- С чего начнем? - растерянно спросил Петя. - С этого, что ли, Чука с Геком?
- Да тебе все едино, - пошутила Оля. - Лишь бы брюхо набить!
- Не обижай, мамочка! - говорил Петя, приступая к набиванию брюха. - Я очень даже разбираюсь в разных кухнях. Пицца, к примеру, гамбургер, хот-дог, пельмени в пачках. А как, бывало, почую шоколад с перцем, так весь трясусь. Я, мамуля, если по большому счету, гурман!
- Петр, не смеши! - вдруг как-то странно хрюкнула Оля. - Ты можешь мне сказать, что сейчас ешь - свинину или курятину?
- Мамочка, это не играет значения! - хрюкнул и Петя. - Главное, чтобы вкусно и питательно.
- Думаю, мы едим свинину, - предположил я, тоже немного подхрюкивая.
Вскоре мы нахрюкались вдоволь. И сидели, прямо скажем, с отупевшими свиными рылами. За исключением, конечно, Оли.
- Что будем на десерт? - поинтересовалась она.
Я открыл меню такой толщины, что оно напоминало скрижали завета, полученные когда-то Моисеем.
Первое попавшееся на глаза как-то удивило, и я прочитал для смеха.
- Французский коньяк столетней выдержки. Пятьсот долларов за рюмку!
Петя опять захрюкал, а Оля сказала с некоторым вызовом:
- Вообще-то я не против. Будет что вспомнить!
- Ну уж, мамочка, это дудки! - подпрыгнул Петя. - На пятьсот долларов можно месяц не просыхать. Доживешь до ста лет, куплю тебе бутылку соответствующей выдержки. А пока пей, чего попроще!
Оля внезапно обернулась ко мне:
- Купите даме всего одну рюмку столетнего коньяка!
- Мы, кажется, уже на "ты", - сказал я оторопело.
- Тем более, - согласилась Оля. - Так купишь или нет?
Я оказался в труднейшем положении. На этот прямой вопрос надо было отвечать однозначно. Но что? Я бегло взглянул на Петю - он отвел глаза, будто бы изучая лианы, свисавшие с потолка. Пауза затягивалась, а в голову не приходил достойный ответ.
Обычно в таких душещипательных местах повествование прерывается и видишь мелкий хвостик: " Продолжение в следующем номере". Или же внезапно начинается землетрясение.
Я тупо перебирал всяческие варианты, как гимназист, начисто позабывший, что следует за строкой "Мороз и солнце, день чудесный..." Не мог же я попросту сказать: "Шиш тебе, Оля!" Это явно не укладывалось в мой образ. Впрочем, почему бы и не сказать - хрен с ним, с образом.
Чувствуя себя препаршиво, я выдавил:
- Кажется, у меня нет при себе нужной суммы.
Но Оля играла в быстрые шахматы.
- Ничего, - улыбнулась она. - Петр даст взаймы!
Это был сильный, но чуть-чуть неточный ход. Он подключал Петю, который, как было заметно, хотел остаться вне игры, простым зрителем.
- Я не дам ему денег, - сказал Петя угрюмо. - Мы знакомы всего неделю чего доброго не отдаст!
- Он напишет расписку, - предложила Оля. - Или оставит чего-нибудь в залог...
- Ни расписок, ни залогов! - сказал я в отчаянии. - Мне не нужны эти деньги! Расплачусь кредитной картой.
Оля положила руку на мое плечо.
- Видишь, всегда можно найти выход - было бы желание! Кстати, мне не нравится столетний коньяк. Не хочу!
- Нет! Теперь выпьешь! - сказал я жестко, отбрасывая Олину руку и подзывая Ленина Ивана: - Ванюша, принеси этой стерве столетнего коньяку!
Казалось, его хватил легкий удар.
- О, простите, простите, но столетний коньяк кончился, - сказал он с таким видом, будто только что самолично допил бутылку. - Может быть, вас устроит пятидесятилетний?
- Нет, это барахло мы не пьем, - стремительно отреагировал я. - Нету ли портвейна? "Три семерки" или "Агдам".
Это добило Ленина Ивана. Он сокрушенно покачал головой, чувствуя, что предает свое русское имя.
- Тогда три кофе! - распорядился я.
- Столетней выдержки, - конечно же, добавила Оля.
ХЕЛЛУИН В ЧИЛИ-ВИЛИ
В быстрых карибских сумерках чернело перед нами огромное дерево. Его крона терялась в небесах. Иначе, как древом, его невозможно было назвать. Вероятно, на нем спасались от потопа Нене и Тата.
Ветви древа простирались по сторонам на многие метры. Оно было старым, это древо. И оно было голым.
А на ветвях его сидело множество громадных птиц. Казалось, это плоды древа. Длинные хвосты падали долу. Птицы были белы и недвижны. Но вдруг, внезапно, то одна, то другая пронзительно кричали загробно-металлическими голосами. Наверное, в этот самый миг где-нибудь на Земле отлетала грешная душа человеческая в лучшие, надеюсь, миры.
Дрожь пробирала от этих криков, от этой неподвижности, от белизны и оголенности. Я вспомнил сирен, сгубивших приятелей Одиссея.
- Что это? - спросила Оля, бледнея и крепко цепляясь за Петю.
- Есть древо жизни, а это, судя по всему, древо смерти, - произнес я зловеще.
- Ну тебя, - сказала неуверенно Оля. - Пойдемте отсюда!
- От древа смерти не уйти, - изрек я, и, как бы подтверждая это, гаркнули пронзительно птицы. Было похоже, что само древо кричит подземельным, корневым голосом. А после воплей наступила умопомрачительная тишина.
Можно было услыхать, как поскрипывают перья длинных птичьих хвостов.
Но за этим поскрипыванием угадывалось и другое, потяжелее, повесомей чьи-то шаги.
Кто-то черный и кривоватый возник из-за древа. А может быть, вышел из него? Дух древа?!
- Оля, - сказал он, приблизившись.
- Откуда он знает мое имя? - скороговоркой шепнула Оля, приседая и прячась за нас с Петей.
- Меня зовут дон Альфонсо, - сказал кривоватый дух. - Я стерегу паво реаль. Красивые птицы и дорого стоят.
- Оля, - поздоровался я, - привет! Никогда не видел белых паво реаль.
- А кто они такие? - спросила, ободряясь, Оля.
- Королевские индюки, или павлины!
- Они могут спать только на ветках деревьев, - пояснял дон Альфонсо. Те, что с хвостами покороче, - самки.
Под руководством дона Альфонсо мы обошли вокруг дерева. Оно уже не казалось таким зловещим. А индюки, хоть и королевские, оставались индюками. Дрыхли себе на ветках и вскрикивали спросонок...
Завершив экскурсию, дон Альфонсо ухмыльнулся.
- Хотите поглядеть на других павлинов? Тут, в парке, кабаре Чили-Вили! Я провожу.
- Да, пойдемте поближе к жизни! - сказал долго молчавший Петя.- Пойдем, мамочка, сегодня последний день в Канкуне - поглядим под конец кабаре.
Дон Альфонсо провел нас среди подростковых, но уже мохнатых пальм, шептавших что-то под вечерним ветром, и мы оказались у дверей кабаре. Высоко над нами, почти рядом с созвездием Льва, горели буквы "Чили-Вили".
Простившись с доном Альфонсо, мы прошли внутрь.
Странный потусторонний свет, который, вероятно, можно увидеть в конце посмертного коридора, озарял большой зал.
Среди столов возвышались круглые островки с металлическими столбами посередине. Какие-то длинные черные ящики стояли вдоль стен, и Оля с ужасом произнесла:
- Это же гробы!!!
Когда глаза попривыкли к полумраку, мы увидали торчащие тут и там кресты, под которыми белели горки разнокалиберных черепов.
- Е-мое! - охнул Петя, подаваясь к выходу.
В это время к нам подгреб небольшой скелет женского пола.
- Добро пожаловать! Бьенвенидос! Сегодня у нас Хеллуин - День мертвых! Где вам будет удобнее присесть?
Петя с Олей уже присели на пороге - их трудно было поднять. В конце концов мы перекочевали за стол у одного из круглых островков.
Уже знакомый нам скелет при ближайшем рассмотрении оказался милой девушкой. На ней было чрезвычайно мало одежды, а на всем свободном пространстве белой светящейся краской нарисован костяк.
Эффект был сильный. Петя с Олей молча, затравленно озирались по сторонам.
- Ребята, - сказал я, - нам повезло! Это же народный праздник - День мертвых. По всей Мексике его справляют. Продают шоколадные черепа и скелеты - леденцы. Веселятся от души!
Петя нервно дергал головой.
- Да уж! Тебе, мамочка, весело?
- Не дергайся, Петр! Что ты, как скелет на ниточке? - сказала Оля. Конечно, нам повезло - надо все увидеть своими глазами...
Олины глаза были широко раскрыты. Они явно сомневались, так ли уж необходимо видеть
в с е.
Где-то ударило полночь. И в тот же миг отворились гробы. Медленно, потрясывая саванами, выбирались из них покойники. Действительно, они здорово напоминали белых павлинов с относительно короткими хвостами. Строго говоря, это были все, как на подбор, самки, покойники женского рода. В некотором танце они стремились к островкам, и вот каждая заняла свой.
На ближайший к нам остров взобралась довольно веселая покойница. Она подмигнула и, разметав длинные черные волосы, сделала пируэт вокруг металлического столба. Ее саван взлетел, как купол парашюта, и стало очевидно, что под ним ничего нету. То есть было кое-что - абсолютно голое, как у каждой нормальной покойницы, тело. Причем тело весьма живое и бодрое.
- Однако, - сказала Оля, взглянув на Петю.
- Ты, мамочка, сама говорила: надо все увидеть своими глазами, заметил Петя, не отрывая взора от покойницы.
Она меж тем, кружась вокруг столба, медленно, но неуклонно освобождалась от савана. На прочих островах происходило аналогичное действо, которое символизировало, конечно, победу жизни над смертью.
- Однако, - сказала Оля, взглянув на Петю.
- Ты, мамочка, сама говорила: надо все увидеть своими глазами, заметил Петя, не отрывая взора от покойницы.
Она меж тем, кружась вокруг столба, медленно, но неуклонно освобождалась от савана. На прочих островах происходило аналогичное действо, которое символизировало, конечно, победу жизни над смертью.
- Ты прав - нам здорово повезло, - возбуждался Петя. - Какой мощный праздник - День мертвых!
- Элементарный стриптиз, - презрительно сказала Оля. - Надо называть вещи своими именами.
- Я не соглашусь с тобой, мамуля, - вкрадчиво ответил Петя. - Это театр! Не Чехов, конечно, но мысль заложена.
- Куда она заложена? - взорвалась Оля. - Между ног, что ли?
Бывшие покойницы тем временем скинули саваны и отплясывали яростный победный танец. Они потрясали всем, что имело право и могло трястись. Они принимали разные, как принято говорить, рискованные позы, откровенно показывая, чего и где у них заложено.
- Знаете, это слишком, - вспыхнула Оля. - Бесовство! Здесь нет эстетики!
- Это спорно! - сказал я.
- Вот именно - порно! - не расслышала Оля.
- Я хотел сказать, что эстетика - вещь относительная. В разные времена у нее разные критерии. И нельзя быть у нее в рабстве.
- Верно, верно! - поддакнул Петя, бегло озираясь по сторонам. Освобождайся-ка, мамочка, от рабства. Гляди, как свободны эти девушки.
- Ладно, Петр, - угрожающе сказала Оля, - с тобой мы еще поговорим о рабстве. А с вами, - и она сверкнула на меня глазами, - я снова перехожу на "вы". Не ожидала от вас такого мужланства.
- Простите, Оля, - сказал я примирительно. - Я и сам не ожидал, что мужланство попрет! Черт его знает, чего оно поперло?!
- Вот видите, - смягчилась Оля. - Вы поймите, я же не какая-нибудь там темная овца. Я не против обнаженной натуры, секса и прочего...
- А что это прочее? - заинтересовался Петя.
- Заткнись, Петр! - отрезала Оля. - Но эти танцы у позорного столба! Это слишком! Вы согласны?
- Ну, в общем..., - неопределенно сказал я, разглядывая беснующихся островитянок. На мой взгляд они были достаточно эстетичны.
- Вы знаете, я бы и сама могла так сплясать, - доверительно сказала Оля. - То есть, конечно, не так разнузданно и дико, а, как бы точнее выразиться, - задушевно, поэтично.
Петя открыл рот.
- Ну, мамуля, ты даешь шороху! Танец маленьких голых лебедей? Это уж точно будет стриптиз и порно.
- Ты скотина! - рявкнула Оля. - Я с тобою завтра же развожусь, Фетюков!
- Завтра не выйдет - мы в самолете будем.
- Ну хоть признай, что ты скотина, - как-то жалобно попросила Оля.
- Признаю, мамочка, - быстро согласился Петя. - Я скотина!
Оля вздохнула и покачала головой. Было видно, что она здорово утомилась в компании мужлана и скотины.
- Вообще-то я вас понимаю: девки хоть куда! Пусть прыгают, пока могут. Не воруют - и то хорошо.
Она грустно глядела куда-то меж крестов и гробов.
- Время наше быстро уходит. И остается только об эстетике рассуждать.
- Ладно тебе, Оль, - сказал Петя ласково. - Ты у меня лучше всех этих стриптизов. Ей-богу!
- Спасибо, Петруня! - расцвела Оля. - Можешь сказать красиво, когда захочешь!
И они нежно обнялись. Да, понял я, стриптиз все-таки сближает. Есть в нем здоровое жизненное начало - гимн чему-то, победа чего-то над чем-то!
- Не хочется уезжать отсюда, - сказала Оля.
- Так в чем дело? Посидим еще, мамочка!
- Я говорю вообще - о Канкуне. Здесь приятно. Время движется и не движется, - нараспев произнесла Оля.
- Очень точно сказано, - заметил я. - Забудьте, ребята, обо всем на свете и свейте тут гнездо. Это, поверьте, ценная мысль!
ДА ЗДРАВСТВУЕТ ШЕСТОЕ СОЛНЦЕ!
Как же быстро ко всему привыкаешь!
Бывало, проведешь неделю в больнице, в инфекционном отделении, и уже чувствуешь себя, несмотря на отдельные тяготы, как дома. Грустно расставаться с заразными больными, с палатой, с санитарками, с обедами, развозимыми на тележках, на которых впоследствии транспортируют безвременно почивших. Думаю, и они в свою очередь так же быстро привыкают к загробной жизни - дней за сорок!
Чего уж говорить о Пете с Олей, о крокодилах и голых собачках - я так свыкся с ними!
Более того - что уж совсем глупо и опасно, - привык писать. Три шариковые ручки отдали концы в процессе моего, с позволения сказать, сочинительства. Записывая телефоны приятелей и прочие отрывочные сведения, они прожили бы намного дольше. Но это судьба!
Хотелось бы, конечно, верить, что их гибель не напрасна... Да, впрочем, о каких пустяках я говорю, когда на горизонте - гибель Пятого солнца! Не будем его укорять. Оно довольно прилично светило более пяти тысяч лет кряду.
Но что же с нами станется? На какое дерево влезать? Куда ни шло, если мы превратимся в птиц! Вот только бы не в павлинов.
Так или иначе, а все мы, грешные, еще вернемся в этот мир, который можно кое-как описать, но понять, простите, немыслимо.
Посидим на берегу изменившего очертания Карибского моря. Погреемся под Шестым солнцем в Гнезде времени, где обитает бессмертный и пернатый змей Кукулькан.
Вива сексто соль!