Когда Мейснер показал деньги Джимми, тот уставился на них во все глаза. Вот так поворот в истории войны: десятидолларовые банкноты на социалистическую пропаганду чуть ли не валяются в задних комнатах пивных! Как хоть зовут этого малого? Где его можно найти? Мейснер предложил пойти к нему вдвоем, и, наспех поужинав, они помчались разыскивать незнакомца.
V
Джери Коулмен упомянул несколько питейных заведений, где он был завсегдатаем, и в одном из них они действительно нашли его. Джери был человек молодой; говорил он как-то очень уж гладко и не менее гладко был выбрит; Джимми принял его за сыщика — ему не раз приходилось иметь с ними дело в годы бродяжничества. Одет он был хорошо и, видно, следил за ногтями, что, как известно, редко может позволить себе рабочий. Но держался он без всякого фасона, как равный, и попросил называть его просто по имени. Он поговорил с Джимми очень немного, ровно столько, сколько понадобилось для того, чтобы убедиться, что человек он подходящий, а затем вынул несколько банковых билетов и попросил Джимми подыскать ему еще ребят понадежней. Нехорошо, если у одного человека оказывается на руках чересчур много денег — подозрительно; но когда они потратят то, что он им даст на распределение листовок среди рабочих военного завода, на устройство уличных митингов и на выпуск задуманной радикальной газеты, то получат еще сколько угодно там же.
— А где это — там же? —спросил Джимми, но Джери Коулмен лишь многозначительно подмигнул. После некоторого размышления он решил, что, пожалуй, можно и рассказать,— только пусть дадут слово, что без его ведома ни одна душа не узнает об этом. Слово они тут же дали, и Джери объявил, что он представитель Американской Федерации Труда. Решено вовлечь в профсоюз рабочих местных военных заводов и установить восьмичасовой рабочий день. Но хозяева ни в коем случае не должны пронюхать про это дело — ни слова никому, кроме тех, кого он, Коулмен, сочтет достойным доверия. Вот Джимми и Мейснеру он доверяет — пусть они знают, что их поддерживает огромная трудовая организация; она будет им помогать, невзирая ни на какие издержки. Надо думать, что деньги они, конечно, используют добросовестно.
— Да вы что! — не выдержал Джимми.— За кого вы нас принимаете? За мошенников, что ли?
Коулмен поспешил их уверить, что он, слава богу, разбирается в людях. А Джимми сердито добавил, что тот, кто ищет легкого заработка, не стал бы заниматься социалистической пропагандой. Рабочие-социалисты и их представители никогда не присваивали общественных денег, чем-чем, а этим они могут похвастаться. Мистер Коулмен, то есть Джери, получит счет на каждый потраченный ими доллар.
Как раз на этот самый вечер было назначено собрание комиссии по пропаганде, состоявшей из шести самых активных членов организации. Джимми и Мейснер явились со своим неожиданно обретенным богатством, которое, как им казалось, так и оттягивало карман, прямо на заседание и, заявив комиссии, что они собрали деньги для нужд пропаганды, выложили перед пораженными товарищами сто долларов.
Председатель комиссии только что получил из Чикаго от Центрального комитета партии образец новой листовки: «Накормите сперва Америку». Таких листовок можно было выписать сколько угодно и по очень низкой цене — доллар или два за тысячу. Комиссия могла теперь тут же дать телеграмму: «Срочно вышлите десять тысяч листовок». Кроме того, партийный комитет штата предложил прислать товарища Симена, автора книги, направленной против войны, чтобы тот в течение двух недель ежедневно выступал в Лисвилле с речами. Организация отклонила было это предложение за недостатком средств, но теперь, получив такой вклад, комиссия могла спокойно выложить необходимую Сумму в пятьдесят долларов. И потом, товарищу Геррити пришла в голову такая мысль: сейчас он проводит уличные митинги по вечерам каждую среду и субботу; если же у него будет помощник, что обойдется в пятнадцать долларов в неделю, митинги можно будет устраивать ежедневно. Тут вмешался Джон Мейснер: он уверен, что и на это они получат деньги, дело только за (решением. И решение было немедленно вынесено.
VI
Заседание окончилось, а Мейснер и Джимми остались для совещания с Геррити, Шнейдером и Мэри Аллен: все трое входили в состав комиссии по изданию «Уоркера». Джимми рассказал, как они встретились с профсоюзным деятелем; ничего больше сказать о нем они не имеют права, но комиссия сама может встретиться с ним. Этот человек берет на себя все издержки, если только, газета сразу же начнет призывать рабочих «Эмпайра» к забастовке. Можно это обещать? Товарищ Мэри Аллен рассмеялась: странно, что кто-то сомневается в этом! Товарищ Мэри была из квакеров: она любила человечество с поистине религиозным фанатизмом,— просто удивительно, до какой степени любовь ко всему человечеству может ожесточить сердце! Когда она отвечала Джимми, ее бледное с острыми чертами лицо так и вспыхивало, а тонкие губы сжимались. Разумеется, «Уоркер» будет бороться против богачей, наживающихся на войне,— во всяком случае до тех пор, пока она, Мэри Аллен, работает в комиссии!
В конце концов решили, что товарищ Мэри увидится утром с Джери Коулменом, и если окажется, что его обещание не пустые слова, то завтра же вечером она созовет комиссию в полном составе. Комиссия была уполномочена действовать самостоятельно, как только будут собраны необходимые средства. Поэтому, если Коулмен не подведет, первый номер газеты может выйти на следующей неделе. Уже есть редактор: товарищ Джек Смит, ныне репортер лисвиллского «Геральда», буржуазной газеты; он чуть ли не месяц тому назад написал несколько передовиц для «Уоркера» и теперь показывает их всем членам организации.
Счастливые возвращались Джимми и Мейснер домой — в этот вечер они сделали для социализма больше, чем за всю свою жизнь! Вдруг они услышали глухие удары набата: где-то пожар! Судя по количеству ударов, выходило, что горит по соседству с их домом. Промчалась, рассыпая снопы искр, пожарная машина. Оба пустились бегом. Пробежав несколько домов, они увидели на небе зарево, и сердце у них так и оборвалось... а бедный Мейснер проговорил, задыхаясь от быстрого бега, что забыл уплатить страховой взнос за последний месяц.
На улице становилось все многолюдней. Пока Джимми и Мейснер бежали, они сообразили, что горит слишком близко,— их дом во всяком случае в безопасности; да и такого зарева не могло быть, сколько бы лачуг ни горело. И вдруг в толпе закричали:
— Это «Эмпайр»! Горит старый завод!
Промчалась пожарная машина, пронзительно визжа сиреной, за ней другая — начальника пожарной команды,— оглашая улицу резким звоном колокола. Еще один знакомый поворот — и Джимми увидел, что далеко, в самом конце улицы, целый угол заводского корпуса, в котором он четыре года простоял около винторезного станка, превратился в огромный вздымающийся к небу вихрь пламени!
Глава V ДЖИММИ ХИГГИНС ПОМОГАЕТ КАЙЗЕРУ
I
Джимми Хиггинеследил с крайним неудовольствием за тем, как война, вопреки всем его стараниям, постепенно захватывала Лисвилл. Вот, например, эти самые истории о немецких шпионах. Ну что может быть нелепей! Такая чушь! Когда Джимми слышал их раньше, он подымал рассказчиков на смех, говорил, что они олухи, каких свет не видывал, что им еще нужна соска. Джимми относил истории о немецких шпионах к разряду сказок о домовых, ведьмах и водяных. Но теперь он был совершенно сбит с толку, потому что в городе началась такая шпиономания, какая ему и во сне не снилась! Все почему-то вдруг решили, что «Эмпайр» подожгли германские агенты. Никто в этом даже не сомневался, и не успели потушить пожар, как в подтверждение этой версии уже рассказывали сотни самых различных историй. Будто бы сразу в нескольких местах произошли взрывы и пламя охватило все здание, причем сторож, всего лишь за две минуты до этого проходивший по заводу, увидев, что горит бензин, бросился бежать и едва сам не погиб.
На следующее утро лисвиллский «Геральд», не жалея крупного шрифта, пересказал все эти истории, утверждая, что завод буквально кишит германскими агентами, действующими под видом переодетых рабочих.
За день полиция успела арестовать человек двенадцать немецких и австрийских рабочих — людей, совершенно ни в чем не повинных, или по крайней мере неповинных с точки зрения Джимми, поскольку двое из них были членами местной социалистической организации. Миссис Мейснер услышала от кого-то, что вообще все немцы в городе будут арестованы. Бедная женщина до смерти перепугалась и решила, что муж должен немедленно бежать. Джимми удалось, однако, убедить их, что это наихудший выход из положения, и Мейснер остался. А Джимми целых три дня был нем, как рыба,— невероятный для него подвиг, испытание, более суровое, чем тюремное заключение.
Он думал, что остался навсегда без работы. Но тут он опять-таки недооценил силы, державшие в своей власти его жизнь,— золото, хлынувшее в Лисвилл из России. На другой же день после пожара ему сообщили, что он может явиться на работу, старик Гренич, опасаясь, что машиностроительная компания Хабберда перехватит у него рабочих, нанял всех без исключения, квалифицированных и неквалифицированных, расчищать заводскую территорию после пожара. А через пять дней прибыла на грузовиках первая партия строительных материалов, и началось восстановление завода. Некоторые станки, не очень пострадавшие от пожара, тут же починили, и — что самое поразительное! — уже через две-три недели они работали полным ходом под брезентовым навесом, а тем временем вокруг них росли стены капитального здания. Словом — деловой размах, снискавший Америке
всемирную славу.
Говорили, что старик Гренич даже помолодел: сбросив пиджак и оставшись в одной жилетке, он сам работал по двадцать часов в сутки и ругался еще пуще прежнего. Даже ветрогон Лейси Гренич, его сынок, покинул сверкающие огнями рестораны Бродвея и явился помочь отцу выполнять контракты. Выполнение этих контрактов стало как бы культом в Лисвилле; ажиотаж перекинулся даже на рабочих, и Джимми оказался в положении человека, на которого надвигается морской вал, грозя сбить с ног и унести в открытое море.
II
Издание «Уоркера» пришлось отложить, и вот почему. Когда на другой день после пожара товарищ Мэри Аллен отправилась .разыскивать Джери Коулмена, оказалось, что этот таинственный и щедрый обладатель десятидолларовых билетов исчез. Прошла Целая неделя, прежде чем он снова появился, а за это время произошли новые события и в самой организации и во внешнем мире. Начнем с событий во внешнем мире как более важных. Английский пассажирский пароход, краса и гордость Атлантического флота, со множеством американских миллионеров на борту, без всякого предупреждения был торпедирован немецкой подводной лодкой. Погибло свыше тысячи пассажиров — мужчин, женщин, детей. Весь цивилизованный мир содрогнулся от ужаса. И перейти к обсуждению очередных дел на заседании лисвиллской организации, которое состоялось как раз на другой день вечером, оказалось делом чрезвычайно нелегким:
Все спорили, никто не садился на место.
— Хорошо же должно быть правительство, если по его приказу совершаются подобные преступления. А командир корабля, выполнивший этот приказ? — возмущался товарищ Норвуд, молодой адвокат.
— Германское правительство,— возражал Шнейдер с пивоваренного завода,— сделало все, что могло — в разумных пределах, конечно. Оно опубликовало в нью-йоркских газетах предупреждение, что пароход будет атакован, заранее сняв с себя тем самым ответственность за пассажиров. Но женщинам и детям непременно надо было ехать на пароходе с огнестрельными припасами!
— С огнестрельными припасами?! — воскликнул Норвуд.
Шнейдер протянул ему газету и ткнул пальцем в сообщение, где говорилось, что «Лузитания» везла партию снарядных стаканов.
— Огнестрельные припасы! — фыркнул адвокат.
— А для чего же, интересно, еще могли предназначаться эти самые стаканы, как не для того, чтобы убивать немцев! Весь мир напал на немцев — им поневоле приходится защищаться!
Товарищ Шнейдер и в самом деле производил впечатление человека, на которого напал весь мир. Лицо и шея
его побагровели, и было ясно, что в эту минуту он готов защищаться всем, что попадется под руку.
Неожиданно выступил товарищ Кельн, огромный стеклодув:
— Германское правительство официально заявило, что «Лузитания» была вооружена пушками.
Норвуд в ответ расхохотался, и немцы дружно ринулись в бой: а какие он может привести доказательства, что это не так? Уж не намерения ли британского правительства? Недаром говорят: «Коварный Альбион»!
— Поражаюсь я вам, немцам,— произнес молодой адвокат.— До войны вы на чем свет стоит ругали кайзера, а теперь готовы с пеной у рта защищать его!
А я поражаюсь вам, американцам,— отпарировал Шнейдер,— вы готовы с пеной у рта защищать этого короля Георга. Все газеты Уолл-стрита вопят, что Америка должна вступить в войну, потому что погибло, видите ли, несколько миллионеров!
— Вы, очевидно, забыли, что большинство погибших — рабочие.
— Ха, ха, ха! — рассмеялся товарищ Станкевич.— Оказывается, Уолл-стрит любит рабочих!
Товарищ Мэри Аллен, любившая вообще все человечество, подхватила:
— В самом деле, представьте себе, что рабочие погибли в руднике, при катастрофе, из-за алчности и преступной небрежности хозяина или от какой-нибудь легко предотвратимой профессиональной болезни. Или, скажем, в результате пожара на фабрике — из-за того, что нет запасных выходов. Никто на Уолл-стрите не выразил бы желания немедленно начать войну.
С этим доводом должны были согласиться все социалисты. Все понимали, что гибель «Лузитании» вызвала столько шуму потому, что она затронула интересы привилегированного класса, интересы людей, имеющих вес в обществе, людей, о которых писали в газетах и которым не полагалось терпеть неудобства даже во время войны. И хотя Джимми и был возмущен поступком немцев, поднятая Уолл-стритом шумиха вызывала у него раздражение.
Слово взял молодой Эмиль Форстер — его слушали с напряженным вниманием. По его мнению, обе стороны всегда в чем-то правы, а в чем-то нет. Впрочем, так всегда бывает в спорах. Говоря о погибших английских и американских детях, не следует забывать о миллионах немецких детей, которых английское правительство намерено предать голодной смерти. Вот какой ценой поддерживается британское морское могущество. Кроме того, большая часть средств связи и информации находится под английским контролем. Англичане считают, что они апеллируют к закону, но в сущности это просто обычай, и обычай очень для них удобный. Так, например, английские крейсеры используют свое право обыскивать суда и снимать с них команду, тогда как подводные лодки делать этого, конечно, не могут. Шум, поднятый англичанами по поводу «закона», есть не что иное, как попытка помешать Германии пустить в ход единственное ее оружие. Честно, положа руку на сердце, спросите себя: неужели отправить людей на дно большее преступление, чем предать их медленной голодной смерти?
— Все эти споры о немцах и англичанах,— вмешался Неистовый Билл,— у меня вот где сидят! Да неужели же, ослы вы упрямые, вы не видите, что играете на руку хозяевам? Сидите тут и препираетесь, вместо того чтобы поднимать рабочих на настоящую борьбу.
Маленькая, сухопарая фигурка Станкевича снова пришла в движение: вот почему он ненавидит войну — война разъединяет рабочих. Ничего хорошего о «ей не скажешь.
— Ну, положим, кое-что хорошее о ней можно сказать! — Неистовый Билл, по своему обыкновению, усмехнулся.— Война дала рабочим оружие и научила их обращаться с ним. А что, если в один прекрасный день они обратят это самое оружие в другую сторону и будут сражаться за самих себя?
III
Наконец, товарищ Геррити попытался, как председатель, перейти к текущим делам. После того как был зачитан протокол предыдущего заседания и приняты новые члены, товарищ Мэри Аллен доложила от имени комиссии о том, как обстоят дела с изданием «Уоркера». Деньги были собраны полностью, и первый номер газеты предполагалось выпустить на будущей неделе. Теперь всем членам организации предстоит работать, что называется, не жалея сил, как никогда раньше. Глядя на худенькое, горевшее неугасимой верой лицо Мэри Аллен, все невольно заразились ее воодушевлением.
Все — кроме адвоката Норвуда. После ухода доктора Сервиса он был главным смутьяном, выступавшим в защиту союзников. Норвуд встал и произнес небольшую речь. Он был приятно удивлен, услышав, что деньги собрали так быстро. Но, поскольку его тревожили сомнения, он навел справки. Здесь кроется какая-то тайна. Новая газета, как было только что сказано, должна выступить за проведение забастовки на заводе «Эмпайр», а всем известно, что в настоящее время некоторые враждебные могущественные силы крайне заинтересованы в устройстве забастовок на военных заводах.
В ту же секунду с места вскочил Неистовый Билл.
— Уж не возражает ли товарищ против требований рабочих военных заводов ввести восьмичасовой рабочий день?
— Нет,— ответил Норвуд,— конечно, нет; но если мы хотим бороться в союзе с кем-то, мы, разумеется, должны знать, что представляет собой наш союзник и какие цели он преследует. Я узнал,— все почему-то избегают говорить об этом,— что крупная сумма была внесена каким-то неизвестным лицом.
— Он организатор АФТ[4],— вырвалось у Джимми. От волнения он совершенно забыл о своей клятве соблюдать строжайшую тайну.
— Ах, вот как! — сказал Норвуд.— Как его фамилия? Все молчали.
— А предъявил он свое удостоверение? Опять молчание.