Смутному времени мы обязаны несколькими любопытными записками иностранцев о шумных событиях этой эпохи. Некоторые из этих писателей, именно Маржерет, Паерле, Маскевич и Петрей приложили к запискам о событиях того времени более или менее подробныя описания внутренняго состояния Московскаго государства, не лишенныя некоторых любопытных известий; из них особенно можно указать на сочинение Маржерета, который довольно долго жил в России, служа капитаном отряда иноземных телохранителей при Борисе Годунове и первом самозванце, и в сочинении своем сообщает любопытныя подробности о московском войске.
Самый значительный по числу и объему сочинений отдел из выписанных выше материалов составляют описания посольств, приезжавших в Москву из разных государств Западной Европы, преимущественно из Австрии. К этому отделу принадлежит большая часть из наиболее объемистых иностранных сочинений о Московском государстве. Некоторыя из них имеют вид путевых записок, в которых заметки набросаны без строгаго порядка: таковы сочинения Ульфельда и Мейерберга; другия, как, наприм., сочинение Флетчера, представляют систематическое описание разных сторон государственнаго устройства, общественной и частной жизни; третьи, наконец, к описанию путешествия и пребывания в Москве присоединяют более или менее подробные очерки истории государства и его современнаго состояния: таковы сочинения Герберштейна, Олеария, Корба и др. У Герберштейна, Олеария и Мейерберга, кроме заметок о местностях, по которым они проезжали, находим довольно подробныя и любопытныя географическия описания всего Московскаго государства. Но главный интерес посольских описаний заключается в известиях о тех сторонах жизни Московскаго государства, с которыми послы приходили в непосредственное соприкосновение: таковы особенно их известия о городе Москве, о московском дворе и его дипломатических обычаях.
Главным источником, из котораго черпали иностранные путешественники описываемаго времени свои сведения о Московском государстве, служило, разумеется, их непосредственное наблюдение: мы видели, в какой области оно наиболее любопытно и надежно. Немногие из иностранцев знали русский язык и пользовались для изучения истории и современнаго им состояния Московии туземными литературными памятниками: таков был Герберштейн, хорошо знавший русский язык; в своем сочинении о Московии он поместил в переводе значительные отрывки из русских летописей, из правил митрополита Иоанна, из «вопрошания» Кирика, из Судебника Иоанна III и других русских сочинений, какия ему удалось достать в Москве. Кажется, знали по-русски, хотя немного, Флетчер, Маржерет и Мейерберг; первый часто ссылается на русския хроники и даже приходо-расходныя книги приказов. Затем для иностранцев оставался еще один обильный, но довольно мутный источник, из котораго они могли почерпать сведения о Московском государстве: это — изустные разсказы самих русских. Известно, с какой подозрительностью смотрели люди Московскаго государства на заезжаго иностранца; в его старании узнать положение их страны они всегда подозревали какие-нибудь коварные замыслы, а не простую любознательность. Многие иностранные писатели сильно жалуются на это и сознаются, что от самих русских немного можно добиться верных сведений об их отечестве. Русские сановники, замечает Рейтенфельс, посещая иноземных послов, охотно беседуют с ними о разных предметах, но, если разговор коснется их отечества, они с таким уменьем преувеличивают все в хорошую сторону, что возвратившиеся иностранцы по совести не могут похвалиться знанием настоящаго положения дел в Московии.[36] Для большей части иностранцев, писавших о России в XVII и даже во второй половине XVI века, самым обильным источником служили сочинения прежних путешественников, ездивших в Московию. Особенно много встречается заимствований из Герберштейна и Олеария: компиляторы выписывали из их сочинений известия целыми страницами без всякаго разбора, не обращая внимания на время, к которому относились заимствуемыя известия; у Гваньино даже все описание Московии есть не более, как почти дословное повторение известий Герберштейна, только расположенных в другом порядке; изредка попадаются скудныя добавления самого составителя. При этом нельзя не указать на Олеария, который совершенно иначе воспользовался своим близким знакомством с сочинениями о Московии прежних путешественников: говоря о той или другой стороне жизни Московскаго государства, он не забывает упомянуть, как описывали ту же сторону прежние писатели, поправляет их, где находить у них неточности или ошибки, указывает, в чем изменилось состояние Московии в его время сравнительно с прежним: эти указания дают Олеарию преимущество пред большею частью других иностранных писателей о Московском государстве, у которых не только не находим ничего подобнаго, но часто встречаем повторение и даже развитие ошибочных показаний, сделанных предшественниками. Герберштейн первый пустил в ход известие, что русския женщины упрекают в холодности мужей, если те не бьют их; это известие он подтверждает коротким разсказом о немце, женатом на русской, которую он забил до смерти, чтобы дать ей требуемое доказательство своей любви. У Петрея из этого разсказа вышла целая история, украшенная курьезными подробностями.
Понятно, как разборчиво и осторожно надобно пользоваться известиями иностранцев о Московском государстве: за немногими исключениями, они писали наугад, по слухам, делали общие выводы по исключительным, случайным явлениям, а публика, которая читала их сочинения, не могла ни возражать им, ни поверять их показаний: недаром один из иностранных же писателей еще в начале XVIII века принужден был сказать, что русский народ в продолжение многих веков имел то несчастие, что каждый свободно мог распускать о нем по свету всевозможныя нелепости, не опасаясь встретить возражения.[37]
I. Пределы русскаго племени и Московской государственной области
Как только западный путешественник XV или XVI века, направляясь из Германии к востоку, заезжал за Одер и вступал в Польския владения, он уже начинал чувствовать переход в другой мир, отличный от того, который он оставлял позади себя. Вместо красивых селений, каменных городов и замков с удобными гостиницами, он чем далее, тем реже встречал маленькие деревянные города и села с плохими постоялыми дворами.[38] Этот переход чувствовался все резче по мере приближения к восточным пределам польских владений. Количество вод и лесов увеличивалось; жилыя места встречались реже, а вместе с этим увеличивалась глушь и неизвестность страны. Если, перешедши Вислу в среднем ея течении, путешественник еще имел перед собой, по направлению к юго-востоку и по юго-восточным берегам Балтийскаго моря, страны, несколько известныя по связям их с Польшей и Ливонским орденом, то далее к востоку слабели и историческия, и географическия связи. С какого бы пункта, в котором северо-восточная Европа соприкасалась с западною, ни двинулся путешественник, чтобы пробраться в эти страны, он встречал обширныя лесныя или степныя пустынныя пространства, где ему часто приходилось ночевать под открытым небом. Литва, по выражению де-Ланноа, большею частию пустынная страна, наполненная озерами и лесами.[39] Пробираясь чрез владения Ливонских рыцарей в Новгород Великий, он должен был проехать значительное пустынное пространство «без всяких следов человеческаго жилья»; такия же пустыни встретили его на верховьях Днестра и не оставляли потом до самой Кафы.[40]
При таких условиях северо-восточная Европа не могла иметь живых сношений с западною; потому и на западе не могло быть точных и подробных сведений о ней. Писатель первой четверти XVI века, приступая к описанию Московии, должен был сознаться, что западные космографы и географы его времени без стыда и совести разсказывают о северо-восточной Европе всякия небылицы, показывающия, что их сведения о ней недалеко ушли от сказаний древних греческих и римских географов.[41] Но и самому Кампензе не много верных сведений могли сообщить его соотечественники купцы, долго жившие в этих странах: тем менее можно ожидать таких сведений от путешественников XV века. Сводя иностранныя известия за XV и первую четверть XVI века, мы находим в них следующия географическия представления о северо-восточной Европе.
За Польшей на восток и северо-восток лежит обширная страна, ровная, обильная лесами, озерами и реками, во многих местах пустынная и вообще менее населенная, нежели Польша.[42] Более известную часть этой страны, ближайшую к Польше и Литве и подвластную им, составляют Красная и Нижняя Россия;[43] далее на северо-восток, до самых границ Азии, простирается также Россия, называемая Белой Россией или Московией, но независимая, вовсе неизвестная западным космографам и историографам[44] и составляющая как бы другую часть света. В первой четверти XVI века можно было еще сказать, что имя этой страны недавно стало известно Западной Европе.[45] На западе Московия соприкасается с Литвой и Ливонией, от которой отделяется рекой Нарвой и Чудским озером. На юге от Московии, тотчас за Рязанью, тянутся обширныя степи, по которым кочуют Татары. К востоку, выходя своими владениями за пределы Европы, Московия соприкасается с Скифией или Азиатской Сарматией, которая за Доном или Танаисом, древней границей Европы и Азии, тянется длинною и широкою полосой по Волге на север до самаго Океана и населена также Татарами. На севере не указывается определенной границы; говорится только, что с этой стороны Московия простирается до Ледовитаго океана под самый север; на этих пространствах живут безчисленныя племена в безграничных лесах, которые, не прерываясь, тянутся на северо-восток до Гиперборейской Скифии и никому не известнаго Скифскаго океана, на разстоянии трех месяцев пути, по показанию Русских, от которых заимствовал сведения о Московии П.Иовий. В Московии живут Москвитяне и многия другия племена, недавно покоренныя ими. На окраинах северо-восточной Европы наших географов оставляют всякия достоверныя сведения; по их представлениям, эти страны покрыты не только мраком неизвестности, но и действительным мраком, в котором живут дикие Лапландцы и щебечущие по птичьему пигмеи, неизвестные даже самим Москвитянам. Западные космографы знают, что Москвитяне говорят тем же языком и исповедуют ту же веру, как и Русские, подвластные Польше; но историческая связь тех и других представляется им уже смутно. Кампензе остается даже в каком-то недоумении, говоря, что весьма многие и доселе считают Русских или Рутенов, подвластных польскому королю, за одно с Москвитянами, основываясь на одинаковости их языка и вероисповедания.[46] Имя Москвитян сближается с разными именами у Плиния, Птоломея и других древних географов, а Татары и другия племена, окружающая Московию с севера и северо-востока, отожествляются с Скифами. — Любопытно это постоянное заимствование географических и этнографических названий у древних писателей. Во многих случаях к этому заставляла прибегать необходимость: не знали современных местных названий. Но даже там, где известны были современныя туземныя названия, видим старание поставить рядом с ними классическия, или из последних вывести и объяснить первыя. Видно, что историческия воспоминания о северо-восточной Европе, основанныя на сказаниях древних, прерывались для западнаго географа XV или начала XVI в. там, где оставляли его эти руководители, и, описывая современную Россию, он ничем лучше не надеялся уяснить своим читателям собственныя известия, как сближая их с классическими сказаниями. Действительно, у известных нам иностранных писателей о России до второй четверти XVI века мы находим самыя скудныя и смутныя историческия сведения об этой стране. Они помнят, что между Борисфеном, Танаисом и Меотийскими болотами было когда-то царство Россов, столицей котораго был Киев: это царство с своей столицей было завоевано татарским героем Батыем;[47] они помнят и другого татарскаго героя-завоевателя Тамерлана, котораго называют сыном Батыя. Этим почти и ограничиваются их сведения по истории России до XV века.
II. Прием иностранных послов в Москве
Иностранныя известия XV и XVI в. застают Московское государство в тот многознаменательный период его развития, когда оно, прочно утвердившись в своей первоначальной основной области и собрав средства и силы, обнаруживает в больших размерах стремление к распространению этой первоначальной области и быстро присоединяет к ней окрестныя независимыя княжества, с другой стороны, в то же время образовав сильную верховную власть, дает ей окончательную победу над враждебными ей родовыми и дружинными притязаниями, завещанными прежней историей. Таким образом два главныя явления, тесно связанныя между собою, характеризуют внутреннее государственное движение означеннаго времени: объединение северо-восточной Руси под властью московскаго государя и торжество самодержавия этой власти. Но прежде, нежели войдем в подробности, которыя сообщают иностранцы о Московском государстве, познакомимся с порядком приема иностранных посольств, приходивших к московскому государю и потом распространявших у себя дома сведения о виденном и слышанном в Московии. Это познакомит нас с первыми впечатлениями, которыя испытывали западные европейцы в Московии, и вместе укажет нам, как московские люди, особенно московское правительство относились к заезжим иностранцам, как старались держаться перед ними и в каком виде представляли им положение своей страны.
Иностранный посол из более отдаленных западно-европейских государств был в XV в. редким необыкновенным явлением в Москве; с XVI в. эти послы стали появляться здесь чаще и чаще, но и тогда появление их задавало важную работу разным служилым людям государства и занимало не одно заседание государевой думы. Приезд иноземнаго посла, кроме того, имел часто и важное торговое значение: часто вместе с посольством приезжал целый караван купцов с иностранными товарами.
Иностранныя описания этих посольских поездок с Запада в Москву наполнены разсказами о лишениях и опасностях, которыя посол встречал на своем пути. В конце XVI в., когда дорога в Москву была несколько уже проторена для западнаго посла, Поссевин, зная по опыту ея трудности, старается однакож ослабить господствующее о них представление и говорит, что на этом пути не приходится переезжать ни чрез моря, ни чрез высокия горы, так что посол может доехать до самой столицы Московии на том же экипаже, на котором он выехал из Рима;[77] но западно-европейскому путешественнику, ехавшему в Москву, едва ли было легче от того, что ему на этом пути не приходилось переезжать через моря, а отсутствие высоких гор с избытком вознаграждалось обширными лесами и пустынями без следов дороги, где ему не раз приходилось ночевать под открытым небом.
Послы из западной континентальной Европы ехали в Москву обыкновенно чрез Польшу и Литву; в Кракове, если дело было зимой, ставили экипажи на сани и продолжали путь до Вильны. Отсюда открывались две большия дороги к Москве: одна более длинная, но менее трудная, шла чрез Ливонию на Новгород, другая кратчайшая, но сопряженная с большими трудностями, шла чрез Минск, Борисов, Оршу, Дубровну на Смоленск и оттуда чрез Дорогобуж, Вязьму и Можайск. Герберштейн в 1516 году избрал третий, средний путь — из Вильны на Полоцк и оттуда чрез Опочку и Новгород; но, кажется, он сильно раскаялся в этом, потому что ему пришлось ехать глухим лесным краем, пограничным между Литвой и Московией, и потому страшно разоренным набегами с обеих сторон, небезопасным от разбойников и наполненным таким множеством озер, болот и рек, что и сами туземцы, по его выражению, не знают им ни числа, ни названий. Этот путь от Вильны до Новгорода он проехал в марте в 22 дня; оттуда в апреле в неделю доехал до Москвы. — В начале второй половины XVI в. англичане впервые проехали в Москву с севера, Северным океаном и Белым морем; но русские послы, уже в конце XV в., ездили этим путем в Данию.
Подъезжая к Московским пределам с запада, посол посылал в ближайший московский город известить о себе наместника, при чем объявлялось, какого он звания, как велика его свита и каким облечен он достоинством или характером. В Москве строго различали три степени посольскаго достоинства: высшее достоинство принадлежало большому или великому послу, ниже было звание посланника, последнею была степень гонца. С различием этих степеней сообразовался самый прием посла. Когда пристава узнали, что Мейерберг, объявивший себя на границе цесарским посланником, в грамоте императора прописан большим послом, они не знали, как принимать его, и просили вывести их из затруднения, точнее объяснив им свой характер. Наместник тотчас посылал с известием о посольстве к государю, а навстречу послу отправлял более или менее значительнаго человека со свитой, смотря по характеру посла и по важности того государя, от котораго шел он. Посланный, в свою очередь, посылал с дороги кого-нибудь из своей свиты объявить послу, что навстречу ему идет большой человек, который дождется посла в таком-то месте. Большой человек встречал посла, стоя со свитой среди дороги, и ни на шаг не сторонился, чтобы дать проехать иностранцам, которые должны были при проезде сворачивать с дороги. Зимой, когда такой объезд был не очень удобен, подле дороги расчищали снег, чтобы дать послу возможность проехать мимо, не завязнув в снегу. Сошедшись, обе стороны прежде, чем начать объяснение, должны были сойти с лошадей или экипажей, о чем послу делалось внушение заранее; отговориться от этого нельзя было ни усталостью, ни болезнью, потому что — объясняли встречавшие — ни говорить, ни слушать, что говорят от имени государя, нельзя иначе, как стоя. При этом, оберегая честь своего государя, московский большой человек тщательно наблюдал, чтобы не сойти с лошади первым, от чего часто происходили важныя недоразумения и споры с иностранным послом. Когда все спешивались, большой человек подходил к послу с открытой головой и в довольно длинной речи извещал его, что он послан наместником великаго государя проводить посла до такого-то города и спросить его, благополучно ли он ехал. При этом, где случалось упоминать имя государя, сказывался его титул с перечислением главнейших княжеств. Затем посланный протягивал послу руку и, дождавшись, пока тот обнажит также голову, уже неофициально спрашивал его, благополучно ли он ехал. Наконец, сев на лошадей или в экипажи, посол с свитой отправлялся объездом мимо большого человека, который при этом справлялся об имени и роде посла и каждаго из его свиты, также об именах их родителей, о месторождении, какой кто знает язык, из какого звания, не родственник ли послу и т.д., о чем тотчас в подробности писали в Москву. За послом и его свитой двигались, на значительном от них разстоянии, посланный и его спутники, наблюдая, чтобы никто из иностранцев не отставал от своих. Ехали обыкновенно очень медленно, в ожидании ответа из Москвы, что иногда выводило послов из терпения. Герберштейн на разстоянии 12 нем. миль от границы до Смоленска ночевал три раза, дважды под открытым небом на снегу. Проводники готовили ночлег и доставляли все нужное. В больших городах, наприм., Смоленске, Новгороде, наместники угощали послов разными родами вин и медов и, если посол был от важнаго государя, дружбой с которым дорожили, его допускали в крепость города, делая ему честь пушечной пальбой. В Смоленске или Новгороде посла встречали обыкновенно пристава из Москвы и провожали до столицы. Если ответ из Москвы не приходил долго, то пристава под разными предлогами старались как можно долее проволочить время, не двигаясь вперед. Съестные припасы доставлялись иногда вместе с приставами из Москвы и следовали за посольским поездом, потому что в пустынной стране, по которой лежала иногда дорога, их трудно было доставать в местах стоянок. Случалось, что благодаря дорожным приключениям или корыстным расчетам приставов, послы оставались на целый день без пищи; между тем пристава строго смотрели, чтобы посол ничего не покупал дорогой. Однажды это так раздражило Герберштейна, что он пригрозил разбить приставу голову, если он не будет лучше заботиться о пище или не позволит покупать ее у местных жителей.
По обычаям московскаго двора, иноземное посольство, с самаго вступления на почву Московскаго государства, освобождалось от всяких путевых издержек. Не только продовольствие посольства, но и перевозка его до столицы производилась на счет московскаго государя. Для последней цели по главным дорогам устроены были ямы или станции, которыя ставили для посольства известное количество верховых лошадей и подвод для перевозки посольства и его багажа. Подводы состояли из телег, запряженных каждая в одну лошадь. С этими подводами приставам и посольству было не мало хлопот. Подводчики, стараясь избавиться от повинности, иногда тайком убегали от посольства, уводя с собой лошадей или даже бросая их на волю посольских служителей. Корб советует строго смотреть за ямщиками при сменах, чтоб они чего не стащили у посольства, потому что, замечает он, эти извощики страшные воры. Другое затруднение происходило от дурного состояния дорог: мосты чинили иногда во время самаго проезда послов, при чем происходили шумныя сцены у приставов с местными поселянами.[78] В полумили от Москвы послу объявляли гонцы, что в таком-то месте ждут его большие люди от государя, пред которыми надо сойти с лошадей или экипажей на землю. Придворные, выезжавшие навстречу послу, старались более всего повести дело так, чтобы посол первый обнажил голову, первый вышел из экипажа или слез с лошади: это значило оберегать честь государя. Если посол не знал хорошо обычаев московских дипломатов, он не обращал на это внимания и много проигрывал во мнении последних. Но послы, знавшие, какое значение придавали в Москве этим формальностям, особенно польские, принимали подобныя же меры с своей стороны и оттого при встречах происходили безконечныя, часто шумныя ссоры. В ожидании посла, высланные встречать его стояли на дороге длинным рядом, и когда обе стороны спешивались и сходились вместе, один из больших людей от имени государя (причем сказывался уже полный титул) справлялся о здоровье государя, от котораго ехал посол; другой таким же образом извещал, что они назначены проводить посла до квартиры и заботиться о доставлении ему всего нужнаго. Если послов было двое или более, то с такими речами обращались к каждому отдельно. Затем первый прежним официальным образом справлялся от имени своего государя, благополучно ли посол ехал; другой представлял ему оседланных лошадей в подарок от государя. Пока говорили эти речи и отвечали на них, обе стороны стояли с открытыми головами, потом подавали друг другу руки и неофициально повторяли взаимныя приветствия. Затем обе стороны садились на лошадей или в экипажи, при чем вся ловкость московских приставов устремлялась на то, чтоб прежде посла надеть шапку, первым вскочить на лошадь или в экипаж. Чтоб вернее успеть в этом, прибегали ко всевозможным уловкам: Олеарий разсказывает, что при встрече турецкаго посла в 1634 г. последнему нарочно подали горячую лошадь, на которую нельзя было сесть скоро. По переезде чрез Москву-реку поезд встречали многочисленныя толпы народа, сбегавшагося из города и окрестностей. Как здесь, так и в других значительных городах при проезде иностранных послов, по приказу государя, обыкновенно собирали народ в город из окрестных селений, в праздничном наряде, чтобы этим внушить послам выгодное понятие о населенности страны и зажиточности ея обитателей. В самых городах при этом случае запирали лавки, торговцев и покупателей гнали с рынка, ремесленники прекращали свои занятия и наполняли улицы, по которым проезжало посольство.