Рут сама не знала, сколько времени просидела над спящим.
Он лежал без движения, если не считать ровной череды вдохов и выдохов. Солнце незаметно вершило свой путь по небосводу. Лишь когда настал час коктейля (об этом ей подсказал солнечный луч, проникший в западное оконце и осветивший цветочные горшки), Рут сообразила, что нужно раздобыть одежду, мыло и, главное, антисептик, без которого мальчик просто сгниет заживо. Она представила себе гниющий плод — банан или грушу: вот он покрывается пятнами, плесневеет, чернеет, скукоживается… Рут заставила себя встать, бесшумно выскользнула за дверь и поспешила к большому дому.
Ей не удалось войти незамеченной. Сияло безмятежное солнце, с океана дул сладостный ветерок, и собратья-колонисты решили устроить коктейль на свежем воздухе. Еще с тропинки Рут увидела, как они толпятся на веранде, посверкивая бокалами.
— Руги! — завопил Ирвинг Таламус, раскрасневшийся от «Шардоннэ». — Ла Дершовиц! — Он высоко поднял бокал. — О-ля-ля! Собратья по перу ждут тебя на пиру!
Деваться было некуда: нужный человек, только-только начал обращать на нее внимание. Рут ступила на залитый солнцем газон — вся такая грациозная, освещенная сиянием, в облегающей блузке и тесных джинсах, главная героиня собственной кинокартины. Она отметила, что разговоры на веранде стихли, головы повернулись в ее сторону.
— Ах,Ирвинг.
Объятие, приветственный поцелуй (чуть-чуть затянуть), кивок Айне Содерборд, Сэнди Де Хейвену, Регине Макинтайр, непринужденный монолог. Потом кто-то сунул Рут бокал вина, что позволило сделать маленький антракт. Она выдержала паузу и жалобно вздохнула: надо принять душ, переодеться к ужину, сегодня так славно работалось, время пролетело незаметно. Пустой бокал — на поднос. На дальнем конце широченной лужайки покачивали кронами высоченные дубы, в окнах всех трех этажей большого дома отражался закат. Вспорхнуть вверх по ступеням, скрыться с глаз.
Антисептик и пластырь, скорее всего, можно взять в ванной комнате. В вестибюле, слава богу, никого. Три скачка, и лестница позади. Но где достать штаны, обувь, носки, чистую рубашку? Можно пошарить у Саксби, он все равно не заметит, но у него грудь как целый стадион и узкие бедра атлета. Пареньку одежда Саксби не подойдет. То же относится к Сэнди и тощему, долговязому Питеру Ансерайну. Поэт Боб слишком маленького роста, Детлеф Эберкоры, которого поселили на третьем этаже, наоборот, чересчур высок. В Дариене полно магазинов, но придется ждать возвращения Саксби, плыть на пароме, придумывать какие-то объяснения. А объяснять ничего не хотелось, даже Саксби. В ванной Рут нашла и йод, и перекись водорода, и вазелин, и коробочку с пластырями, и пахнущее сиренью мыло в виде разинувшего пасть аллигатора, и полотенце, в которое завернула все это богатство. Прислушиваясь, не идет ли кто по коридору, она вдруг подумала об Ирвинге Таламусе. Вот кто подойдет идеально. Он, конечно, не такой упитанный, как япончик, но примерно того же роста, да и животик имеется. Снизу донесся дружный хохот. Надо торопиться — того и гляди, принесет кого-нибудь отлить выпитое или поправить косметику. Рут тихонечко приоткрыла дверь, прижимая локтем сверток, посмотрела направо, налево, шагнула в холл.
Сердце колотилось как бешеное. Замки в «Танатопсисе» не были заведены, даже внутренние засовы отсутствовали. Септима считала, что ее питомцы заслуживают полного доверия в сфере материальной и что никакие запоры не должны мешать их сексуальному самовыражению — единственным условием должно быть обоюдное согласие. «У нас в „Танатопсисе“ браков не существует, — сообщила хозяйка, приветствуя Рут в самый первый день. — Мы не признаем института семьи. — Септима одарила сияющей улыбкой своего сына, который стоял за спиной гостьи, поглаживая ей запястье. — Мы считаем, что художник имеет право самовыражаться любым угодным ему или ей образом». Вот именно. Рут сейчас как раз этим и занималась: самовыражалась весьма антиобщественным, воровским образом, бродя в одиночестве по коридору второго этажа со свертком под мышкой.
Ее комната осталась слева, комнаты Клары Кляйншмидт и Питера Ансерайна тоже. Если кто-нибудь спросит, что Рут тут делает, она направляется в малую умывальную — не хочет монополизировать ванную: вдруг кому-то вздумается принять душ перед ужином. Миновав дверь Оуэна, Рут шмыгнула за угол. Впереди — лестница черного хода, слева — умывальная, справа — заветное обиталище Ирвинга Таламуса. Рут заколебалась, прислушалась к долетавшим снизу звукам (смех, звон бокалов) и проскользнула в дверь.
Быстрее, сказала она себе, быстрее. Обидно, что у Таламуса комната гораздо просторнее и удобнее. У нее по сравнению с этими апартаментами какая-то коробка из-под обуви. Но сейчас не до обид. Рут прямиком двинулась к шкафу вишневого дерева. Быстрее! — завопил внутренний голос, руки ходили ходуном. Все было как в кино, когда герой проникает в логово убийцы, а убийца непременно возвращается и застигает его врасплох. Она лихорадочно рылась среди вешалок. Пиджаки, рубашки, брюки висели в пластиковых чехлах, прямо из химчистки. Надо взять что-то такое, чего он не хватится. В выдвижном ящике оказалось нижнее белье — розовые, красные, голубые трусы. На ощупь — чистый шелк. На миг Рут представила, как тугая ткань обтягивает волосатое брюхо Таламуса, сплющивая член и яйца. Тут ей попалось именно то, что нужно: шорты-бермуды, в которых она ни разу его не видела. Довольно дурацкие, с пылающими желтыми попугаями и шартрезно-зелеными пальмами, но это не имело значения. И простая белая майка с вырезом уголком. Рут задвинула ящик, закрыла дверцу шкафа. Под кроватью валялись стоптанные теннисные туфли. Он и не заметит, если они исчезнут.
Вдруг веранда взорвалась звуками, и Рут окаменела от ужаса. Чей-то вопль, грохот бьющегося стекла, оглушительный хохот. Кажется, где-то хлопнула дверь. Пора уносить ноги. Но куда спрятать добычу? Нельзя же разгуливать с… Наволочка! Нет, это он сразу заметит. Взгляд Рут упал на корзинку для мусора — простенькую, соломенную, с непременным черным пластиковым мешком внутри. Стараясь не дышать, Рут высыпала содержимое мешка в корзинку. Быстрее, быстрее! Секунды летели, каждый новый звук нагонял панику. А вдруг он застукает ее на месте преступления? Однако, невзирая на остроту момента, Рут успела заметить среди мусора письмо от литературного агента и разорванную пополам открытку. От кого? От сына. Так-так.
Письмо и открытку приобщила к трофеям и открыла дверь.
О ужас, по коридору кто-то идет! Чей-то силуэт, шаги!
Рут захлопнула дверь. Сердце так и выпрыгивало из груди. На ум лезли оправдания одно дурнее другого: она искала комнату для стирки, а сюда зашла по ошибке; нет, она помогает собирать мусор помощнику Оуэна, этому пуэрториканцу, как его — Рико? Ну да, у бедняги захворала мать, и… Шаги все ближе — тяжелые, неумолимые… Замерли перед самой дверью. Все, конец. Погибла. Рут представила изумленные, холодные, как у ящерицы, глаза Ирвинга Таламуса; брезгливо сморщенный нос Септимы; жесткий, непрощающий взгляд Оуэна. Скорый суд; единственная за всю историю «Танатопсиса>> мелкая воровка, с позором изгнанная из обители муз. Хотя стоп! Ну конечно, она может броситься к нему в объятья, сделать вид, что поджидала его здесь специально… Хлопнула дверь ванной, и Рут поняла, что спасена. Она глубоко вздохнула, подождала, пока щелкнет замочек, и снова выглянула наружу. Никого. Один шаг — и она в коридоре, комната Ирвинга Таламуса закрыта.
В это время из-за угла появился Детлеф Эберкорн. Из кармана рубашки у него торчал магнитофончик, на голове — наушники. Агент выскочил так неожиданно, что застал Рут совершенно врасплох.
— Ой, привет! — заорал он во все горло и быстрым, как бы автоматическим движением сдернул наушники.
Рут прижала к груди мешок из-под мусора и затравленно осклабилась.
Детлеф тут же расплылся в улыбке и небрежно облокотился о косяк роковой двери. Рут заметила, что взгляд агента устремлен на ее блузку.
— Знаете, наш вчерашний разговор доставил мне огромное удовольствие. Вы такая… — он заколебался. Было слышно, как в наушниках завывают металлические голоса. — Вы такая соблазнительная. Нет, правда. И я подумал… У меня ведь тут машина и все такое… Может, захотите проветриться, провести вечерок за пределами острова. Скажем, сегодня, а? Поужинаем вместе, глядишь, еще что-нибудь придумаем.
Первое потрясение прошло. Рут почувствовала себя на знакомой территории и совершенно успокоилась.
— Это было бы замечательно, — сказала она, наклоняясь поскрести якобы зачесавшуюся лодыжку. — Так и сделаем. Но не сегодня. Сегодняшний вечер, к сожалению, у меня занят.
Но отвязаться от Эберкорна оказалось не так-то просто. Он придвинулся поближе, изобразил многозначительность во взоре.
— Понимаете, — пророкотал он вкрадчиво, — вряд ли я тут долго пробуду. Рут встрепенулась:
Первое потрясение прошло. Рут почувствовала себя на знакомой территории и совершенно успокоилась.
— Это было бы замечательно, — сказала она, наклоняясь поскрести якобы зачесавшуюся лодыжку. — Так и сделаем. Но не сегодня. Сегодняшний вечер, к сожалению, у меня занят.
Но отвязаться от Эберкорна оказалось не так-то просто. Он придвинулся поближе, изобразил многозначительность во взоре.
— Понимаете, — пророкотал он вкрадчиво, — вряд ли я тут долго пробуду. Рут встрепенулась:
— Да? Поиски зашли в тупик? Детлеф скривился.
— Этот тип исчез бесследно. Может, где-нибудь копыта откинул, кто его знает. Или смылся с острова. — А ваш помощник? Ну этот, с чудом техники? Эберкорн мелодично расхохотался.
— Это целая история. Как-нибудь расскажу. — Он помолчал, глядя ей в лицо. Рут встретилась снимвзглядом и подумала, что такого странного цвета глаз никогда еще не видела.
— Стало быть, тут вы и живете? — спросил он. — Может, пригласите меня…
Она схватила его за руку.
— Вы ужасно милый, но мне надо бежать. Правда-правда. Кажется, я не выключила плитку у себя в студии.
— И ваши гениальные творения обратились в пепел?
Она нырнула под его локоть и понеслась по коридору.
Но приключения еще не кончились.
Рут скакала через две ступеньки, крепко держа черный пластиковый пакет и думая только о Хиро. Ее любимый котенок, ее интригующий секрет спал сейчас на диванчике в маленьком затененном домике среди джунглей. А может, опять исчез? Вдруг он проснулся и решил, что она побежала за полицией? Или Турко заглянул через москитную сетку внутрь, подкрался и треснул бедного мальчика своим дебильником по голове?
Уж о Саксби в эту минуту Рут никак не думала. Однако именно его она и увидела у подножия лестницы. Саксби согнулся в три погибели, поддерживая обеими руками угол гигантского шестифутового аквариума.
— Руги, — просипел он, — я вернулся!
Противоположный край аквариума покоился на сцепленных руках Оуэна. Вдвоем они пытались развернуть эту махину, чтобы через узкий коридор дотащить до комнаты Саксби. Операцию пришлось приостановить, потому что Рут подлетела к Саксби, чмокнула его в губы и прошептала:
— Я по тебе скучала. Затем, покачивая сверкающими боками, аквариум двинулся дальше, а Рут быстрым шагом вышла из вестибюля, сбежала по ступенькам, пересекла лужайку. Достигнув опушки, она и вовсе припустила бегом.
Когда впереди показался домик, Рут совсем запыхалась, в боку кололо так, словно кто-то воткнул туда вязальную спицу. Хоть бы Хиро оказался на месте! Она бы поговорила с ним, промыла и перевязала его раны, посмотрела бы, как он ест и спит, как оживает его потухший взгляд. Но чутье подсказывало, что в студии никого нет. Снаружи коттедж выглядел точно так же, как всегда: знакомое крылечко, залитые солнцем окна, вокруг — дубы, сосны, пальмы, в ветвях щебечут птички, пряно пахнет океаном. Тяжело дыша, Рут взбежала по ступенькам и осторожно приоткрыла сетчатую дверь. Пусто.
Рут ужасно на себя разозлилась. Надо было сказать ему, куда и зачем она идет, надо было поскорее отвязаться от Эберкорна, надо было бежать еще быстрее! Рут швырнула мешок на пол и рухнула в кресло-качалку. Все, он исчез. Не поверил и теперь уже никогда не поверит. Ну и ладно, какое ей, в сущности, дело. Пусть подыхает с голоду.
Рут долго раскачивалась в кресле, глядя, как вытягиваются тени, как вечерний покой осеняет книги, пишущую машинку, плитку, цветочные горшки — все привычные атрибуты ее мини-жизни в этом временном пристанище. И лишь потом ей пришло в голову — Рут дернулась, как от укола, — что Хиро, возможно, просто ее проверяет. Вполне вероятно, что он сейчас сидит где-нибудь поблизости в зарослях и выжидает. Выжидает и наблюдает. Ну что ж, подумала она и вскочила на ноги; налила воды из кувшина в тазик и вынесла тазик на крыльцо. Потом выставила туда и кувшин. Порывшись в мешке, извлекла оттуда кусок мыла, пластырь, полотенце, одежду и все остальное, разложила на перильцах, а себе оставила только похищенные письма. Затем Рут углубилась в уютные сумерки, зашагала назад, в «Танатопсис».
Утром вещей на крыльце не оказалось. Тазик висел на своем обычном месте, у камина; в углу — аккуратно сложенный комбинезон и оскверненные трусы Клары Кляйншмидт. На обеденную корзинку в этот день Хиро не покушался, но Рут оставила провизию нетронутой. Сказала себе, что ей полезно скинуть пару фунтов. На следующее утро корзинка была пуста. То же случилось и назавтра. Рут уже решила, что их отношения обрели определенный ритм и упорядочились, но увы, ошиблась. Два дня к корзинке никто не прикасался. Еда протухла. Оуэн пребывал в недоумении.
Тем временем Эберкорн сложил чемодан, Турко упаковал магнитофон, на прощанье они уверили колонистов, что японская угроза миновала, сели в свой потрепанный «датсан» и укатили прочь. Саксби выложил аквариум камешками, посадил водоросли, налил воды. Длинными темными ночами он горячил кровь Рут прикосновениями своих губ, пальцев и прочих частей тела. А она окончательно утвердилась в бильярдной и за «столом общения». С пишущей машинкой дела тоже шли на лад: в работе появилась целеустремленность, приправленная восхитительным привкусом надежды. Рут знала, что ее япончик обязательно вернется, и может быть, уже скоро. Как же ему перед ней устоять?
Но сегодня утром у Рут с похмелья раскалывалась голова, и побудка застала ее совершенно врасплох. Удушающая жара, а она почему-то спала, с головой накрывшись одеялом. Первая неделя августа кончается. Хиро не появлялся уже три дня… Рут заставила себя подняться. Надо работать. Ей никогда еще так славно не работалось. Пора спускаться к завтраку, царствовать за столом, а голову прочистят теплый кофе и обжигающие сплетни.
Рут наскоро расчесала волосы, завязала их хвостиком, почистила зубы, подкрасила глаза, надела шорты, коротенькую майку (никакого лифчика), выудила из-под кровати белые парусиновые босоножки на пробковой подошве.
Когда она проходила через обитель молчания, Лора Гробиан взглянула на нее поверх яйца всмятку и удостоила приветствием: слегка кивнула, да еще подмигнула знаменитым затравленным глазом. Рут внутренне возликовала. Вперед — через дубовую дверь, к столу весельчаков. Там ее встретили смехом, клубами сигаретного дыма и возгласами: «Ла Дершовиц! И в такую рань! Что, не выспалась?»
За длинным столом темного дерева сидели Боб, Сэнди, Ирвинг Таламус, Айна Содерборд и еще с полдюжины творцов. Повсюду — книги, рукописи, зачитанные до дыр газеты, тарелки с пятнами яичного желтка, чашки, пепельницы. На отдельном столике большой серебристой ракетой возвышался кофейник в соседстве с вазой вафель и компотницей. Рико хлопотал на кухне, колдуя над тостами, яичницами, канадским беконом — кто что закажет. Когда Рут заглянула к нему в дверь, пуэрториканец как раз подбрасывал омлет на сковородке, причем последнюю держал за спиной.
— Ну и ну, — восхищенно присвистнула Рут.
Рико оскалился золотозубой улыбкой. Ему было двадцать два года, и до нормального человеческого роста он не дорос на добрых шесть дюймов. Еще у Рико были огромные и круглые черные глаза, взиравшие на мир с неизменной скорбью.
— Делов-то, — сказал он…
— Сделай мне яйцо в мешочек, когда закончишь, ладно? — попросила Рут, стоя на одной ноге. Кухня источала мощные, богатые запахи. — И пожалуй, еще два тостика из белого хлеба.
— Делов-то, — повторил Рико и еще раз подкинул омлет, из чистого пижонства.
Рут налила себе кофе, добавила бескалорийного сахара и подождала, пока Ирвинг Таламус расчистит место на столе.
— Хорошо спали? — спросил он, плотоядно наблюдая, как Рут опускается на стул и закидывает ногу на ногу. Веки у него набрякли, под глазами нависли мешки. Лучше всего Ирвинг Таламус сейчас смотрелся бы в бурнусе и сандалиях, пересчитывающим верблюдов и невольниц где-нибудь в пустыне Негев.
Рут жалостно улыбнулась.
— Слишком много выпила. Но потом мы с Саксом немножко погуляли, и я чуть-чуть освежилась. Спала.
Ирвинг Таламус перестал на нее пялиться и принялся сооружать на тарелке некое подобие пирамиды из яичницы. Рут вспомнила открытку. Сынок Ирвинга, первокурсник Йейльского университета, резал папочке правду-матку. Мальчик намеревался провести каникулы в горах с матерью. Отец же, судя по всему, предложил сыну в предыдущем письме приехать к нему в КиУэст. Студент ответил решительным «нет», да еще написал, что считает папашу лицемером, перехваленным нарциссистом и моральным уродом, который не может удержать в штанах свой патриархальный член. Письмо от литературного агента было еще хуже. На миг Рут даже стало совестно, что она читает такое. Но только на миг. В конце концов, она ведь интеллектуал, творец, человек искусства и сама создает правила, по которым живет. Агент, один из самых почитаемых во всем Нью-Йорке, писал, что издатель, выпустивший в свет шесть последних книг Ирвинга Таламуса, не советует публиковать новый роман. По его мнению, «Собачья жизнь» — полный провал. Слабо. Невразумительно. Агент вкрадчиво, деликатно и многословно убеждал Ирвинга Таламуса не упорствовать. Пройдет полгодика, он остынет, перечтет роман и сам увидит. Правда-правда. На карту поставлена его литературная карьера, будущее место в пантеоне американской словесности. Зачем губить все необдуманным поступком? В конце агент писал, что буколическая атмосфера «Танатопсиса» наверняка пойдет Ирвингу Таламусу на пользу, даст возможность отдохнуть и расслабиться.