Солнце всегда ходит по той стороне неба, что за Стиксом. Слева поднимается, справа садится. Сейчас огромный медный диск скатывался за черную гребенку гор на горизонте. Стикс тоже был медным. Ладья Харона качалась на той стороне, набирая души для путешествия.
— Эй, Харон, держи подарок! — крикнул ЗАГРЕЙ и пнул шлем.
Но Дит успел схватить его на лету. Схватил и надел. И тут же скрылся в свою невидимость и сразу же навалился сзади и попытался спихнуть ЗАГРЕЯ в воду. От тяжести ноги ушли в тину по самые щиколотки. ЗАГРЕЙ ощутил ледяной холод.
«Вдавит сейчас в тину навсегда», — мелькнула мысль. Он сделал усилие и вывернулся. Дит не так уж и силен, а ЗАГРЕЙ, несмотря на свой маленький рост, был необыкновенно ловок.
ЗАГРЕЙ припустил вдоль берега, прислушиваясь — нет ли погони. Потом остановился и оглядел берег: других следов, кроме следов самого ЗАГРЕЯ, на топком берегу не было. Он остановился. Присел на торчащий из тины камень. Ноги дрожали. Нелепо. Он дрался с самим Дитом. Он хотел отнять у царя шлем. Разве ЗАГРЕЮ нужен шлем?
Вон Харону деньги нужны. С каждого за переправу берет перевозчик свой положенный обол. И набралось у него их не тысячи, не миллионы — горы. Ссыпаны в огромные сундуки, заперты на ржавые замки — бесчисленные позеленелые медные кругляки, не нужные никому. Однако Харон трясется над ними и проверяет ежедневно — на месте ли запоры?
«Что можно сделать с этими медяками? На что они?» — эти вопросы задавал себе ЗАГРЕЙ, когда оказывался на берегу и разглядывал стоящие друг на друге старинные сундуки. И каждый раз не мог отыскать подходящего ответа. Если попасть на ту сторону — можно продать в лавку нумизмата старинные монетки. Кто-то рассказывал про такие лавки, ЗАГРЕЙ уже не помнил — кто.
3ЗАГРЕЙ написал ее имя в тетради и наблюдал как оно тает, как поднимается облачком и белесым дымком плывет по комнате — к окну, чтобы пуститься следом за хозяйкой. Прощай, Прозерпина! ЗАГРЕЙ съел один гранат. Гранат был таким же горьким, как кофе. Потом явился Цербер. Одна голова его гавкала на всякий случай, две другие кинулись лизать руки ЗАГРЕЮ. От слюны Цербера кожу щипало и вспухали крошечные розовые волдыри.
— Мучаешься? — спросил Цербер. — Хочешь удрать, небось.
— Не хочу, — сказал ЗАГРЕЙ, гладя жесткую шерсть пса на затылке. Врал. И Цербер знал, что ЗАГРЕЙ врет.
— Ничего не получится. Ни у кого не получалось.
— А ты бы мог…
— Нет.
Все отвечают «нет». Универсальное слово. Любимое слово. ЗАГРЕЙ не стал настаивать — смешно настаивать, разговаривая с Цербером.
В дверь кто-то поскребся. Осторожно, по-собачьи. Одна из голов Цербера недовольно рыкнула.
— Кто там? — спросил ЗАГРЕЙ.
— Как кто, — гавкнул Цербер. — Художник — явился за картиной.
ЗАГРЕЙ отворил. В самом деле художник — в длинной заляпанной краской рубахе, в нелепом берете — где он его только отыскал?
— Привет, — сказал ЗАГРЕЙ.
— Поможешь донести? — спросил художник, хмуро глядя в пол.
— Уже?
— Опять не хватило. Но в следующий раз получится. Я успею.
— Ну, я пошел, — гавкнули сразу три головы Цербера. Уже у порога одна башка обернулась и с глумливой ухмылкой сообщила: — Дит говорит, что ты такой же, как все.
ЗАГРЕЙ в ту минуту снимал со стены картину вместе с художником. Обернулся. Пес уже удрал. Дит говорит… Подумаешь, мало ли что говорит Дит! Они сняли картину. Она, хоть и без рамы, была, ох, как тяжела.
— Женщина еще не насладилась, — сказал ЗАГРЕЙ.
— Что поделаешь? Света больше нет. Ни единого фотона. А то бы я… Художник сдавленно всхлипнул.
— Ты молодец, Вин.
— Это ты обо мне? Я рад, что ты мой друг, ЗАГРЕЙ.
Художник не помнил своего имени, но картины подписывал. То есть вспоминал свое имя на тот миг, когда подписывал, а потом вновь забывал.
Они несли картину наверх, в мансарду. Поднимались выше, а становилось темнее. Когда отворили дверь в комнату художника — пахнуло холодом, жгучим, абсолютным. За дверью лежала черная, бархатная, непроницаемая тьма.
— Дальше я сам. Знаю, ты не можешь сюда войти, — шепнул художник. — Жди.
Он впихнул картину в комнату и закрыл дверь. ЗАГРЕЙ сел на ступеньку и стал ждать. Он думал о своей возлюбленной и о картине, которой скоро не станет. Когда ЗАГРЕЙ думал о Пине, то есть о Прозерпине, она казалась ему глупой противной стервой. Но почему-то он все равно о ней думал.
Художник распахнул дверь.
— Заходи!
Внутри было тепло. В огромном камине весело прыгали языки рыжего пламени. Горела картина. Шипела краска. ЗАГРЕЙ присел к огню. Полотно было еще почти целым — лишь по краям его облизывали оранжевые язычки. ЗАГРЕЙ увидел женщину в объятиях монстра. Ее тело дергалось — наконец она дождалась венерина спазма.
Подпись «Вин» уже сгорела.
— Это все-таки здорово, — бормотал художник, потирая замерзшие руки.
— Что здорово?
— Я успел написать целую картину и начать еще одну. Пока эта будет гореть, я закончу вторую и начну третью. И напишу… Да, напишу почти до половины. И так каждый раз. Я успеваю чуть-чуть больше. Скоро, у меня останется целая лишняя картина, которую не придется жечь.
Чудище отпустило женщину и попыталось выскочить из огня. Но не получалось: холст уже обгорел с краю, и жаркие рыжие языки фыркали жаром в морду твари и отгоняли в глубь картины. Изумрудное море шипело испаряясь.
Художник встал к мольберту и стал спешно работать. Надо было успеть, пока горит картина, создать другую.
— Ты похож на Калипеда, который все бежит и бежит, а ни на локоть не сдвинулся, — заметил ЗАГРЕЙ.
— Я сдвинулся! — тряхнул спутанными волосами художник. — Я пишу лишнюю картину! Лишнюю! Несгораемую! Понимаешь? А, ничего ты не понимаешь. Ты кем прежде был?
— Я не был прежде. Я все время — сейчас.
— Забыл, значит. Все забыли. А я — нет. Я знаю, что был художником.
— Заткнись! Я не забыл! — крикнул ЗАГРЕЙ, внезапно выходя из себя. — Просто не был прежде — и все. Только сейчас.
— Забыл! — удовлетворенно хмыкнул художник. — Вот там зеркало в углу, погляди, вдруг поможет. Хотя, сказать по правде, никому не помогает. Мне — тоже.
ЗАГРЕЙ подошел. Он знал, что увидит отражение, но все равно немного боялся. А вдруг — нет? Но отражение явилось. Лицо с курносым носом, немного детским ртом и круглыми удивленными глазами — то ли серыми, то ли зелеными. Русые растрепанные волосы — облик вечного подростка, который почему-то хочет выглядеть взрослым.
— Ну, видишь отражение? — спросил художник, не поворачивая головы и азартно кладя мазки — спешил закончить подмалевок.
Художник фыркнул, нехотя отложил кисти и подошел. Его отражения в зеркале не появилось, но зато Вин увидел отражение ЗАГРЕЯ.
— Как это у тебя, а? — голос художника задрожал. Плечи поникли.
— Я же сказал: всегда был здесь. Зеркало знает и видит меня. Я могу создавать отражения, — добавил Загрей с ребячливой гордостью.
— Вижу.
— Ты врешь! — Вин дрожал, хотя в комнате было нестерпимо жарко — с ЗАГРЕЯ пот так и катился.
— Я тут родился, — упрямо повторил ЗАГРЕЙ.
— Уходи, — прохрипел Вин. — Мне надо работать. И зеркало возьми, мне оно ни к чему.
Он кинулся к мольберту. Принялся спешно скрести мастихином по холсту. — Не получилось. В первый раз не получилось. ЗАГРЕЙ взвалил зеркало на спину.
— Время… я потерял время… — бормотал художник.
ЗАГРЕЙ вышел из комнатушки художника. На лестнице его обдало холодным воздухом, и он задрожал.
ГЛАВА 2. НИ-НИ 1ЗАГРЕЙ накинул черную блестящую куртку, сунул гранат в карман и вышел из дома. Куртку ему подарила Прозерпина. У мужа стащила. Шикарная куртка. Каждый день выглядит как новая — кожа сверкает, заклепки так и горят. Одно неловко: велика и в плечах, и по длине. Сразу видно — с чужого плеча.
Дойдя до перекрестка, ЗАГРЕЙ остановился, прислушался. Было тихо. Значит, Титанов рядом нет. Уже несколько дней ЗАГРЕЙ их не видел. Это могло бы обрадовать, если бы не было так подозрительно.
ЗАГРЕЙ шел по знакомой улочке — слева и справа глухие заборы, без дверей, без ворот. Улочка петляет, заборы вьются и с каждым извивом становятся все выше и выше. Почва медленно понижается. Вскоре булыжник не различить — под ногами чавкает ржавая вода. А заборы уже так высоки, что теряются в сизом тумане с реки. Наконец последний поворот, знакомая ржавая дверь и рядом узенькое окошечко, забранное решеткой.
ЗАГРЕЙ постучал в дверь.
Окошко приоткрылось.
— Чего тебе? — рявкнул хриплый голос. Тот, что рыкал изнутри, попытался закрыть окошко.
— Ты слишком тороплив, Тантал, никогда не выслушаешь до конца. Я тебе гранат принес.
Изнутри раздалось недовольное рычание, потом ржавая дверь приоткрылась.
ЗАГРЕЙ постучал в дверь.
Окошко приоткрылось.
— Чего тебе? — рявкнул хриплый голос. Тот, что рыкал изнутри, попытался закрыть окошко.
— Ты слишком тороплив, Тантал, никогда не выслушаешь до конца. Я тебе гранат принес.
Изнутри раздалось недовольное рычание, потом ржавая дверь приоткрылась.
— Заходи.
ЗАГРЕЙ вложил в протянутую лапу гранат и вошел. Слышно было как жадно, давясь, Тантал ест гранат вместе с косточками.
В тусклом свете одной-единственной лампы можно было различить груды добра на полу. Вот сложенные одно к одному нарядные платья, вот туфли — все непригодные для здешнего климата, но красивые, изящные, как изгибы Флегетона. Вот груда колец. Сокровища, которые можно лишь собирать, но никак нельзя использовать — воистину танталовы муки. То, что лежало внизу, на скользком каменном полу, давным-давно сгнило и покрылось пушистой белой плесенью. Вещи, лежащие сверху, хранили еще запахи, чуждые подвалу — легкий аромат духов, дорогого мыла, лаванды.
ЗАГРЕЙ оглядывал все это с таким видом, будто танталовы сокровища его не интересуют.
— Для Проськи пришел искать, что ль?
Тантал не скрывал, что ненавидит Прозерпину. Ее многие ненавидели — за то, что она легко могла упорхнуть отсюда на долгие девять месяцев. Ни у кого больше такого права не было.
ЗАГРЕЙ пожал плечами:
— Может, и для нее. Только она эти вещи не ценит.
Соврал. Не для Прозерпины искал — для себя. Что-нибудь необыкновенное, что будет значить очень много в этом мире. ЗАГРЕЙ не знал, что именно он ищет. Даже не догадывался. Но знал, что ЭТО должно существовать. Он присел на груду пиджаков. Все — разрезанные на спине и от всех, даже от новых, пахнет сыростью. Тантал не имел права ничего взять. Но ЗАГРЕЙ мог. Однажды он тайком взял пиджак и зашил разрез на спине. Только почему-то нитки стали со временем белыми, а пиджак так и остался черным.
— Бери, что нравится, и вали отсюда, — буркнул Тантал.
— Я ничего не нашел.
Тантал с изумлением оглядел груды одежды и украшений.
— Ничего? — переспросил.
— Ну да. Ничегошеньки. Черный плащ есть?
— Нету..
— А где Прозерпина их берет?
— Не знаю. Не у меня.
— А черные очки?
— Тоже нету.
ЗАГРЕЙ взял с соседней кучи лиловое шелковое платье.
— Вот это возьму.
— Проська его не наденет, — фыркнул Тантал.
ЗАГРЕЙ не стал спорить. Скомкал тончайший шелк и сунул в карман.
2Дома дрогнули, мостовая дрогнула, дрогнуло даже небо — зеленое с ржавыми хлопьями облаков. Титаны! Их поступь узнают издалека — те, кто может слышать. ЗАГРЕЙ спешно нырнул под арку и прижался к влажной стене. Грохот приближался. Теперь уже дрожало не все здание, а каждый камешек, каждый кирпич. Стекла дребезжали пронзительно и тонко, одно не выдержало безмерного страха, лопнуло, осколки тусклыми ледышками посыпались вниз. Остальные уже визжали, корчась в рамах. Наконец в проеме арки возникла серая грязная голень, стянутая рыжими ремешками, колено, похожее на безобразный красный нарост, и часть бедра. Край туники был порван и вымазан чем-то бурым. Титан сделал еще один шаг, и огромная нога исчезала. Потом появилась другая нога — потоньше, постройнее, в лаковом сапожке и черной брючине. Грохочущий шаг, звон еще одного лопнувшего, не вынесшего напряжения стекла, и эта нога тоже исчезла. Титаны прошли.
ЗАГРЕЙ перевел дыхание и выбрался из-под арки. Грохотало уже где-то на соседней улице. Но кроме грохота можно было различить легкое цоканье копыт. Из-за поворота появился всадник на сивой худущей лошади. Он был длинен как жердь, в серебряных доспехах. Серебро почернело от времени, лишь кое-где выпуклости чеканки тускло посверкивали. Длинные сивые волосы всадника были точь-в-точь, как грива его лошади — можно было подумать даже, что он эту гриву остриг и соорудил из конских волос парик.
— Куда они пошли? — спросил всадник, останавливаясь подле ЗАГРЕЯ.
— К реке, Деймос, они пошли к реке. Они всегда идут к реке. Как кони — на водопой. В Тартаре слишком жарко. Из Флегетона не напьешься…
— Чушь! В Тартаре они не были уже лет двести! — Деймос поправил серебряный нагрудник.
— Но им положено быть в Тартаре, — ЗАГРЕЙ спорил не из любви к истине, а потому, что он всегда спорил с Деймосом.
— Да ты дурак! Зачем держать Титанов в Тартаре?
Деймос пришпорил коня и помчался к берегу. Да, все знают, что Дит не держит Титанов в Тартаре, но непременно говорят: «Они должны быть на дне Тартара». И сразу становится не так страшно.
3ЗАГРЕЙ не знал, куда идет — еще не придумал цель, хотя ломал над этим голову с утра. Самое сложное: придумать, зачем тебе надо идти именно по этой улице именно к этому перекрестку. Он шел просто так — бесцельно.
На перекрестке стояла девушка в длинной белой рубашке. Рубашки эти выдают перед посадкой в ладью. Их надевают уже здесь, а прежнюю одежду сдают Танталу.
— Я так и знала! Так и знала! — воскликнула девушка с торжеством в голосе. Она видела ЗАГРЕЯ впервые, но обратилась к нему, как к хорошему знакомому. Сразу видно, новенькая. Новички часто обращаются именно к ЗАГРЕЮ.
В зеленоватом свете кожа ее казалась очень бледной. Впрочем, на этих улицах не встретишь людей с румяными щеками. Толстые бывают — румяных нет. Девушка была худой, как спичка. Ее прозрачные белые руки напоминали водоросли, шея походила на тонкий стебель, который вот-вот переломится под тяжестью головы.
— Я смогла! — повторила она, как заклинание, и молитвенно стиснула пальцы.
— О чем вы?
Несколько секунд она смотрела на ЗАГРЕЯ огромными черными глазами. Лицо ее было все слеплено из теней — светился лишь лоб и острая черточка носа. В черных провалах глазниц зрачки были как два озерца без блеска и мути.
— Я смогла победить. Главное — воля. — Каждая ее фраза звучала как заклинание. — И еще верить, что преодолеешь. А я знала, что преодолею. Последние две недели тяжелее всего. Я не могла двинуть ни рукой, ни ногой. Но я выдержала… — Она вдруг покачнулась, прислонилась к стене. — Все плывет. Это бывает… — Она тряхнула головой. Густые волосы цвета спелой пшеницы на миг скрыли ее лицо.
Надо срочно отвести ее в таверну и дать выпить воды из Леты. Таков ритуал. Обряд милосердия. Но до таверны далеко. А дом ЗАГРЕЯ здесь, рядом.
— Зайдем ко мне, — предложил он.
Она перепугалась. Все новички ужасно боятся. И всегда того, чего боялись прежде на том берегу.
— У меня можно выпить. — ЗАГРЕЙ взял ее за локоть.
Наверное, она хотела убежать. Она даже попыталась вырвать руку. Но сил не хватило. Ноги ее подкашивались. Если бы ЗАГРЕЙ не держал ее за руку, она бы сползла по стене на мостовую. Он потянул ее за собой, с силой, почти грубо. Она раскрыла рот, хотела закричать. Но губы лишь беззвучно шлепали друг о друга.
Из ближайшего переулка выплыла огромная студенистая гусеница, с бессчетным количеством мохнатых ножек по бокам. Круглую голову венчала пара острых рогов. В теле гусеницы светились окна — как в доме или поезде. За гусеницей неслась с лихим гиканьем кавалькада — белые скелеты на белых конях. Скелеты рубили мечами гусеницу, но не могли причинить ей никакого вреда. Гусеница медленно уползла в ближайший переулок. Скелеты на лошадях помчались дальше.
— Что э-т-то? — Девушку стала бить дрожь.
— Сны. Всего лишь сны, — отвечал ЗАГРЕЙ.
— Какие сны? — она не поняла.
— А вот какие, не знаю. И никто не знает, пока сон не пройдет через ворота и не отправится к спящим. Если улетит через роговые ворота — то эта правдивое видение, а если вылетит через белые, из слоновой кости, то сон ложный.
Когда-то любил ЗАГРЕЙ сидеть подле ворот и прежде, чем сон устремится к воротам, пытался угадать, что перед ним — пророчество или всего лишь очередной обман, посылаемый людям. Но обычно всегда ошибался. Самые правдоподобные сны бывали самыми лживыми. Потому и занятие это ему надоело.
— И что же, они всегда здесь бродят? — шепотом спросила девушка.
— Да, пока не уйдут к людям. Но они совершенно не опасны. Ты привыкнешь и не будешь обращать на них внимания.
— Я устала! — девушка скривила губы. Она пыталась заплакать. Но слез не было — она еще не научилась плакать здесь.
ЗАГРЕЙ поднял ее на руки и понес. Она была легкая, как пушинка. Даже по лестнице наверх он нес ее без труда. В прихожей она вдруг вцепилась в косяк, и стоило немалых усилий оторвать ее пальцы от бруса из мореного дуба. Наконец, он впихнул ее в свою комнату, она потеряла равновесие и упала. ЗАГРЕЙ огляделся. На столе — чашка с кофе. Невыпитый кофе остыл, подернулся черным ледком. Кофе, который варила Пина, всегда покрывался льдом. А что если дать гостье хлебнуть кофе? Жестоко, конечно, но забавно. А если Пина узнает? Ну и что? В конце концов он ничем не обязан жене Дита. Абсолютно ничем. ЗАГРЕЙ разжал рот девушки и влил весь оставшийся кофе, не боясь, что она захлебнется. Оставил ее лежать на полу, сам отошел и плюхнулся на диван. Поначалу она не двигалась.