Не боись, достопочтенный господин, это я — Циркуль…
И вновь Птицелов не посмел ругаться вслух. Он слышал, что сам доктор Таан был против того, чтобы отправлять Циркуля на раскорчевку. Принесло ведь…
Кушать хочешь? — дэк пододвинул к Птицелову открытую консервную банку. — Половинку тебе оставил — можешь пересчитать до зернышка. А по ночам оно ведь особенно кушать хочется, да?
Что верно, то верно. У Птицелова мгновенно забурчало в животе. Конечно, еда эта препаршивая. Но срок годности всего-то в прошлом году закончился, значит, нужно брать, ежели предлагают, и не жаловаться.
Чего надобно? — спросил Птицелов, подтягивая банку к себе.
Циркуль быстро-быстро потер небритый подбородок.
Чего надобно мне, тем не будешь ни сыт, ни богат, — проговорил псих скороговоркой. — Слышал от хороших людей, будто умеешь ты отличать, что правда, а что брехня. Правда — брехня, брехня — правда, да? — он захихикал, вытер выступившую на глазах влагу. — Молодец! Молодец, достопочтенный. Я ведь псих знатный. Меня даже в «Волшебном путешествии» два раза показывали. Вернее, не меня, а мою бредятину. Ментоскописты белугами ревели! Да, белугами, ты не удивляйся, достопочтенный.
Слышал от хороших людей?.. Птицелов мысленно хлопнул себя по лбу. Никак, Облом отомстил?
А вот ты кушай бобочки, достопочтенный, мягкие, жирненькие бобки, и слушай, что я тебе рассказывать стану. Выслушаешь, тогда скажешь, кто такой Углу Кроон, прозванный Циркулем за то, что выдергивал людям глазные яблоки тем самым инструментом. Больной он на голову или на какое иное место? — и Циркуль снова захихикал. — Понимаешь, очень важно знать, — он снова перешел на свистящий шепот, — что есть моя жизнь? Правда или ложь?
Птицелов прикинул, что в случае чего с одним сумасшедшим он как-нибудь да управится. Сунул пальцы в консервную банку и приготовился слушать.
Я только прилягу ряаом, — Циркуль принялся моститься под боком у Птицелова. — А то, сам знаешь… — он ткнул пальцем в сторону кормовой надстройки, на которой сияли прожектора. — Очень не хочу, чтоб на нас обратили внимание!
Только не сильно прижимайся! — проворчал Птицелов.
Я ведь механизатор, — начал Циркуль. — Сызмальства при сельской технике. Образование на тракторном дворе получал и в поле. Любил я землю — ту, что незараженной осталась, век бы на ней трудился. Трактор у меня был атомный — мощный, зверюга. Пахал я на нем, культивировал и сеял. Вот, и возвращался однажды с сева через Хренов Яр — есть в наших краях такое местечко, вечно там туман и грязь. Застрял на ночь глядя, хоть и машина у меня была — зверюга, а не машина. Хотел подмогу вызвать, да в рации транзистор хлопнулся. Что ты будешь делать? Пешим ходом далеко не уйдешь — упырь сцапает. Сижу я, в общем, себя корю — зачем поехал через Хренов Яр? Потом вижу: светло за деревьями стало. Вроде как машина подъехала и дальним светом через деревья бьет. Ну, я на радостях выскочил, не подумав. Помчался, как бабочка, на огонек. И вижу: навстречу мне из света идет… Вроде человек, только высокий. Топор в руках держит. Ну, тут я слегка струхнул. И человек — не маленький, и топор на секиру похож. Хотел назад бежать, была у меня в кабине монтировка припасена…
Циркуль перевел дыхание. Поглядел на Птицелова, а тот замер с выпученными глазами. Забыл даже, что полон рот бобов и что надо бы жевать.
Хочешь сказать, я — брехло чокнутое? — снова зашептал Циркуль.
Птицелов сделал над собой усилие и проглотил бобы.
Говори дальше, — потребовал он сиплым голосом.
Дальше-дальше! — глаза Циркуля заблестели. — А дальше самое сочное начинается. Всем было интересно, что там дальше. Дальше — золотая серия «Волшебного путешествия»!
Птицелов выбросил за борт банку с остатками снеди. Сграбастал Циркуля —· опасного и непредсказуемого психа — за грудки:
Рассказывай, что было потом!
По палубе скользнул круг света — кто-то навел на них один из прожекторов кормовой надстройки.
Эй, милые! — окликнули с мостика. — Заканчивай семейную ссору! Утром, массаракш, будете выяснять, кто из вас навонял под одеялом!
Циркуль оскалился, показал пеньки зубов. Птицелов разжал пальцы, и псих упал на спину. Очутился я в каком-то мешке. Было тесно, и я очень испугался. Подумал, что меня похоронили заживо, — забормотал Циркуль, как будто в трансе. — Как только я об этом подумал, мешок стал расширяться: расти вверх и в стороны, Не успел я удивиться, а уже вдруг понял, что мне можно встать и даже размять косточки. Я пошел вперед и — будь я проклят! — мешок тоже начал двигаться! Я шел, шел. Час, другой, а все на месте. Как, массаракш, хомяк в колесе. Ни туда, ни обратно, а все время на одном месте. Я очень устал, потому что было непонятно сколько времени и куда я шел. Потом захотелось спать, лег на пол и уснул. А проснулся, когда почувствовал, что с руками моими что-то не так. Мне показалось, будто что-то забралось под кожу и теперь ощупывает каждую жилку и каждую косточку. Я затрепыхался и начал кричать, потом вдруг до меня дошло, что это вроде медосмотра и что бояться не нужно. Странно, но я сразу успокоился. Перестал кричать и встать больше не пытался. А медосмотр уже перешел на горло, потом — на грудь и живот. Было неприятно, но почти не больно. Я опять начал беспокоиться: у меня ведь камень нашли в мочевом пузыре, ну, после войны врачи нашли. Думал, как бы этот медосмотр его не потревожил и не передвинул… Но все обошлось. Только
уснул.
…Ему почему-то снились коровьи туши. Ряды растянутых за лапы бурых коровок. На коровок было жалко глядеть: словно поработал над ними начинающий мясник, у которого ко всему прочему руки не из того растут. Он плыл мимо туш по ярко освещенному коридору — не шел, а именно плыл, словно был невесом, — и происходило это: по его воле. У Кроона больше не было воли. Ни воли, ни страха, ни ожиданий. Гул в ушах и больше ничего. Кроон стал сродни коровьих туш. Только мясник с ним еще не поработал. Не успел, наверное.
Впереди заметались тени.
Страх так и не пришел, когда его подхватили за руки и потащили вперед по коридору. Углу Кроон хорошо их разглядел. Так разглядел, что вовек не забудет. Они были низкорослыми и фигурами походили скорее на подростков, чем на взрослых людей. Руки и ноги — короткие, но сильные. Неестественно большие и круглые головы покрыты серебристым мехом. Лица тоже оказались почти детскими: мягкие черты, маленькие рты и носы. Но глаза…
Глаза были нечеловеческими. Желтые, с узкими зрачками глаза змей.
Едва Углу Кроон заглянул в их тревожную желтизну, как тут же проснулся.
Но на этом его кошмар не закончился…
…Увидел, что одна сторона мешка, из которого я никуда не делся, стала прозрачной, — шептал Циркуль, глядя на светящееся небо. — Мне, как и раньше, было боязно, но любопытство раздирало непреодолимое. Я подошел к этому окну и посмотрел сквозь него. Я увидел черноту, засеянную ледяными искорками, словно чернозем — просом. Я увидел малую часть чего-то огромного, округлого. И будто бы пенного, точно пенная шапка в кружке пива. Я стоял, вытаращившись. Стоял очень долго, на моих глазах пенная белизна вдруг стала ослепительной, а затем — заблистала начищенным золотом. И после этого над округлостью точно электросварка вспыхнула. То поднялась над пенистой громадиной новая искра. Она была в миллион раз ярче других ледяных искорок, разбросанных по черноте. Она выглядела так, словно весь Мировой Свет собрали неводом с небес, а потом сжали, стиснули, скомкали в одну точку. В лицо мне дохнуло жаром, прозрачная сторона мешка тут же потемнела, уплотнилась, и я снова оказался в сумраке.
Циркуль лег на бок, сунул руку под ворот комбинезона, стал там копошиться, словно вшей ловил. — Я очнулся на рассвете в кабине трактора, — заговорил он торопливо. — Вроде бы ничего не изменилось, вроде уснул старый дурак за баранкой. Ан нет! Кругом следов упыриных — тьма! Дали бы они мне выспаться — держи карман шире! Я-то не на танке въехал в Хренов Яр, а на тракторе. Там ветровое стекло большое и сеточка за ним стальная — знаю, что любой упырь ее мигом в клочья порвет. В общем, достали бы меня из кабины, будь я в ней. Понимаешь? Достали бы и кишки мои на ветках развесили! И что тогда? Тогда выходит, будто не было меня в Хреновом Яру той ночью! Он наконец вытащил руку из комбинезона. Поднес сжатый кулак Птицелову под нос.
Разжал пальцы — на грязной ладони поблескивал каменный обмылок с острыми, как бритва, краями.
— Вот оно — мое золотце! Гляди! Гляди! — не мог успокоиться Циркуль. — Я его теперь всегда с собой ношу. Память о том, как меня в гости — ха-ха-ха! — пригласили. Это камень, который до той ночи сидел в моем мочевом! А они вынули каменюку из брюха и в карман пиджака подсунули! Чтоб помнил, массаракш! Чтоб помнил! — Циркуль схватил Птицелова за плечо. — Теперь ответь, правду я тебе рассказал или нет? Ответь мне сейчас же!..
— Вот оно — мое золотце! Гляди! Гляди! — не мог успокоиться Циркуль. — Я его теперь всегда с собой ношу. Память о том, как меня в гости — ха-ха-ха! — пригласили. Это камень, который до той ночи сидел в моем мочевом! А они вынули каменюку из брюха и в карман пиджака подсунули! Чтоб помнил, массаракш! Чтоб помнил! — Циркуль схватил Птицелова за плечо. — Теперь ответь, правду я тебе рассказал или нет? Ответь мне сейчас же!..
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Циркуль вскрыл вены на рассвете следующего дня.
Оказалось, что нести бремя заново открытой истины не легче, чем держать на плечах небесную твердь. Остаток ночи Циркуль размышлял, глядя на мерцание глади Голубой Змеи. Он перебирал свою жизнь от голопузого детства, омраченного войной, до
оранжево-комбинезонной действительности этих дней. Неожиданно Циркуль понял, что быть сумасшедшим преступником в нынешнем мире проще и удобнее, чем пытаться идти навстречу неизвестности, взирающей на тебя сквозь приоткрытую дверь в прошлое.
Ведь он давно привык считать те воспоминания бредом. Страшной, абсолютно не привязанной к реальности бессмыслицей.
Правда…
Правда — не просто горькая пилюля. Это яд, и нужную дозировку рассчитать порою невозможно.
В дело пошел заветный камешек с острыми краями. Инструмент, конечно, не самый удобный, но Циркуль зарылся в спальник с головою, стиснул зубы и пилил, пилил, пилил… Раны получились недостаточно глубокими, и Углу Кро- он больше часа терпеливо истекал кровью, притворяясь спящим. Когда же началась побудка, все тайное стало явным.
Медик дэков не сопровождал, но и среди них нашлась пара-тройка бывших врачей. Так что бледного и неспособного сопротивляться Циркуля вынули из спального мешка. Крепко- накрепко перетянули нерадивому самоубийце истерзанные запястья бинтами из индивидуальных медпакетов, что отыскались у охранников. Затем напоили настоящим сладким чаем и перенесли в тень от кормовой надстройки отлеживаться.
— Лучше вы б его повязали, парни, — предложил дэкам-врачам Облом, которого нынче все называли Обломом Сладкоголосым. — Поймешь тут, какой расклад у этого психа на уме.
А еще через несколько минут после этого на баржу напал мезокрыл, и всем стало не до полуживого сумасшедшего. Циркуль все-таки оказал дэкам напоследок медвежью услугу: тварь выследила посудину по запаху его крови.
Птицелов привык иметь дело с диким зверьем долины Голубой Змеи: и с нормальными животными, и с мутантами. Со стремительными убийцами ящерами-мясоедами приходилось состязаться в реакции и скорости. С ночными чудищами — упырями, которые — к чему кривить душей? — были разумнее некоторых людей, он бился, используя хитрость. Да чего с ним только не случалось в пропахших старым железом лесах! А тут Птицелов попал впросак и понял, что цена его прежнему опыту — ломаный грош.
Мезокрыл не был похож ни на одно виденное им животное.
…Нечто огромное, ромбовидное. Очень быстрое и очень верткое. Злобное и кровожадное. В то же время — расчетливое, способное выверять перед атакой каждый удар.
Если это мутант, то чье семя дало ему жизнь?
Как ни верти головой, а мезокрыл постоянно ускользал от взора и оказывался за спиной. Он взмывал к небесам, а затем нырял вниз, приноравливаясь для нападения. Он менял направление полета непредсказуемым образом. Птицелов заметил лишь перепончатые крылья с розовой мембраной и длинный хвост вроде как с костяной пилой на конце.
Охранники били в «молоко». Карабины трещали безостановочно. В этой хаотичной стрельбе — одновременно и во все стороны — ощущалось отчаяние. Охранникам казалось, что мезокрыл неуязвим и что редкие пули, которые нашли цель, для мерзкой твари не опаснее мыльных пузырей.
Кто-то всадил очередь в кормовую надстройку — загремели по палубе осколки стекол, взорвались прожекторы. Дэки метались туда и сюда, уходя от ромбовидной тени. Дэки толкались, падали и топтали друг друга. В узких люках, через которые можно было попасть на нижние палубы, и на трапах возникли заторы. Те делинквенты, что угодили в эти нехитрые ловушки, орали благим матом, дергали руками- ногами. А проклятое чудище, ощутив беспомощность людей, бесновалось еще сильнее.
…Хвост с пилой на конце разит без промаха. Взмах ·— и хлещет на палубу дымящаяся кровь. Взмах — и еще один человек принимается биться в агонии. Тень уносится вверх, вслед ей звучат запоздалые выстрелы. А руки, сжимающие карабин, с каждой секундой ощутимее дрожат. А глаза застилает предательская пелена, и твой друг падает с рассеченной головой…
В конце концов, охранники запаниковали и прекратили стрелять. Забегали вместе с дэками, потом кто-то из них зарылся с головой в парусину свернутых тентов, кто-то спрятался за рангоутом, счастливчики заняли тесные отсеки надстройки.
Птицелову, Облому и Фельдфебелю повезло: в первые же минуты паники они забрались под упавшую на палубу шлюпку. Их попытались было достать за пятки ушлые уголовники, но Птицелов, не глядя, ткнул кулаком один раз, затем — второй. Это помогло — блатные убрались.
Лишь когда все карабины замолчали, мезо- крыл приземлился на палубу.
Птицелов смотрел сквозь щель, как чудище — чешуйчатое, серо-зеленое — бочком приближается к Циркулю. Был мезокрыл высотой в половину кормовой надстройки, и — что удивительно — крылья у него отсутствовали напрочь! Птицелов понял, что тварь не летает, а парит, как воздушный змей, благодаря прозрачной перепонке между длинными передними и короткими задними лапами.
Шаг, другой…
Мезокрыл шел, как калека: выгибаясь и подергиваясь всем телом. В то же время он был могуч и ладно скроен, хоть и отвратителен на вид. Маленькая голова, большую часть которой составлял твердокаменный клюв, моталась на змеиной шее из стороны в сторону. Точно не могла удержаться в одном положении и мгновения! Извивался параллельно палубе хвост с окровавленной пилой на конце. Под лапами мезокрыла корчились раненые люди, но бестия глядела только на Циркуля.
Точно ради него мезокрыл и напал на охраняемую баржу.
А Циркуль стоял, придерживаясь одной рукой за обшивку надстройки. Стоял и улыбался — Птицелов был готов дать голову на отсечение, что так оно и было! — улыбался чудищу, как доброму знакомцу. А в другой руке он сжимал тяжелый армейский пистолет, потерянный кем-то из охранников.
Мезокрыл дернулся в сторону сильнее прежнего, и Птицелов увидел, как темнеет его перепонка, теряя прежнюю розоватую прозрачность. Один за другим прозвучали восемь выстрелов. Циркуль успел разрядить обойму, прежде чем пилообразный наконечник хвоста описал полукруг и вонзился делинквенту в грудь.
А после мезокрыл развернулся, проковылял к борту, перевалился через него. У самой воды развернул перепонки, отыскал восходящий поток и полетел к стене джунглей. Правда, как-то неловко и низковато.
Птицелов отбросил шлюпку. На него тут же зашипел Облом: дескать, почем продаешь корешей? Но перепуганные дэки уже выбирались из щелей, в которых они прятались, словно тараканы. Следом показались охранники: они бормотали ругательства, посмеивались нервически.
Один — ноль в пользу южных джунглей, — высказался Облом. — Однако гвардия и предположить не могла, что поражение будет столь сокрушительным…
Охранники подбирали брошенные карабины, пересчитывали патроны. Бормотали удивленным тоном: «Ты видел, как я ему засадил? Половину рожка — в грудину, но хоть бы хны паскуде!..» А у самих все еще зуб на зуб не попадал…
Хороши, бойцы! — пенял им Фельдфебель. — Не зря ли на вас столько тушенки уходит?
Фельдфебелю сейчас же врезали прикладом по зубам, повалили на палубу и принялись воспитывать по ускоренному методу. Остальные дэки пришли в неистовство. Одетая в оранжевые комбинезоны толпа двинула на помощь Фельдфебелю, охранникам же пришлось занимать круговую оборону.
Облом прочистил глотку и неожиданно для всех гаркнул:
Стоять, доходяги!
Оказалось, что голос у лжедомушника может быть не только сладким, но и вполне командирским. И вроде бы даже привычным к тому, чтобы раздавать указания направо и налево.
Чего разбренчался, гнида? — отозвался начальник охраны и прицелился в Облома.
Мезокрылов в этих краях, что мух над навозом, — продолжал шпарить Облом командирским голосом. — Кровь скорее смойтес палубы, массаракш! Дождетесь, пока каждая тварь в джунглях нас не учует. Мы теперь не на севере, если вы до сих пор не заметили.
Начальник наморщил лоб, соображая. Затем улыбнулся и щелкнул пальцами.
Не прошло и минуты, а Облом уже драил палубу, высунув от усердия язык. Ему помогали еще шестеро дэков. Остальные занимались погибшими и ранеными. Тела убитых мезо- крылом охранников пришлось бросить за борт. За борт отправился и Циркуль, ему так и не смогли разжать пальцы, столь сильно вцепился он в рукоять пистолета. Девятерых раненых перенесли под тент. Были они очень плохи: пила на хвосте мезокрыла с легкостью рассекала и плоть, и кости. Дэки-врачи лишь почесывали затылки.