Биггз ласково улыбнулся.
— Отправляемся с визитом, сэр?
— Конечно, Биггз, отправляемся.
* * *Сантэн проснулась в темноте и прислушалась к грохоту орудий. Они ее пугали. Она знала, что никогда не привыкнет к этой бессмысленной, безумной буре, которая с таким безразличием несет смерть и ужасные раны. Она вспомнила предыдущее лето, когда шато ненадолго оказался в зоне огня немецких батарей. Тогда им пришлось покинуть верхние этажи большого дома и переселиться под лестницу. К тому времени слуги давно покинули их, за исключением Анны, конечно. Крошечная комнатка, которую теперь занимает Сантэн, раньше принадлежала одной из горничных.
С тех пор как на них обрушилась буря войны, весь уклад их жизни решительно переменился. Хотя они и раньше не роскошествовали, как другие дворянские семьи в провинции, все же и у де Тири бывали званые обеды и приемы, они держали два десятка слуг. Сейчас они жили почти так же просто, как их слуги до войны.
Сантэн отмела дурные предчувствия, отбросила одеяло и босиком сбежала вниз по каменному полу узкого коридора. Анна уже была на кухне, подкладывала в печь дубовые поленья.
— Я уже думала подняться к тебе с кувшином холодной воды, — строго сказала она. Сантэн обняла ее и поцеловала, отчего Анна заулыбалась, и стала греться у печи.
Анна налила в медную ванну кипяток, потом добавила холодной воды.
— Прошу, мадмуазель! — приказала она.
— Ох, Анна, может, не надо?
— Живо!
Сантэн неохотно сняла через голову ночную рубашку и вздрогнула от холода. На предплечьях и маленьких круглых ягодицах выступила гусиная кожа.
— Быстрей!
Сантэн встала в ванну. Анна наклонилась и намочила фланелевую тряпицу. Методичными деловитыми движениями она обтирала тело Сантэн, начиная с плеч, проводя вниз по рукам, но при этом не могла скрыть любви и гордости, которые смягчали некрасивость ее красного лица.
«Девочка прекрасно сложена, хотя груди и зад, пожалуй, слишком маленькие». Анна надеялась придать им пышность с помощью хорошей крахмалистой диеты, как только снова будет легче доставать продукты. Кожа девочки там, где ее не коснулось солнце, была гладкая, цвета масла, но на солнце приобретала цвет темной бронзы. Анна находила его безобразным.
— Летом ты должна носить длинные перчатки, — недовольно ворчала она. — Смуглая кожа — фу!
— Быстрей, Анна.
Сантэн сжала свои намыленные груди и вздрогнула. Анна по одной подняла ей руки и промыла густые курчавые волосы под мышками.
Мыло длинными дорожками стекало по стройным бокам, на которых проступали ребра.
— Ой, полегче, — взмолилась Сантэн.
Анна критично разглядывала ее руки и ноги: слишком прямые и длинные, слишком сильные для благородной барышни, а все езда верхом, да бег, да пешие прогулки. Она покачала головой.
— Что еще? — спросила Сантэн.
— Ты поджарая, как мальчишка, у тебя слишком мускулистый живот, чтобы рожать. — Анна провела фланелью по телу. — Эй! Стой спокойно, если не хочешь, чтобы от тебя был запах, как от козла.
— Анна, а тебе нравятся голубые глаза?
Анна хмыкнула, заметив, куда сворачивает разговор.
— Какого цвета будут глаза у ребенка, если у матери они карие, а у отца дивно голубые?
Анна шлепнула ее фланелью по заду.
— Хватит! Твоему отцу такие разговоры не понравятся.
Сантэн не восприняла угрозу всерьез и мечтательно продолжила:
— Летчики такие смелые, правда, Анна? Должно быть, они самые смелые люди на свете. — Она заговорила решительно: — Быстрей, Анна. Я опоздаю и не смогу сосчитать своих цыплят. — Она выпрыгнула из ванны, роняя капли на каменные плиты пола, и Анна закутала ее в согретое у огня полотенце. — Анна, уже почти рассвело!
— Сразу возвращайся, — приказала Анна. — У нас сегодня полно дел. Своей безумной щедростью твой отец едва не довел нас до голода.
— Мы должны были накормить этих храбрых летчиков.
Сантэн быстро оделась и села на стул, чтобы натянуть сапоги для верховой езды.
— Не вздумай бродить по лесу…
— Тише, Анна.
Сантэн вскочила и побежала вниз по лестнице.
— И скорее возвращайся! — крикнула ей вслед Анна.
Нюаж услышал ее шаги и негромко заржал. Сантэн обеими руками обняла его за шею и поцеловала в бархатную серую морду.
— Bonjour, дорогой.
Из-под носа у Анны Сантэн стянула два куска сахара. Нюаж, пока она кормила жеребца, обслюнявил ей руку. Она вытерла ладонь о его шею, а когда повернулась, чтобы снять со стены седло, он мордой толкнул ее в спину, требуя добавку.
Снаружи было темно и холодно, и Сантэн повела жеребца легким галопом, наслаждаясь ледяным потоком воздуха в лицо; нос и уши у нее покраснели, глаза слезились. На вершине холма она остановила Нюажа и залюбовалась мягким свечением рассвета, глядя, как небо на горизонте приобретает цвет спелого апельсина. Позади в небе сверкала поддельная заря, создаваемая непрерывной пальбой артиллерийских батарей, но Сантэн отвернулась от нее и стала ждать самолеты.
Она услышала далекий гул их моторов даже сквозь грохот разрывов, и вот они появились на желтом рассветном небе, стремительные и прекрасные, точно соколы, и, как всегда, она почувствовала, что сердце забилось быстрее, и высоко поднялась в седле, приветствуя их.
Ведущая машина зеленая, с тигровыми пятнами отметок о сбитых врагах: безумный шотландец. Сантэн высоко подняла над головой обе руки.
— Лети с Богом и благополучно возвращайся! — выкрикнула она свое благословение, увидела на мгновение блеск белых зубов под нелепым беретом, и зеленая машина помахала крыльями и пролетела, поднимаясь к зловещим мрачным облакам, нависшим над немецкой передовой.
Сантэн смотрела, как они улетают; самолеты образовали боевой строй за ведущим. Ее охватила беспредельная печаль, ужасное ощущение своей неуместности, ненужности.
— Почему я не мужчина? — громко закричала она. — Почему не могу полететь с вами?
Но они уже исчезли из вида, и она направила Нюажа вниз с холма.
«Они все погибнут, — думала Сантэн. — Все молодые, сильные, красивые молодые люди; останутся только старые, искалеченные и уродливые». Далекий гром орудий подтвердил ее страхи.
— Мне хочется, о, как мне хочется!.. — сказала она вслух, и жеребец повел ушами, прислушиваясь, но она не продолжила, потому что сама не знала, чего хочет. Знала только, что в ней зияет какая-то пустота, которую непременно нужно заполнить, огромное желание чего-то неведомого ей самой, ужасающая печаль обо всем мире. Она оставила Нюажа пастись на небольшом поле за шато и на плече отнесла седло в конюшню.
Отец сидел за кухонным столом. Она небрежно поцеловала его. Полоска через глаз придавала ему лихой вид, хотя второй глаз налился кровью; лицо было рыхлым и отечным, как у ищейки, и пахло от него чесноком и перегаром от красного вина.
Как обычно, они с Анной дружески болтали, и Сантэн, садясь против отца с круглой кофейной чашкой в руках, неожиданно подумала, что отец и Анна — хорошая пара. И сразу удивилась, почему это не приходило ей в голову раньше.
Для нее, деревенской девушки, зачатие не было тайной. Вопреки первоначальным протестам Анны, она всегда настаивала на том, чтобы присутствовать, когда в гости к Нюажу приводили кобыл со всей провинции. Только она могла удержать рослого белого жеребца, когда он чуял кобылу, и успокоить достаточно, чтобы он мог завершить дело, не поранив себя или объект своей страсти.
Рассуждая логически, она пришла к выводу, что мужчина и женщина должны соблюдать те же правила.
Когда она принялась расспрашивать об этом Анну, та вначале пригрозила пожаловаться отцу и вымыть Сантэн рот со щелоком. Сантэн терпеливо настаивала, и, наконец, Анна хриплым шепотом подтвердила ее подозрения. Она через кухню бросила взгляд на графа, и лицо у нее было такое, какого Сантэн раньше никогда не видела, но теперь это становилось логичным и понятным.
Сейчас, глядя, как они разговаривают и смеются, Сантэн почувствовала, что все встает на свои места: тот случай, когда она, увидев кошмар, пришла в комнату Анны и нашла ее пустой; удивление, когда она, подметая спальню, обнаружила нижнюю юбку Анны под отцовской кроватью.
Только на прошлой неделе из погреба, где помогала графу ухаживать за животными в импровизированных стойлах, Анна поднялась с соломой, приставшей к спине и торчавшей из пучка на голове.
Это открытие лишь усилило одиночество Сантэн и ощущение пустоты. Она почувствовала, что совершенно одна, отрезана от мира и лишена цели, пуста и больна.
— Я пойду!
Она встала из-за кухонного стола.
— Ну нет, — преградила ей путь Анна. — А как приготовить обед? Твой отец отдал все, что у нас было, и, мадмуазель, вы мне поможете!
Сантэн хотелось уйти от нее, побыть одной, приспособиться к страшному ощущению пустоты в душе.
— Ну нет, — преградила ей путь Анна. — А как приготовить обед? Твой отец отдал все, что у нас было, и, мадмуазель, вы мне поможете!
Сантэн хотелось уйти от нее, побыть одной, приспособиться к страшному ощущению пустоты в душе.
Она проворно нырнула под вытянутую руку Анны и бросилась к открытой кухонной двери.
На пороге стоял писаный красавец. Такого она еще не видела.
На нем были сверкающие сапоги и безупречные кожаные бриджи светлее его форменной куртки цвета хаки. Узкую талию обхватывал великолепный кожаный пояс с начищенной медной пряжкой, портупея пересекала грудь, подчеркивая ширину плеч. На левой стороне груди крылья — символ Королевских воздушных сил — и ряд разноцветных ленточек. Эполеты, свидетельство его ранга, блестели, а шляпа была тщательно примята в манере ветеранов-летчиков и сидела над невозможно голубыми глазами залихватски набекрень.
Сантэн, которая чуть не споткнулась, пожирала его глазами: он возвышался над ней, как юный бог, и она испытала нечто почти совершенно новое для себя. Живот словно превратился в желе, горячее желе, тяжелое, как расплавленный свинец; эти тепло и тяжесть распространились по всей нижней части тела, так что ноги словно больше не могли держать его. Одновременно ей стало трудно дышать.
— Мадмуазель де Тири.
Это воплощение воинского великолепия заговорило и приветственно коснулось шляпы. Голос был знакомый, и она узнала глаза — небесно-голубые, лазоревые. Левая рука мужчины висела на перевязи.
— Мишель, — неуверенно сказала она и сразу поправила себя: — Капитан Кортни. — Она тут же сменила язык: — Минхеер Кортни?
Юный бог улыбнулся ей. Казалось невозможным, чтобы это был тот самый человек, взъерошенный, окровавленный, грязный, закутанный в дымящиеся тряпки, дрожащий и жалкий, которому она накануне помогала превозмочь боль, слабость и опьянение и забраться в коляску мотоцикла.
Когда он улыбнулся ей, Сантэн почувствовала, что земля у нее под ногами покачнулась. А когда выпрямил спину, она поняла, что планета сменила орбиту и двинулась по новому пути меж звезд. Теперь все стало совершенно иным.
— Entrez, monsieur[23].
Она отступила, и он перешагнул через порог; граф встал из-за стола и торопливо пошел ему навстречу.
— Как ваши дела, капитан? — Он взял руку Майкла. — Как ваши раны?
— Гораздо лучше.
— Немного коньяку поможет еще больше, — предложил граф и искоса взглянул на дочь. В животе у Майкла заныло, и он энергично кивнул.
— Нет, — твердо ответила Сантэн и повернулась к Анне. — Нужно осмотреть рану капитана.
Слабо протестуя, Майкл позволил отвести себя к стулу перед огнем, и Анна расстегнула его портупею, а Сантэн сзади сняла китель с плеч.
Анна размотала повязку и одобрительно хмыкнула.
— Горячей воды, детка, — приказала она.
Они тщательно промыли и обсушили раны, затем смазали их свежей порцией мази и снова перевязали чистыми полосками льняной ткани.
— Хорошо заживает, — кивнула Анна. Сантэн тем временем помогала Майклу надеть рубашку.
Она не знала, что кожа мужчины может быть такой гладкой — на боках и на спине. Темные волосы курчавились на шее, и он был такой худой, что позвонки на спине выделялись, как бусины четок. По обеим сторонам от них тянулись полоски крепких мышц.
Она зашла спереди и стала застегивать на нем рубашку.
— Вы очень нежны, — негромко сказал он, и она не посмела заглянуть ему в глаза, опасаясь выдать себя перед Анной.
Волосы у него на торсе густые, вьющиеся и упругие (она невольно коснулась их), а соски на плоской груди темно-розовые, крошечные, однако под ее взглядом они затвердели и стали выпуклыми — этот удивило и очаровало ее. Она не думала, что у мужчин тоже может происходить такое.
— Идем, Сантэн, — строго сказала Анна, и Сантэн вздрогнула, поняв, что разглядывает его тело.
— Я пришел поблагодарить вас, — пояснил Майкл. — И не хотел доставлять хлопоты.
— Ну, какие же тут хлопоты!
Сантэн по-прежнему не смела взглянуть ему в глаза.
— Без вашей помощи я бы сгорел.
— Нет! — ответила Сантэн с ненужной горячностью.
Мысль о смерти этого удивительного человека была совершенно неприемлема.
Теперь она, наконец, снова посмотрела ему в лицо, и ей показалось, что сквозь отверстия в лице видно летнее небо: такими голубыми были его глаза.
— Сантэн, у нас много дел.
Голос Анны звучал резко.
— Позвольте помочь. — Майкл энергично вскочил. — Меня привязали к земле. Запретили полеты.
Анна посмотрела на него с сомнением. Граф пожал плечами.
— Нам пригодилась бы еще одна пара рук.
— Всего лишь проявление благодарности! — настаивал Майкл.
— Но ваш великолепный мундир!..
Анна в поисках поводов для отказа взглянула на сверкающие сапоги Майкла.
— У нас есть резиновые сапоги и комбинезоны, — быстро вмешалась Сантэн, и Анна бессильно развела руками.
Когда Майкл, рослый, стройный, спускался в погреб, чтобы помочь графу вычистить стойла, Сантэн показалось, что даже синяя хлопчатобумажная саржа, или деним, как все ее называли, и черные резиновые сапоги смотрятся на нем элегантно.
Остаток утра Сантэн и Анна провели в огороде, готовя почву для весенних посадок.
Всякий раз как Сантэн находила малейший предлог, она спускалась в погреб, останавливалась там, где работал Майкл, и между ними завязывался отрывистый смущенный разговор. Потом на лестнице показывалась Анна:
— Да где эта девочка? Сантэн! Ты что это там?
Как будто не понимала!
Вчетвером они поели на кухне: омлет с луком и трюфелями, сыр, хлеб из непросеянной муки и бутылка красного вина. (Сантэн смягчилась, но не настолько, чтобы отдать ключ от погреба отцу. Бутылку она принесла сама.)
Вино подняло настроение, даже Анна выпила стакан и позволила то же самое Сантэн, и разговор оживился, потек свободно, изредка прерываясь взрывами смеха.
— Капитан, — граф наконец с расчетливым блеском в единственном глазу обернулся к Майклу, — чем вы и ваши близкие занимаетесь в Африке?
— Мы фермеры, — ответил Майкл.
— Арендаторы? — осторожно спросил граф.
— Нет, нет, — рассмеялся Майкл. — Мы обрабатываем собственную землю.
— Землевладельцы? — Тон графа изменился: всему свету известно, что единственное подлинное богатство — это земля. — И велико ли ваше родовое поместье?
— Ну… — Майкл слегка растерялся, — довольно большое. Понимаете, это семейное владение, оно принадлежит моим дяде и отцу…
— Вашему дяде-генералу? — продолжал выспрашивать граф.
— Да, дяде Шону…
— Сто гектаров? — не унимался граф.
— Несколько больше.
Майкл ерзал на скамье и мял в пальцах кусочек хлеба.
— Двести?
Граф смотрел с таким ожиданием, что Майкл не мог больше уклоняться от ответа.
— В целом, если считать плантации, скотоводческие ранчо, а также землю, которой мы владеем на севере, получится около сорока тысяч гектаров.
— Сорок тысяч? — Граф уставился на Майкла, потом повторил вопрос по-английски, чтобы не было недоразумений: — Сорок тысяч?
Майкл неловко кивнул. В последнее время он стал стесняться размера владений своей семьи.
— Сорок тысяч гектаров! — почтительно выдохнул граф. — У вас, конечно, много братьев?
Майкл покачал головой.
— Нет, к сожалению, я единственный сын.
— Ха! — воскликнул граф с явным облегчением. — Ну, не расстраивайтесь!
И по-отцовски потрепал Майкла по руке. Потом посмотрел на дочь и впервые заметил, с каким выражением та глядит на летчика.
«И правильно делает, — довольно подумал он. — Сорок тысяч акров, единственный сын! Моя дочь француженка, она прекрасно сознает, чего стоят су и франк, знает лучше его самого. — Он любовно улыбнулся ей через стол. — Во многом еще ребенок, но в других отношениях умная молодая француженка».
С тех пор как управляющий графа сбежал в Париж, оставив счета и документы имения в полном беспорядке, казну взяла в свои руки Сантэн. Граф не беспокоился о деньгах: для него истинной ценностью всегда оставалась только земля, а его дочь оказалась очень умна. Она даже пересчитала бутылки в погребе и окорока в коптильне. Граф отпил вина и с радостью подумал: «После этой бойни будет так мало пригодных молодых людей… а тут сорок тысяч гектаров!»
— Cherie[24], — сказал он, — если бы капитан взял дробовик и подстрелил несколько жирных голубей, а ты заполнила корзину трюфелями — их еще можно отыскать, — какой ужин был бы у нас сегодня!
Сантэн радостно захлопала в ладоши, но Анна, красная от негодования, взглянула через стол.
— Анна пойдет с тобой, для приличия, — торопливо добавил граф. — Нам ведь не нужен скандал, верно?
«Может, это заронит какие-то семена, — подумал он. — Если они еще не зреют. Сорок тысяч гектаров, merde!»