновь улыбнулась и, прижав как-то украдкой палец к губам, кивнула на потолок. Кирилл сначала не понял, к чему этот жест. Он машинально посмотрел вверх. Затем вновь на Лизу, и лишь через несколько секунд до него дошло, что девушка чего-то, а вернее кого-то, боится. Кого-то, кто слушает сейчас их тайно и бесцеремонно.
– Ах да, в туалет! Конечно, конечно, я хочу в туалет! – неловко подыграл Лизе Кирилл.
Он свесил с кровати ноги и посмотрел на свои голые ступни.
Лиза услужливо поставила перед ним тапочки, какие-то странные кожаные тапочки оранжевого цвета с ремешками вдоль носков. Лучинский ухмыльнулся. Такой обуви он ещё не видел. Тут, в больнице, зачем-то для пациентов закупили какую-то экспериментальную необычную обувь. Палкина меж тем аккуратно отделила от груди Кирилла несколько датчиков на присосках. Девушка заботливо набросила на плечи Лучинского пижаму, почему-то тоже такого же, как тапочки, ядовито оранжевого цвета. Всё напомнило Кириллу одежду американских заключённых из тюрем для приговорённых к электрическому стулу. Такие одеяния он видел в нескольких голливудских кинолентах. Кирилл встал с кровати и, надев пижаму, двинулся за Лизой, которая кивнула на кабинку с надписью:
«туалет».
Лучинский медленно шёл по палате. Какое-то забытое чувство лёгкости движения обуяло его. Даже закружилась голова. Кирилл вдруг понял, что очень долго не двигался, он очень долго был неподвижен.
Долго, но сколько? Неделю, две?
Мышцы заныли, и стало немного тяжело. Кирилл глубоко и как-то нервно дышал, он упорно шёл к уборной. Он торопился. Почему-то ему очень хотелось узнать, чего же боится эта красивая девушка?
В больничном сортире было даже уютно. Большой белый унитаз, как трон, возвышался посредине помещения. Сзади и спереди – зеркала. Зачем – непонятно, но выглядело забавным. Сбоку умывальник и прозрачная стеклянная полочка над ним. Круглое зеркало сверху и набор крючков и вешалок. В дальнем углу душевая кабина и какое-то странное полукруглое пластмассовое кресло. Отдыхать перед душем или после? Зачем?
Лиза неожиданно прижалась к Кириллу всем телом, и он почувствовал её теплоту. Девушка схватила его за голову и зашептала на ухо:
– Вы ничего там, в палате, вслух не говорите. Это опасно!
– Для кого? – недоумевал Кирилл.
Он увидел, что девушка сильно взволнована.
– Для Вас и для меня. Здесь можно говорить только на ухо.
– Почему? Что тут у вас происходит? – Лучинский приобнял Лизу за плечо.
Она на удивлении не отстранилась от него, напротив, даже ещё сильнее прижалась.
– Нас слушают!
– Кто?
– Особый отдел.
– Какой ещё особый отдел? Что за бред? – Кирилл всё меньше и меньше понимал поведение, а главное, слова девушки.
Ему немного стало не по себе. А что, если эта доктор сумасшедшая? А что, если она тронулась и просто опасна? Уколет какой-нибудь яд – и всё!
– Вы всё поймете позже. Прошу Вас: ничего не говорите там, ничего, только общие фразы типа: есть хочу, в туалет надо, или почешите мне спину…
– Хорошо, хорошо, – успокаивающим тоном сказал Кирилл. – Только и Вас можно кое о чём попросить?
– Просите.
– Позовите заведующего отделением.
Девушка вздрогнула и отстранилась от Лучинского. Она внимательно и тревожно посмотрела ему в глаза:
– Зачем? Вы знаете, кто она?
Кирилл ухмыльнулся и пожал плечами:
– Я даже не знаю, что это она. Я думал, что это мужик.
Лиза покачала головой и грустно сказала:
– Вот с кем не надо говорить, так это с ней!
– Почему?
– Позже узнаете!
– Да что такое?! Честное слово! Какие-то загадки! Я уже начинаю вас бояться! Извините, но мне надо ещё с кем-то увидится! С главврачом, например!
Девушка неожиданно улыбнулась и кивнула головой:
– Вот с ним, действительно, надо, и в ближайшее время, увидеться. Я всё устрою, а пока… пока притворитесь, что Вы спите и ни с кем не разговаривайте! Ни с кем!
Кирилл вновь хмыкнул и, махнув рукой, подошёл к умывальнику. Открыв кран, он посмотрел через зеркало на Лизу и, сполоснув лицо, тихо сказал:
– Это хоть что за больница? Из окна ничего не видно: окна непрозрачные. Где хоть я лечусь?
Лиза вновь стала грустной. Она тревожно смотрела на Лучинского и молчала. Тот тяжело вздохнул и повторил вопрос, уже злым голосом:
– Да вы что?! Вы что себе позволяете?! Я что, тут у вас заключённый?! Я больной, а вы относитесь ко мне, будто я под арестом! Говорите немедленно, где я нахожусь? Может, в дурдоме?!
Лиза задумалась. Она прикусила губу и замерла, будто львица перед атакой. Кирилл насторожился. Что сейчас последует? Но девушка тихо ответила:
– Нет, Вы не в дурдоме. Вы находитесь в Государственном диагностическом медицинском центре имени Кости Топорыжкина.
Кирилл даже перестал дышать. Он посмотрел на девушку, пытаясь понять, в своём ли она уме?! Затем, нахмурив брови, переспросил:
– Кого, кого? Какого ещё Топтыжкина?
Лиза улыбнулась и, махнув рукой, поправила:
– Не Топтыжкина, а Топорыжкина.
– А это ещё что за хрен? Что-то я такого не знаю и, вообще, не знаю такого диагностического центра! – Кирилл недовольный прошёл к унитазу, опустив крышку, уселся на него, словно на стул, ему было немного тяжело от напряжения, кружилась голова от слабости.
– Вы и не могли знать, в Ваше время его, конечно, не было, – добавила Лиза.
– Что?! – Кирилл прикрыл глаза ладонью. – Вы опять меня пугаете. Вы точно ненормальная. Как Вас зовут? Я обязательно справлюсь о Вас у главврача.
– Меня зовут Елизавета Палкина. Я старший помощник главврача. Вот и всё. Я в совершенно здравом уме и памяти. А вот Вы…
– А что я?! – вздрогнул Лучинский. – Значит, я всё-таки в дурдоме? Вы мне просто не решаетесь сказать. Я напился этой гадости, у меня пошли галлюцинации, и вот меня сюда к вам привезли? Так ведь? Скажите, что это так?!
Лиза покосилась на дверь и, приложив палец к губам, прошептала:
– Я же просила Вас: говорите тише. Тише. Тут всё прослушивается.
Кирилл отмахнулся и, вздохнув, молвил:
– Значит, всё-таки в дурдоме. Поздравляю Вас, Лучинский, Вы ещё и буйный, и Вас слушают, кабы чего… – пробормотал он под нос сам себе.
Лиза подошла к Кириллу и, положив ему руку на плечо, ласково сказала:
– Да успокойтесь, успокойтесь. Вы нормальный. Как Вас зовут?
– Меня? Вы что ж, не знаете, как меня зовут?
– Нет, у вас только литер. И всё.
– Литер? Это что?
– Это номер.
– Твою мать! – хлопнул себя по коленке Лучинский. – Я ещё и потерял свою личность и память. Мать твою, вот выпил гадости. Сука! Ну, козёл, кореец долбанный, я тебя ведь найду, когда меня выпустят!
Лиза вновь погладила Кирилла по плечу:
– Так как Вас зовут?
– Кирилл…
– Хм, Кирилл, красивое имя. А я почему-то думала, что Вы Владимир…
– Владимир? Я что, похож на Вовку? – в конец обиделся Кирилл.
– Нет, просто…
– Слушайте, девушка, когда меня выпишут? Что мне прописали? Долго тут держать будут?
– Боюсь, что правда для Вас окажется очень жёстокой, – печально выдохнула Палкина.
Кирилл внимательно посмотрел снизу вверх на девушку и растерянно спросил:
– Что значит жёстокая? Я что, тут надолго? Почему? Я ведь в норме. Нормальный, всё помню. Что надо-то?
Лиза вновь вздохнула и присела на корточки возле Кирилла. Она, не глядя на него, вымолвила:
– Да не в этом дело, Вы-то в норме, только вот…
– Что ещё? Не понял? Что происходит?
– Дело в том, что Вы не там, где жили.
– Чего? – Кирилл вскочил с унитаза и просмотрел на девушку, как на змею смотрит мангуст. – Меня что, в другой город ещё отвезли? На опыты, что ли, отправили? Вы это… кончайте тут меня пугать!
– Да нет, город-то тот, вот только страна другая… – Лиза встала и, вплотную подойдя к Кириллу, пристально посмотрела ему в глаза.
Он несколько секунд молчал, соображая, что она ему сказала. Затем улыбнулся как-то беззащитно и обречённо:
– Хм, страна другая. Как это… как это – другая?! Что, власть поменялась, что ли, пока я в отключке был?!
– Вроде того…
– Нет… не может быть! Нет, скажите, что Вы шутите! – бормотал Лучинский. – И сколько же это я в отключке-то был? Что, долго?
– Да…
– Месяц?
Лиза молчала, она опустила глаза и, отвернувшись, подошла к зеркалу. Затем, поправив волосы, вновь посмотрела на Кирилла. Тот стоял в ожидании:
– Два месяца? – удивлённо спросил он.
Лиза грустно улыбнулась.
– Что больше? Скажите, не томите. Не томите мне душу! – взмолился Лучинский.
– Вы пробыли в коме почти девяносто…
– Девяносто дней? Три месяца! Мать твою! – схватился за голову Лучинский.
– Да нет, Вы не поняли. Вы пробыли в коме, в литургическом сне, в анабиозе, или ещё как хотите назовите своё состояние, почти девяносто… лет…
Кирилл вздрогнул и замер. На его устах застыла нелепая и уродливо-смешная улыбка. Лучинский, не моргая, смотрел на Палкину и не дышал. Он не мог двигаться.
– Да, Кирилл, такова правда. Так что…
Оцепененье у Кирилла прошло через несколько секунд. Он опустился на унитаз и тихо и как-то жалобно сказал:
– Господи, прошу тебя, я хочу проснуться. Нет. Нет. Я хочу проснуться!
Палкина вздохнула и медленно подошла к Кириллу. Она стояла, не решаясь до него дотронуться. Она боялась, что он сейчас сорвётся и у него будет нервный стресс. Наконец Лиза взяла себя в руки и тихо молвила:
– Правду придётся пережить. Но не это самое страшное…
Кирилл поднял голову и жалобно посмотрел на девушку:
– Что это – ещё не самое страшное? Что может быть ещё страшнее?
– Вы теперь объект государственной важности, и, по сути, себе не принадлежите…
– Что?!!! – совсем обомлел Кирилл.
У него вдруг потемнело в глазах и пересохло во рту. Он почувствовал, что теряет сознание от слабости и напряжения. Лиза подхватила его под руку и потащила обратно в палату.
На ходу она ласково ему шептала:
– Ничего, ничего, надо прилечь, мы что-нибудь придумаем, ничего, Вы, главное, совсем не падайте духом. Знайте, Вас не бросят!
XV
– СЛУШАЙ, Михаил Альфредович, я тебе сейчас одну вещь скажу, которую, в принципе, говорить не обязан! Слушай, я знаю. Про всю эту патетику доверия, и всё же я тебе скажу, я тебе тут как никому доверяю и поэтому считаю, что тебе можно сказать информацию государственной важности! – тревожно шептал Сикора.
Он сидел как-то по-мальчишески, сдвинув свои короткие ножки и сложив на колени руки. Его было немного жаль, Щупп грустно ухмыльнулся и тяжело вздохнул. Михаил Альфредович решил пока молчать и выслушать этот странный и тревожный монолог фимобщика.
– Ты мне, конечно, не доверяешь, понимаю. Нам, сотрудникам министерства безопасности, конечно, трудно как-то говорить о доверии. Я это тоже понимаю, но вот видишь, я крамолу говорю тебе. Да, не думай, что это капкан. Не думай, не всегда сотрудник фимоба всё делает по инструкции и по требованиям своего начальства. Не всегда, Михаил. Ты должен знать, что мы тоже люди, и у меня порой закипает кровь, когда я вижу определённую несправедливость. И когда я чувствую, что человек вполне порядочный и ему можно доверять, и его ломать ни в коем случае не надо.
Щупп вновь тяжело вздохнул, он покосился на потолок, а точнее, на люстру сикорского кабинета. Лаврентий Васильевич понял его намёк и, махнув рукой, брезгливо продолжил:
– Да нет, не бойся, я тебе слово офицера даю, этот разговор не пишется, и вообще его никто не услышит. Я включил специальную систему антипрослушки. Так что глушилки все слова перековеркают, твою мать, так что никто ничего не поймёт.
Михаил Альфредович кивнул головой, но промолчал. Сикора понял, что ему ещё нужно немного напрячься, чтобы раскачать главврача на диалог:
– Я тебе вот что скажу. У меня есть приказ приготовить твоего пациента ноль девяносто восьмого к транспортировке в Москву. Вот! Так что ты скоро его совсем потеряешь и никогда, наверное, больше не увидишь.
Щупп вздрогнул и с тревогой посмотрел в глаза Лаврентию Васильевичу. Тот грустно улыбнулся и кивнул головой:
– Да, Миша. Да. Вот так. Труд всей твоей жизни, а вернее цель, может вот так банально улететь в столицу и растаять в дымке.
Михаил Альфредович тяжело и часто задышал. Сикора понял, что попал в цель и решил додавить.
– Думаешь, Миша, я не знаю, что за метод долгожительства ты разрабатываешь? Думаешь, я не в курсе, что у тебя уже всё готово и всё можно применять, и всё бы ты уже применил, если бы не этот чёртов пациент ноль девяносто восемь, который тебя сбил с толку и лишил уверенности?
Щупп закрыл глаза и тихонько простонал. Сикора дотронулся до его плеча рукой и, похлопав по плечу, сочувственно продолжил:
– Я читал твой трактат. И не спрашивай, где я его взял. И мне, в принципе, стало всё понятно, как ты собираешься продлить человеку жизнь. Ты там говоришь, что он сможет жить примерно сто восемьдесят, двести лет, и это здорово, но вот, Миша! Ноль девяносто восьмой, как я понимаю, сможет прожить дольше?! Дольше, а это значит, что твоя система проигрывает! Миша, у тебя в руках ключ от бессмертия, который ты вот-вот выронишь.
Щупп вновь вздрогнул и, открыв глаза, тихо и зло процедил сквозь зубы:
– И который подхватят ублюдки и сволочи, которые не достойны этого самого бессмертия! Мой метод ничем не хуже. Но я как здравомыслящий человек понимаю, что человека всё равно нужно ограничить смертью. Нужно! Нельзя допускать, чтобы человек жил вечно! Нельзя! Это против природы! Это хаос! Я просто высчитал, что оптимально человек должен жить двести лет. А иначе катастрофа, иначе никаких земных ресурсов для этой бессмертной толпы не хватит!
Сикора замахал руками и согласно закивал головой:
– Дорогой мой, Миша, я полностью согласен, согласен с тобой, вот поэтому я и хочу тебе сообщить очень важную весть, очень важную. Послезавтра я отправляю ноль девяносто восьмого в Москву, но я хочу, чтобы ты поехал с ним. Ты, Миша, чтобы ты поехал и доделал то, что задумал! Задумал свою систему – так сделай её и внедри! И я готов тебе помочь, а иначе… – Сикора осёкся.
Щупп обомлел. Он никак не ожидал услышать такие слова от старого и хитрого фимобщика. Что это – провокация?! Попытка вызвать его на откровение, ну зачем?! Щупп не мог поверить и не мог понять, он лихорадочно барахтался в своих мыслях.
Сикора, видя растерянность Михаила Альфредовича, улыбнулся и добавил:
– Ты можешь поехать, но для этого нам нужно будет заявить о твоём методе. Вот тогда тебя тоже вызовут в Москву вместе с ноль девяносто восьмым. По моей информации, сейчас там, в столице, не всё гладко с программой этого вот долгожительства. Там есть толковые, конечно, специалисты, но у них вот что-то пошло не так. Что-то они не могут. Вот и рыщут по всей стране с идеями. Новыми идеями, и вот ноль девяносто восьмой для них как манна небесная. А Кремль требует результата. Вот так. И твой метод им тоже пригодится. Вот все карты и сошлись. Вот так, Миша, что я тебе предлагаю.
Щупп задумался. Он промолчал и, закрыв глаза, попытался собраться мыслями. А Лаврентий Васильевич продолжил:
– Ты, Миша, потом будешь жалеть, что не использовал моё предложение и эту возможность. Жалеть. Но ничего не изменишь!
– А зачем всё это тебе-то? Тебе-то какая от этого выгода? – подозрительно спросил Михаил Альфредович.
Сикора тяжело вздохнул и, посмотрев на окно, как-то грустно ответил:
– Мне бы не хотелось, чтобы итогом моей жизни стало то, что ублюдки стали бессмертными. Вот так, Миша, хочешь – верь, хочешь – нет.
– Ты о ком это? – встрепенулся Щупп.
– Ладно! Всё, есть предел. Больше я тебе ничего не скажу. Так что, каков твой ответ?
Михаил Альфредович покачал головой и, набрав воздух в лёгкие, зашипел, выпуская его через губы, как помпа.
– Ты, Миша, тут не ломайся, времени нет. Говори. Но учти, я тебе сейчас сказал очень много лишнего, и если что не так… в общем, ты понимаешь и знаешь правила игры!
Щупп ухмыльнулся и тихо сказал:
– Я согласен, но у меня есть условие.
– Ты ещё и условия тут поставить хочешь?! Мне?! После всего, что я тебе сказал?
– Да…
– Ну ты, Миша, и наглец, и что же это за условия? – хмыкнул Сикора.
– Со мной поедет Палкина. Без Лизы я не поеду. И второе. Ты больше никогда не будешь говорить про мой метод. Никогда, я скажу о нём, если нужно будет, сам.
– Ну ты и нахал, Щупп. Ещё и тёлку с собой хочешь забрать. Ты что, с ней спишь? А? На старости лет на молоденькое тельце потянуло?
– Ты не смей так говорить! – вскипел Щупп.
Он подскочил со стула и, сжав кулаки, насупился в сторону Сикоры.
– Да ладно, ладно… – отмахнулся тот. – Вот, решил проверить. Нет у меня данных, что ты с ней спал. Так, ляпнул. Знаю, что не спишь ты со своими девками. И дурак. А может, и умный дурак. Ладно… чёрт с тобой, попытаюсь и для этой сучки место в самолёте выбить. Но тогда у меня есть встречное условие.