Гарри посторонился, позволяя начальнику продолжить путь.
– Благодарю вас, Брэдшо, – молвил Свансон. – Очень любезно с вашей стороны.
– Увидимся позже, Брэдшо, – прошипел Хесслер сквозь зубы.
– Буду ждать с нетерпением, – ответил Гарри достаточно громко, чтобы услышал мистер Свансон.
* * *Стычка Гарри с начальником была основной темой пересудов в очереди за ужином. Вернувшись затемно с кухни, Куинн предупредил Гарри, что в корпусе поговаривают, что Хесслер убьет его, как только погасят свет.
– Вряд ли, – спокойно ответил Гарри. – Он молодец среди овец, а против молодца и сам овца.
Куинна это, похоже, не убедило.
Гарри не пришлось долго ждать, чтобы доказать свою правоту. Едва погас свет, дверь камеры распахнулась и вошел Хесслер, помахивая дубинкой.
– Куинн, вышел быстро, – скомандовал он, не сводя глаз с Гарри. Как только ирландец выскочил вон, Хесслер закрыл дверь и произнес:
– Весь день я ждал этого, Брэдшо. Сейчас ты узнаешь, сколько костей в твоем теле.
– Сомневаюсь, мистер Хесслер, – ответил Гарри, глазом не моргнув.
– И что же, по-твоему, мне помешает? – спросил Хесслер, наступая. – На этот раз начальник далеко и тебя не спасет.
– Начальник мне и не нужен, – ответил Гарри. – Во всяком случае, пока не началось рассмотрение вашей кандидатуры на повышение, – добавил он, встречаясь с Хесслером взглядом. – Меня с высокой достоверностью проинформировали, что в следующий вторник в два часа дня вы предстанете перед советом.
– И что? – Хесслер был уже в полушаге от Гарри.
– Вы явно забыли, что я и сам выступлю на этом совете в десять утра. Там могут полюбопытствовать, откуда столько переломов после того, как заключенный отважился говорить с начальником.
Хесслер врезал дубинкой по краю койки в считаных дюймах от лица Гарри, но тот не отступил.
– Конечно, – продолжил Гарри, – вам, может быть, хочется навсегда остаться дежурным по корпусу. Но это вряд ли, поскольку даже вы не способны так глупо лишиться шанса на повышение.
Хесслер снова поднял дубинку, но помедлил в нерешительности, когда Гарри взял с подушки толстую тетрадь.
– Мистер Хесслер, я составил подробный список норм и положений, которые вы нарушили за минувший месяц. Иные – не единожды. Уверяю вас, совет найдет это чтение интересным. Нынешним вечером я добавлю еще два ваших опрометчивых шага: пребывание наедине с заключенным при закрытой камерной двери, статья четыре-один-девять, и угрозу физической расправой, когда тот не может себя защитить, статья четыре-один-два. – (Хесслер отступил на шаг назад.) – Но я уверен, что когда речь пойдет о вашем повышении, то членов правления особо заинтересует, почему вы так скоро оставили военно-морской флот. – (Кровь отхлынула от лица Хесслера.) – А виноват был, конечно, не провал на экзамене.
– Кто настучал? – еле слышно спросил Хесслер.
– Один из членов вашего экипажа, который имел несчастье очутиться здесь. Вы убедили его молчать, устроив на должность помощника библиотекаря. Я ожидаю не меньшего.
Гарри вручил свой месячный отчет Хесслеру, немного помедлив, дабы офицер усвоил его последние слова, и только потом добавил:
– Я буду помалкивать весь срок, если вы не дадите мне повода заговорить. И если вы хоть пальцем меня тронете, я постараюсь, чтобы вас вышвырнули из тюрьмы еще быстрее, чем с флота. Понятно изложил? – (Хесслер кивнул, но ничего не ответил.) – Это не все. Если вы вздумаете тиранить других горемык из новеньких, то все ставки отменяются. А теперь убирайтесь из моей камеры.
5
В девять утра его первого библиотечного дня Ллойд встал поприветствовать Гарри, и тот понял, что прежде видел этого человека только сидящим. Ллойд оказался крупнее, чем он думал, – много выше шести футов. Несмотря на нездоровое тюремное питание, Ллойд пребывал в хорошей форме и был одним из немногих заключенных, которые каждое утро брились. Черными как смоль волосами, зачесанными назад, он больше напоминал стареющего актера и любимчика женщин, чем преступника, отбывающего пятилетний срок за мошенничество. Куинн не знал обстоятельств его дела, а значит, всей правды не знал и никто, кроме начальника тюрьмы. А тюремное правило было простым: если заключенный сам не рассказывал, за что сидит, его и не спрашивали.
Ллойд посвятил Гарри в рутину, с которой новый помощник библиотекаря покончил к ужину. Затем он несколько дней расспрашивал Ллойда о сборе задержанных книг и штрафах; затем предложил призвать освобождающихся заключенных дарить библиотеке их личные книги – то есть говорил о вещах, которые Ллойду даже в голову не приходили. Тот отвечал односложно, и Гарри в конце концов позволил ему вернуться в расслабленную позу за столом, где Ллойд прикрылся номером «Нью-Йорк таймс».
В Лэйвенэме содержалась почти тысяча заключенных, но читать и писать умел только каждый десятый, и далеко не все эти люди утруждали себя походами в библиотеку по вторникам, четвергам или воскресеньям.
Вскоре Гарри обнаружил, что Ллойд ленив и непорядочен. Плевать он хотел на инициативы нового помощника – лишь бы его не трогали.
Казалось, что главной заботой Ллойда была дежурная кружка кофе на случай, если заглянет офицер. Едва в библиотеку доставляли от начальника тюрьмы вчерашний выпуск «Нью-Йорк таймс», Ллойд садился за стол на все утро. Начинал он с раздела книжного обозрения, тщательно изучал его и переходил к рекламным объявлениям, затем шли новости и, наконец, спорт. После обеда он садился за кроссворд, который на следующее утро добивал Гарри.
Таким образом, тот получал газету двухдневной давности. Гарри всегда начинал с новостных страниц, поскольку живо интересовался ходом войны в Европе. Так он узнал о вторжении во Францию и о том, что Невилл Чемберлен оставил пост премьер-министра, на котором его сменил Уинстон Черчилль, не всем приятный, но Гарри навсегда запомнил его речь на церемонии вручения наград выпускникам Бристольской классической школы. Он ни на миг не усомнился, что Британия в надежных руках, и проклинал тот факт, что сам он помощник библиотекаря в американской тюрьме, а не офицер Королевских военно-морских сил.
Последний час рабочего дня, когда даже Гарри не мог придумать себе дела, он освежал записи в своем дневнике.
* * *Чуть больше месяца ушло на сортировку книг: сначала художественных, потом публицистики. В течение второго Гарри разбил их на подгруппы, чтобы заключенным было легче искать. Он объяснил Ллойду, что для художественной литературы важнее жанр, нежели автор. Тот пожал плечами.
По воскресеньям Гарри возил по корпусам библиотечную тележку, отбирая те книги, которые были просрочены больше чем на год. Он думал, что ветераны блока «Д» возмутятся, а то и врежут ему, однако все они хотели познакомиться с человеком, который «перевел» Хесслера в Пирпойнт.
После беседы Гарри с правлением Хесслеру предложили там должность повыше, и тот согласился – тем более, что место службы находилось неподалеку от его родного города. И хотя Гарри не показывал, что приложил к этому руку, Куинн позаботился распространить слух, пока тот не стал легендой.
Во время путешествий по корпусам в поисках недостающих книг Гарри частенько собирал байки, которые каждый вечер записывал в свой дневник.
* * *Иногда в библиотеку заглядывал начальник. Он надеялся, что Гарри доложит совету о его отношении к просвещению заключенных, назвав оное смелым, творческим и дальновидным. Гарри поражался его жадности до незаслуженной лести.
За первые три месяца работы количество выданных книг возросло почти на четырнадцать процентов. Когда Гарри попросил у начальника разрешения вести уроки чтения по вечерам, Свансон заколебался, но уступил, когда Гарри повторил о «смелости, творчестве и дальновидности».
На первый урок пришли только трое. Одним был Пэт Куинн, который уже умел читать и писать. Но к концу следующего месяца количество учеников выросло до шестнадцати, пусть даже некоторые всего-то и хотели выбраться на часок из камер. Вдобавок Гарри неплохо подтянул нескольких помоложе, внушая им, что если они не ходили в «правильную», а то и вовсе ни в какую школу, то это не означало их тупости – как и обратного, по замечанию Куинна.
Несмотря на добавочную нагрузку, у Гарри осталось свободное время, и он решил прочитывать по две новые книги в неделю. Одолев американских классиков, которых здесь было немного, он переключился на детективы. В тюрьме это был самый популярный жанр, и книги занимали семь стеллажей из девятнадцати.
Гарри всегда нравился Конан Дойл, и он был рад познакомиться с его американскими конкурентами. Начал с «Пройдохи» Эрла Стенли Гарднера, затем последовал «Глубокий сон» Рэймонда Чандлера. Ему было немного неловко за свой искренний интерес. Что подумал бы мистер Холкомб?
Гарри всегда нравился Конан Дойл, и он был рад познакомиться с его американскими конкурентами. Начал с «Пройдохи» Эрла Стенли Гарднера, затем последовал «Глубокий сон» Рэймонда Чандлера. Ему было немного неловко за свой искренний интерес. Что подумал бы мистер Холкомб?
В последний час перед закрытием библиотеки Гарри писал в дневник. Однажды Ллойд застал его врасплох. Дочитав газету, он попросил разрешения взглянуть. Гарри знал, что Ллойд был литературным агентом в Нью-Йорке, благодаря чему и попал в библиотеку. Иногда он упоминал своих протеже, о большинстве из которых Гарри слыхом не слыхивал. О том, как он оказался в Лэйвенэме, Ллойд рассказал только однажды, опасливо поглядывая на дверь.
– Немного не повезло, – объяснил Ллойд. – Из лучших побуждений распорядился капиталом клиента на фондовой бирже, но дела стали развиваться не по моему плану, и мне пришлось пристраивать их по своему усмотрению…
Когда Гарри пересказал эту историю Куинну, тот закатил глаза:
– Скорее всего, он потратился на вялых лошадок и резвых дамочек.
– Зачем тогда вдаваться в такие подробности, если он прежде никому не говорил?
– Ты бываешь на редкость наивен, – ответил Куинн. – Если раззвонишь ты, то остальные поверят скорее. Заруби себе на носу: никогда не иметь с ним дела, потому что он шестипалый.
Гарри записал это щипаческое выражение. Но не особо прислушался к совету Куинна, так как у них с Максом Ллойдом и не было никаких дел, кроме очереди наливать кофе начальнику, когда тот навещал библиотеку.
* * *К концу своего первого года в Лэйвенэме Гарри исписал три тетради и мог только гадать, сколько еще страниц хроники оставалось до конца срока.
Его удивляло нетерпение Ллойда прочесть очередную главу. Он даже предложил показать этот труд издателю. Гарри рассмеялся.
– Не представляю, чтобы кто-то заинтересовался моей белибердой.
– Вот именно, что не представляешь, – ответил Ллойд.
Эмма Баррингтон 1939–1941
6
– Себастьян Артур Клифтон, – объявила Эмма, вручая спящего малыша его бабушке.
Мэйзи просияла от радости, впервые взяв на руки внука.
– Меня не отпустили повидаться с вами, когда отправляли в Шотландию, – сказала Эмма, не скрывая негодования. – Вот почему я позвонила сразу, как только вернулась в Бристоль.
– Очень мило с вашей стороны. – Мэйзи пытливо разглядывала мальчика, стараясь увериться, что Себастьян унаследовал светлые волосы и ясные голубые глаза отца.
Эмма сидела за кухонным столом. Она улыбалась, пила «Эрл Грей» и радовалась, что Мэйзи помнила ее вкусы. А сэндвичи с лососем и огурцом, любимые Гарри, наверняка истощили продовольственную книжку. Когда Эмма оглядела комнату, ее глаза остановились на каминной полке – она заметила пожелтевшее фото рядового времен Первой мировой. Вот бы взглянуть на его волосы, скрытые шлемом, и на глаза. Какие они – голубые, как у Гарри, или карие, как у нее? Артур Клифтон в военной форме производил впечатление энергичного человека. Квадратный подбородок и решительный взор говорили о горделивом служении отечеству. Взгляд Эммы перешел на более позднюю фотографию Гарри, поющего в хоре школы Святого Беды еще до того, как его голос сломался, а рядом со снимком был прислонен к стене конверт, надписанный рукой Гарри. Эмма сразу узнала почерк. Позволит ли Мэйзи прочесть? Она поднялась со стула, пересекла комнату и, подойдя к каминной полке, с удивлением обнаружила, что письмо не распечатано.
– Я очень расстроилась, узнав, что вам пришлось оставить Оксфорд, – отважилась посочувствовать Мэйзи, заметив, что Эмма смотрит на конверт.
– Я ни минуты не думала, учиться ли дальше или рожать от Гарри, – сказала Эмма, не сводя глаз с письма.
– И сэр Уолтер говорит, что ваш брат Джайлз поступил в Эссекский полк, но его, к сожалению…
– Вижу, у вас письмо от Гарри, – не выдержала Эмма.
– Нет, это не от него, а от лейтенанта Томаса Брэдшо, который служил с ним на «Девонце».
– И что же пишет лейтенант Томас Брэдшо? – спросила Эмма, ясно видя, что конверт не вскрывали.
– Понятия не имею, – ответила Мэйзи. – Письмо принес доктор Уоллес и сказал, что это слова соболезнования. Я не нуждалась в лишнем напоминании о смерти Гарри, поэтому так и не вскрыла его.
– Но вдруг оно прольет какой-то свет на гибель «Девонца»?
– Сомневаюсь, – ответила Мэйзи. – В конце концов, они были знакомы всего несколько дней.
– Хотите, я прочту его вслух, миссис Клифтон? – спросила Эмма, поняв, что Мэйзи могла стыдиться своей неграмотности.
– Нет, спасибо, милочка… Это же не вернет нам Гарри?
– Пожалуй, – согласилась Эмма. – Но может быть, вы разрешите мне прочесть его ради моего душевного спокойствия?
– Немцы всю ночь бомбили доки, – сменила тему Мэйзи. – Надеюсь, Баррингтоны не сильно пострадали.
– Мы избежали прямых попаданий, – отозвалась Эмма, смиряясь с отказом. – Вообще, я сомневаюсь, что даже немцы осмелятся бомбить дедушку.
Мэйзи рассмеялась, и Эмме вдруг захотелось схватить конверт и вскрыть, прежде чем Мэйзи успеет вмешаться. Но Гарри не одобрил бы такую выходку. Вот если бы Мэйзи ненадолго вышла, Эмма нагрела бы письмо над паром, распечатала, проверила подпись и быстро вернула на место.
Но Мэйзи словно читала ее мысли и не отходила от полки.
– Дедушка передает вам поздравления, – сообщила Эмма, все еще отказываясь сдаться.
Мэйзи зарделась и начала болтать о своем новом назначении в отеле «Гранд». Эмма продолжала поглядывать на конверт. Она внимательно проверила буквы «М», «К», «Г» и «Л» в адресе, зная, что ей придется запечатлеть их написание в памяти и хранить до возвращения в Мэнор-Хаус. Когда Мэйзи отдала ей младенца, извинившись и сославшись на надобность вернуться к работе, Эмма неохотно поднялась, но не ранее, чем бросила последний взгляд на конверт.
По дороге к дому Эмма упорно восстанавливала в мыслях почерк, радуясь, что Себастьян крепко спит. Машина остановилась у парадного входа, и Хадсон открыл заднюю дверь, выпуская Эмму с сыном. Она отнесла малыша в детскую, где их уже дожидалась няня. К ее удивлению, Эмма поцеловала сына в лоб и вышла, не сказав ни слова.
У себя в комнате она отперла средний ящик письменного стола и достала пачку писем от Гарри за минувшие годы.
Первым делом она обратила внимание на заглавную букву «Г» в подписи – такую же ровную и энергичную, как на невскрытом конверте. Это воодушевило ее продолжить расследование. Эмма поискала заглавную «К» и нашла одну на рождественской открытке, а бонусом – заглавную «М», точно такие же, как в «Миссис Клифтон» на конверте. Гарри наверняка жив, повторяла она вслух. Найти слово «Бристоль» было легко, но «Англия» – намного труднее, пока Эмма не наткнулась на школьной поры письмо из Италии. Почти час ушел у нее на то, чтобы аккуратно вырезать тридцать девять букв и две цифры, прежде чем удалось воспроизвести адрес на конверте: «Миссис Клифтон, 27, Стилл-Хаус-лейн, Бристоль, Англия».
Эмма без сил рухнула на кровать. Она понятия не имела, кто такой Томас Брэдшо, но ясно было одно: письмо на каминной полке Мэйзи написано рукой Гарри, и тот почему-то не хотел, чтобы она знала, что он жив. «Интересно, – подумала она, – решился бы он отправиться в то роковое плавание, если бы знал о ребенке?»
Эмме отчаянно хотелось поделиться открытием с матерью, дедушкой, Грейс и, разумеется, Мэйзи, но она понимала, что должна держать язык за зубами, пока не раздобудет более убедительное доказательство. У нее зародился план.
* * *В тот вечер Эмма не спустилась к ужину. Она осталась в своей комнате, продолжая строить догадки, почему Гарри хочет, чтобы все, кроме матери, верили в его гибель. Ближе к полуночи она наконец легла, и у нее осталось всего одно предположение: Гарри сделал это ради того, что посчитал делом чести. Возможно, он вообразил – несчастный, глупый, разочарованный и потерявший надежду человек, – будто известие о его смерти избавит Эмму от любых обязательств по отношению к нему. Неужели он не понимает, что с первой их встречи на дне рождения брата, когда ей было всего десять лет, для нее навсегда перестали существовать другие мужчины?
Через восемь лет ее помолвке с Гарри радовалась вся семья, за исключением отца, который много лет прожил во лжи, не открывшейся до самого дня их свадьбы. Они стояли у алтаря, готовые принести клятву верности, когда Смоленый Джек привел церемонию к внезапному и непредвиденному завершению. То неожиданное обстоятельство, что отец Эммы мог быть и отцом Гарри, не убило ее любви и не убьет никогда. Никто не удивился тому, что Гарри повел себя как джентльмен, в то время как отец Эммы остался верен себе и выставился ничтожеством. Один стоял и мужественно терпел, тогда как второй выскользнул через заднюю дверь ризницы, и с тех пор его никто не видел.