Гектор, как он и думал, не спал. Когда Пелид убрал камень от входа в грот, раненый немного привстал и чуть заметно улыбнулся.
– Здравствуй. Я ждал тебя.
– Тебе стало хуже?
– Нет. Но сегодня быть одному нестерпимо трудно.
– Понимаю.
Ахилл сбросил с плеча сумку и лук и принялся раздувать огонь под треножником.
– Не надо так тревожиться, Гектор. С Андромахой ничего не случится. Завтра она вернется и расскажет нам о том, как Атриды в ярости пинали ногами скалы...
Гектор нахмурился.
– А ты уверен, что пастухам удастся устроить обвал?
Ахилл выглянул из грота и посмотрел на заходящее солнце.
– Они это давно уже сделали. И, можешь не сомневаться, у них получилось. Послушай, Гектор, ты не съел ничего из того, что мы тебе оставили. Даже к молоку не притронулся... Как сможешь ты выздороветь, если станешь целый день голодать?
С этими словами он выплеснул в отверстие грота подкисшее молоко и, ополоснув чашку под каплями родничка, наполнил ее свежим.
Троянец беспомощно усмехнулся.
– Прости, Ахилл. Ничего не могу поделать – кусок не идет в горло.
– Но это неразумно!
Тут же герой вспомнил, что и сам ничего не съел за весь день, и понял: волнуется не только Гектор.
«Но я волнуюсь за сохранение перемирия, а Гектор боится и за свою жену!» – подумал он и честно признался себе, что тоже боится за Андромаху.
– Пока не стемнело совсем, я хочу посмотреть, как твои раны, – произнес базилевс, чтобы скрыть замешательство и, присев на край постели, осторожно помог раненому приподняться. – Не хватало только, чтобы от волнения у тебя опять начался жар, и началось воспаление…
Но его опасения оказались напрасны: сняв повязки, он увидел, что рана на бедре Приамида совершенно зарубцевалась, а рана на горле прочно стянулась, и бинт на ней оказался совершенно сухим.
– Хвала тебе, сребролукий Аполлон! Тебе и твоему сыну, божественному Асклепию... – прошептал базилевс. – Бедро можно уже не перевязывать. А спина? Кажется, и здесь все зажило почти до конца. У тебя нет больше боли в спине, Гектор?
– Давно уже нет, – ответил раненый. – Какие у тебя необыкновенные руки... Я их почти не чувствую. Послушай, Ахилл, а кто научил тебя врачевать?
– Не врачевать, а только применять некоторые способы врачевания, – возразил Пелид. – А учил меня этому, как и очень многому другому, мой старый наставник – мудрец Хирон, я говорил о нем вам с Андромахой. Я прожил в его пещере пять лет.
– Хирон, которого считают кентавром? – с чуть заметной улыбкой спросил троянец.
Ахилл засмеялся.
– Вижу, ты понимаешь, какая это глупая выдумка. Конечно, он не кентавр. Но его опыт и знания так необъятны, что я, находясь с ним рядом, порою думал, что он бессмертен и живет на земле уже тысячи лет. Сам он говорил мне, что ему уж точно больше ста двадцати лет. И он видел все страны и все земли, населенные людьми, ему открыты многие тайны. Он и мне сказал много такого, что до сих пор волнует меня и смущает.
– Что, например?
Гектору хотелось говорить, завести длинный разговор о чем-нибудь интересном, чтобы только развеять хоть немного невыносимое напряжение, которое он испытывал весь день и которое, сейчас он это ясно видел, мучило и Ахилла.
– Что он говорил тебе такого, что вызывает у тебя сомнения?
Ахилл покачал головой.
– Да не сомнения, нет... В том-то и дело, что все, о чем он говорит, так или иначе оказывается справедливым, и это все я сам чувствую. Когда он сказал мне, что я не вынесу войны, что она начнет убивать меня изнутри, что я первый среди всех всеми силами постараюсь ее прекратить, я был обижен. Я-то был уверен, что мой дух воина несокрушим, что война и даруемая ею слава меня возвысят! И я верил, что мы вскоре победим. А Хирон предрек, что это очень надолго, и что победа может оказаться страшнее поражения... А я... Я ничего тогда не понял!
– В четырнадцать лет мог ли ты понять? – в голосе Гектора послышалось волнение, он даже чуть дрогнул. – И я вначале не понимал многого. Это неистовое любование своими подвигами... конечно, оно и у меня было. И это вечное оправдание – воля богов, по воле богов! Почему так выходит, что по их воле мы делаем зло, а потом уже по своей слабой воле пытаемся его исправить?..
Ахилл посмотрел на раненого очень серьезно и тихо проговорил:
– Почему ты думаешь, что добро мы творим только по своей воле? И почему тебе кажется, что эта воля слаба? Переступить через зло очень тяжело, и не дать себе поступить трусливо или жестоко гораздо сложнее, чем поддаться тому темному и страшному, что в нас живет и всегда так властно требует выхода. Нет, нет, Гектор, добрая сила выше и могущественнее, если она все же берет верх. А Хирон мне говорил... – Тут он запнулся, с сомнением посмотрел на Приамида, но продолжал: – Он говорил, что боги, которых мы чтим, которые у разных народов носят разные имена, но покровительствуют сходным силам и явлениям, так вот они – только могучие духи, населившие землю раньше нас, и, возможно, враждебные нам. Но, он говорил о другом Боге, о всемогущей Силе, создавшей мир и повелевающей им. И несущей в себе только добро…
– Да, да! – с волнением подхватил Гектор, не только не возмущенный, но, казалось, обрадованный этими дерзкими речами Пелида. – Да, я слышал об этом... Это говорил не только Хирон. К моему отцу давно, еще до начала войны, приезжал один старик. Из Сирии. Он долгие годы был жрецом, а вот в Сирии, в Египте, или в другой стране, я не запомнил. Он говорил, что жрецы древних стран знают многие тайны, которых никогда не открывают простым людям. И что они знают о Боге, создавшем мир. Когда-то Он приходил к людям и говорил с ними, и являл им Свою волю. Но они не послушались... Я еще думал: как же может быть такое – Он все создал и всем повелевает, а люди могли Его ослушаться?
– Хирон это объяснял! – воскликнул Ахилл. – Все, весь мир живет по одному Закону, и ничто в этом мире не устроено плохо. Но людям Он дал право делать по-своему, дал право выбирать.
– Для чего? – в недоумении прошептал Гектор. – Чтобы мы делали зло?
– Чтобы мы выбрали добро. Хирон сказал, что, наверное, Он хочет научить нас самих выбирать. И мы столько страдаем для того, чтобы увидеть: зло ведет в никуда. Я не понимал этого.
Гектор привстал, потянулся к чашке с молоком, но Пелид сам быстро взял ее и подал раненому. Тот отпил несколько глотков и какое-то время молчал.
В отверстие грота входили косые лучи заката. Лес темнел, оглашаясь таинственными вечерними голосами. Сумрак наползал и сгущался, и первые светляки уже проступали пятнышками неясного зеленоватого света под самой темной и густой тенью. Цикады было умолкли, но тут же грянули густо и стройно, и прочие звуки ночи показались много тише среди их бесконечной и торжественной песни.
– Ты с кем-нибудь пытался об этом говорить? – тихо спросил Гектор.
– Да. – Ахилл кивнул – Я говорил Патроклу.
– И что он сказал тебе?
– Что это опасно думать и говорить. Что боги или духи, кто бы они ни были, станут вредить нам, если поймут, что мы знаем о них больше, чем следует. И что история создания мира из хаоса не похожа на то, о чем говорил Хирон.
– Так думают все, – со вздохом сказал Гектор и снова отпил молока. – И ты не переубедил его?
– Нет. Я перестал об этом говорить. Но теперь, – нерешительно сказал базилевс, – теперь Патрокл думает иначе. Он говорил мне о добре и зле почти то же, что Хирон, хотя никогда с ним не беседовал.
– Теперь?! – Гектор расширенными глазами посмотрел на Пелида. – Когда – теперь?
– Несколько дней назад, – ответил Ахилл. – Он приходил ко мне.
– Всемогущие боги! – воскликнул Гектор. – К тебе приходил мертвец, а ты так спокойно это рассказываешь?!
Ахилл усмехнулся.
– Я не так сказал, как должно было сказать. Просто я видел его во сне. Но видел так ясно, будто и вправду он сам мне явился.
Троянец перевел дыхание.
– И что он говорил?
– Я не все запомнил, – базилевс уже жалел, что заговорил об этом и привел раненого в такое возбуждение. – Одно я помню: он сказал, что если бы я тебя убил, ему ТАМ стало бы хуже.
– А может быть, – проговорил Гектор, пристально вглядываясь при свете очага в лицо героя, – может быть, ты просто сам перед собою пытаешься оправдать свою слабость и потому видишь такие сны?
Троянец ожидал гневной вспышки в ответ на свои слова, которые могли показаться базилевсу обидными. Но тот вдруг рассмеялся.
– Это в чем же, по-твоему, я проявил слабость, а? В том, что не добил раненого? Нет, Гектор! Слабостью было протащить тебя по равнине за колесницей, потому что это была уже даже не месть – разве мертвым мстят? Слабостью было отвергнуть твою просьбу, когда ты, умирая, просил отдать твое тело родным для погребения. А потом я сумел проявить силу. Но моя ли она, или ее дает Тот, о ком говорил Хирон... кто знает?
Он снова привстал и поворошил дрова в очаге, собираясь заняться ужином.
– Ночь будет влажная. Дождя нет, но воздух сырой. Я укрою тебя плащом и зажгу светильник.
Он снова привстал и поворошил дрова в очаге, собираясь заняться ужином.
– Ночь будет влажная. Дождя нет, но воздух сырой. Я укрою тебя плащом и зажгу светильник.
– Ты останешься? – с надеждой спросил Гектор. – Не пойдешь в лагерь?
– Не пойду.
– Спасибо тебе. Не то от этого ожидания у меня помутится разум!
– Пожалуй, и у меня тоже...
И Ахилл, отвернувшись, принялся прилаживать над треножником вертел.
Глава 9
Ночью усилился ветер. Он нагнал с моря тучи, и редкий, тяжелый дождь прошуршал по лесу. Где-то, очень далеко, несколько раз раскатился гром, но гроза не приблизилась, ушла в сторону, и только порывы сырого морского ветра все так же раскачивали стволы и кроны деревьев. Все лесные голоса смолкли, не слышно было ни птицы, ни зверя, лишь глухой треск и шепот, а то будто невнятные стоны доносились отовсюду и ниоткуда...
Гектор, сломленный тревогой и слабостью, к полуночи заснул, Ахилл же лежал без сна, вслушиваясь в непогоду. Он не боялся этих звуков, привыкнув к ним с детства, хорошо умея их различать. Но сейчас ему живо представлялось, как жутко должно быть там, на пустынном горном склоне, отряду Агамемнона. Не найдя подземного хода, ахейцы наверняка не решились двинуться в обратный путь ночью, а палаток у них с собою не было, и теперь они жгут костры под наспех сооруженными навесами из ветвей, а ветер срывает эти навесы, валит жерди, задувает пламя...
Ахилл в сотый раз спрашивал себя: можно ли назвать то, что он совершил, предательством? Он, ахеец, мирмидонский базилевс, великий воин атридова войска, предотвратил вторжение своих во вражеский город, спас ненавистную Трою. Другое дело, что ему была отвратительна и сама измена троянца-перебежчика, и то, что воины Атрида собирались, проскользнув, как крысы, под землей, среди ночи напасть на безоружных спящих троянцев. Он, в любом случае, не участвовал бы в этом. Но сейчас это вторжение означало еще и нарушение слова – слова Агамемнона, его слова... Это опорочило бы навеки честь всех ахейцев. Останься в живых хотя бы один троянец, все земли вокруг узнают, что Агамемнон, Менелай и он, Ахилл – подлые клятвопреступники! Да что там троянцы – разве в самом ахейском войске не найдется охотников судить и осудить их? Одного Терсита хватит... Нет, нет, этого нельзя было допустить!
Дождь кончился, стало светать. Перед рассветом Ахилл тоже забылся неглубоким чутким сном, и ему снилось, что он куда-то летит на своей колеснице, что у нее отрывается колесо, он балансирует, стараясь удержать равновесие и одновременно пытаясь сдержать сумасшедший бег коней, но кони, всегда такие послушные, будто не чувствуют поводьев и мчатся, и мчатся, как обезумевшие. Самое странное, что герой отлично понимал – это сон. С ним уже бывало такое раньше, когда он спал недостаточно глубоко. Но самое мучительное было именно в этом осознании сна и в неумении прервать его и проснуться.
Но вот где-то в лесу пронзительно закричал свиристель, и базилевс разом вынырнул из сна, прекратив бесконечное падение с колесницы и осознав себя лежащим на овечьих шкурах, под темным сводом лесного грота.
В отверстие входа лились солнечные лучи. Птицы захлебывались разноголосыми трелями, завершая утреннюю перекличку, и Ахилл подумал, что, скорее всего, с восходом солнца все же заснул крепче, не то этот гомон разбудил бы его уже давно.
Он потянулся, сел. Гектор спал все так же глубоко, и Ахилл не стал будить его. Андромаха, даже если вышла из пастушьего поселка чуть свет, раньше полудня не вернется. А лишнее волнение раненому совсем ни к чему.
Затянув свой кожаный пояс и расправив тунику, герой выбрался из пещеры и зажмурился – так ярко сверкали кусты и деревья, омытые дождем и с утра еще мокрые. Когда он шел с кувшином к ручью, на него рушились маленькие густые водопады капель. Но, умывшись, проверив свою сеть, в которой оказалось, кроме трех небольших рыбок, еще и шесть большущих раков, наполнив кувшин и отправившись назад к гроту, он заметил, что прохладные потоки иссякли, а трава перед убежищем его пленников уже совсем высохла. Утро, наступившее после пасмурной и ветреной ночи, оказалось жарким, почти знойным.
– А я думал, ты с утра отправился в лагерь! – встретил его Гектор, не скрывая удовольствия от того, что его предположение не оправдалось.
– Куда бы я ушел, не накормив тебя завтраком? – пожал плечами базилевс, выгребая из горячей золы горшок с румяными тушками трех цесарок (четвертая послужила ему ужином). – Ты же не съел ни кусочка мяса, ни крошки хлеба... Только молоко и пил. Но молоком бывает сыт разве что грудной младенец! А сегодня молока не будет – ночью была гроза, и оно, скорее всего, прокисло.
– Гроза была? – Гектор встревожился. – А она не могла застать в пути Андромаху?
– Ни в коем случае! Андромаха обещала переночевать у пастухов и тронуться в путь на рассвете. В это время уже не было ни грозы, ни дождя. А утро сегодня великолепное.
И, лукаво поглядев на раненого, Ахилл вдруг спросил:
– Хочешь туда?
Он кивнул в сторону сверкающего солнцем проема.
– Очень хочу! – сразу оживился Гектор. – А ты поможешь мне встать? Дойти я, наверное, и сам смогу, но подняться...
– Нет, пока что не вставай, – возразил базилевс. – Успеешь. А солнце тебе вреда не причинит.
С этими словами он сгреб в кучу с десяток овчин, вытащил их из грота и, вернувшись, подхватил троянца на руки и вместе с ним вышел на лужайку.
Гектор зажмурился.
– О! Я сейчас ослепну!
– Бог Гелиос[24] слишком рад встрече с тобой, он давно тебя не видел! – рассмеялся Ахилл, раздвигая плечами ветви и осторожно поворачиваясь так, чтобы они не хлестали раненого по лицу. – Ничего, сейчас твои глаза привыкнут. Вот здесь мы сегодня будем завтракать.
Выходя перед тем из грота, он соорудил возле запруды, в углублении берега удобное кресло из овечьих шкур, устроенное таким образом, чтобы можно было сидеть, опираясь спиной. Он помнил, что троянцы, в отличие от ахейцев, предпочитают есть сидя, а не полулежа. Впрочем, живя в боевом лагере, он привык есть так же.
Когда вся приготовленная с вечера снедь была принесена на берег, а блюда и чашки расставлены на одной из шкур, Гектор вдруг сказал:
– Ахилл, ты говорил, что молоко прокисло... А ведь, помнится, ты приносил целый кувшин вина и добавлял мне его в воду.
– Ну да, и сейчас добавил, – кивнул базилевс.
– А нельзя ли принести этот кувшин и попробовать вино?
Ахилл усмехнулся:
– Ты прав: вино уж никак не могло прокиснуть от грозы. И с ним наше ожидание будет короче...
Он принес объемистый кувшин и пару серебряных кубков, но перед тем, как наполнить их, заколебался:
– Вино очень крепкое. Разбавить?
Гектор вдруг вспыхнул:
– Я не ребенок! И терпеть не могу разбавленого вина! Если хочешь, разбавляй себе!
– О, только не сверкай глазами так грозно! – Ахилл опустил голову, подавляя новый смешок. – Что ты станешь делать, если я испугаюсь и убегу?
– Утоплюсь! – отозвался Гектор, закатываясь смехом. – Вода так и зовет...
– А вот это – хорошая мысль! – воскликнул базилевс и вскочил: – А ну-ка, окунись для начала!
Ахилл снова подхватил раненого и, не снимая с себя сандалий и туники, вместе с ним вошел в прозрачную и прохладную воду озерца. Он зашел по грудь, так, чтобы вода не коснулась раны на шее Гектора, осторожно опустил свою ношу, дав Приамиду коснуться ногами дна, и тут же бережно подхватил его за локти. Они стояли как раз в том месте, где ручей переливался через запрудившую его преграду, там, где его движение ощущалось еще сильно, настолько сильно, что вода, казалось, толкала их и обволакивала, мягко, но властно увлекая за собою.
– Ну что же? Хорошо? – спросил базилевс.
Гектор, продолжая смеяться, окунул лицо в воду, потом подхватил ее пригоршней и плеснул в Ахилла:
– Чудесно! Какая легкость! Нет, постой, не выходи на берег... Я хочу еще почувствовать эти струи ручья, эту прохладу, этот жар солнца, что льется сверху... Самые обыкновенные ощущения... А я и не знал, как это все невероятно!
Спустя некоторое время они, развалившись на овечьих шкурах, одним духом осушили полные кубки.
– Хорошо! – выдохнул Гектор, поводя мокрыми плечами.
– Хорошо! – Ахилл вновь налил вина и хотел было по привычке нарезать мяса для раненого, но тот выхватил у него тушку цесарки и, решительно оторвав от нее порядочный кусок, принялся за еду, отщипывая кусочки от лепешки и заедая ими мясо.
– Вкусней не бывает! Давно мне так не хотелось есть... И вина давно так не хотелось. Налей-ка еще.
– Уже налил! – отозвался Ахилл. – И я пью за скорое возвращение твоей жены, в котором, как ты понимаешь, не сомневаюсь... Поверь мне, Гектор, я не думал, что бывают такие женщины. Разве что амазонки... Но их я никогда не видел. А ты?
К удивлению базилевса, Гектор вдруг покраснел.
– Я-то видел их... Какое хорошее вино! Откуда такое?