Чем-то они похожи на Федора и Ларису, когда, набегавшись семь дней в неделю, родители, оба упитанные, но не толстые, укладываются на большие диваны в гостиной, смеются, переглядываются – отдыхают, перед тем как снова побежать по своим важным, очень важным, самым важным делам. Даже если они ее спрашивают о ее делах, им некогда вдумчиво выслушать. А если и выслушивают, тут же бегут шушукаться, рассказывать друг другу, что-то вместе решать, потом дружно воспитывать, мягко подталкивать или мягко не пускать. Эля для них – как любимый кораблик, который они вдвоем, всегда вместе пускают в ручеек, пока еще мелкий, чтобы в любой момент можно было ухватить, подержать в руках, снова запустить, смотреть, как он плывет, заваливается на бочок, поправлять его, смеясь от радости, что у них такой замечательный, самый лучший, самый красивый кораблик, который они сами придумали, сделали…
Эля прибавила шагу, пытаясь догнать Митю, немного коря себя за то, что потратила деньги на котов. Ведь им нужны деньги на еду, а вовсе не на котов, похожих на ее родителей… Можно, конечно, еще попеть на улице, еще подработать, но согласится ли Митя?
Митя после того, как смял то, что слепил – Эля видела всю сцену, но не поняла, что именно он вылепил, – шел очень быстро, не оглядываясь, не останавливаясь, обгоняя неторопливо бродящих по переулкам старой Риги туристов. Эле так хотелось сфотографировать то этот дом, то другой, то красивое окно, то необычное крыльцо, то цветы, уже так пышно разросшиеся в ящиках под окнами в середине июня, но она боялась потерять Митю из вида и спешила за ним.
Они так шли минут десять – Митя несся впереди, не оглядываясь, Эля – за ним, и неожиданно она поняла, что снова оказалась в том переулке, где купила котов. Свернуть – и она окажется прямо у мастерской. Митя быстро шел вперед, а девочка остановилась. Наверно, ему нужно побыть одному. Захочет, пошлет ей сообщение, и они встретятся на вокзале. Больше она за ним не побежит.
Эля подошла к скульптору. Тот лепил маленькую девочку в широком платьице, с косичками, взглянул на Элю и тут же поправил ей лицо, как по волшебству девочка стала похожа на Элю.
– Здорово… – искренне восхитилась Эля. – Как вы это делаете?
– Я? – как будто удивился скульптор. – Да никак. Просто смотрю, а руки сами делают.
– Надо же… А скажите, недавно здесь у вас был мой друг… Он что-то слепил и расплющил…
– Что? – не понял скульптор.
– Разломал, – объяснила Эля и для верности показала руками.
– А, мальчик…
– А что он лепил?
– Птицу. Вот, видишь, я ее снова слепил.
– Красивая… – Эля взяла в руки еще влажную птицу, расправляющую крылья, с взъерошенным хохолком, круглыми, чуть испуганными глазами… – Чем-то на Митю похожа…
– На тот мальчик? – переспросил скульптор. – Только он сделал мертвая птица.
– Мертвую? – ужаснулась Эля.
Она аккуратно положила сырую фигурку на место, вытерла руки тряпочкой, лежавшей у скульптора на столе, и повернулась, чтобы уйти.
– Подожди… – Скульптор протянул ей маленькую фигурку. – Возьми.
Эля взяла крохотную соломенную фигурку ангела, с ажурной ленточкой.
– Это моя дочка делает. Она не видит. Глаза не видят. А руки всё видят.
Эля растерялась, посмотрела кругом. Скульптор заметил ее взгляд.
– Она дома, я ее не вожу сюда. Много… как сказать… ненужные эмоции от людей… жалость… А она светлый маленький человек. Не хочу, чтобы ее жалели.
– Спасибо…
Эля зажала в руке ангелочка и, оглядываясь на доброго скульптора, который все улыбался и кивал ей вслед, побрела по переулку.
Вот, деньги на еду есть, а есть совсем не хочется. Переполняют эмоции, противоречивые, непонятные. И – как обычно – рассказать об этом некому. Не то что посоветоваться, как быть, а просто поделиться. Как вести себя с Митей? Как понять, нравится ли она ему? Сделать ли первый шаг? Или пропеть завтра на конкурсе, вернуться в Москву и вовсе выбросить его из головы, попытаться хотя бы…
Пока радости с ним нет никакой, одно мучение. И все равно – тянет, хочется быть с ним, видеть его, слушать его сбивчивые рассказы, чувствовать его тягу к ней… Как удивительно устроен мир. Ты можешь не знать его законов, не принимать их, а они гораздо сильнее тебя, твоей воли. Включается какая-то программа, и ты начинаешь существовать по ее логике. То, что она испытывает сейчас к Мите – это любовь? Захлестывает, лишает аппетита, бросает к нему, заставляет быстрее стучать сердце, ослепляет… Невозможно думать ни о чем, кроме него… Интересно, отпустили бы ее родители, если бы поняли, как это для нее серьезно… Вряд ли. Особенно отец.
Эля свернула в маленькую улочку, тут же наткнулась на сидящего на ступеньке какого-то закрытого подъезда Митю и от неожиданности ойкнула. Митя поднял на нее глаза.
Все, он мог ничего не говорить. Он мог и не брать ее руки, не сажать рядом… Он не ожидал ее увидеть и не успел приготовиться, натянуть равнодушную или дурацкую маску, которые он меняет по настроению.
– Ты хочешь есть? – просила Эля, садясь рядом с ним и не высвобождая своей руки от его рук. Непривычное ощущение, странное, сложное… Радостно, чуть тревожно, горячо…
– Да, а ты?
– Я… Теперь хочу, наверно…
– Что изменилось?
– Тебя нашла.
– Ты меня искала?
– Не знаю. Думала, что ты хочешь побыть один, но хотела встретить.
– Что он тебе сказал?
– Кто? Эдмундас?
– Нет, тот скульптор. Я видел, что ты с ним разговаривала.
– Сказал, что ты слепил очень хорошую птицу.
– Нет! – Митя с силой отбросил Элину руку. – Нет! Ты нарочно мне это говоришь!
– Митя, послушай…
– Нет. Ничего не говори. Я не буду скульптором, потому что я должен быть виолончелистом.
– Да почему, Митя? Кто тебе это сказал?
– Батя.
– С чего он это решил?
– Это не обсуждается, Эля. Он знает, что мне нужно.
– Хорошо. – Эля решила не наступать.
Митя встал.
– И… И я сам хочу этого.
– Понятно.
– Я всего добьюсь, слышишь меня?
– Слышу. Хорошо. Я тоже хочу, чтобы ты всего добился.
– Правда?
– Правда.
Эля посмотрела на ставшее таким родным лицо Мити. Как это бывает, почему? Наверно, и у ее родителей так же. Они всегда с таким удовольствием смотрят друг на друга, подтрунивают, подсмеиваются, но она знает эти их взгляды – встанешь между ними в момент, когда они так смотрят, и физически почувствуешь тепло.
– Что смотришь? Что-то не так? – Митя попытался смахнуть что-то с лица. – Я испачкался?
– Да нет. Смотрю просто, какой ты… – Эля не договорила. Кажется, не надо так откровенно хвалить мальчика и восхищаться им.
– Смешной, да? Я знаю.
Эля тоже встала.
– Пойдем где-нибудь поедим, смешной. Мы заработали себе на обед.
Митя подхватил виолончель, решительно взял за руку Элю, вопросительно посмотрел на нее – не откажется ли? – и спросил:
– Ты знаешь, куда идти?
– Я – нет. Я давно потерялась.
– Тогда пошли к тому дому. – Митя показал на здание с красивыми темными башенками и резными флюгерами.
– Почему к тому?
– Он красивый, – засмеялся Митя. – Если не знаешь, куда идти, иди туда, где красиво.
– Сам придумал?
– Не знаю… – Митя чуть притормозил шаг, набрался решимости и обнял Элю. Она взглянула на друга и прислонилась головой к его плечу.
Оба хотели что-то сказать, одновременно открыли рты, растерялись, посмотрели друг на друга и засмеялись. Митя перестал смеяться первым и уточнил:
– Я ведь не смешной?
Эля не успела ответить, потому что у мальчика зазвонил телефон.
– Да, батя… – Митя покосился на Элю и чуть отступил в сторону. – Да… Нет, вместе… То есть… – Он еще отступил, чтобы Эля не слышала, как громко говорит отец. – Еще нет. Я… Хорошо… Но…
– Деньги забери у нее! – говорил Филипп. – Я же сказал тебе!
– Мне… Но как я…
– Так и забери! Еще не хватало – ты будешь на нее работать? Мало того, что опозорила тебя, на улицу выволокла, так еще и деньги забрала! Давай, не выключайся, чтобы я слышал, как ты с ней разговариваешь, давай-давай!
Митя в растерянности топтался, то взглядывал на Элю, то отворачивался, пытался вставить хоть слово.
– Батя… Я… Я перезвоню…
– Нет! Посмей только отключиться, только посмей, иди к ней и забирай деньги, которые ты заработал своим позором! Ты – будущая звезда! Ты унижался ради нее, ради этой…
– Да нет, батя, я не унижался…
Эля услышала последние слова Мити, резко развернулась и пошла в обратную сторону.
– Подожди! – крикнул Митя.
– Ты что там, а? Ты что, с ней разговариваешь, когда тебе отец звонит? Ты совсем распоясался? Ну, я тебе покажу, когда ты вернешься! Что ты квакаешь там?
– Батя, у меня, кажется, разряжается телефон…
– А-а-а-а-а… – вдруг страшно закричал Филипп.
– Ты что? Что такое?
– Сердце, сердце… Мне плохо, у меня перестает биться сердце… Боль… Страшная… – Филипп тяжело дышал, то хрипя, то шепча, то снова вскрикивая.
– Батя, у меня, кажется, разряжается телефон…
– А-а-а-а-а… – вдруг страшно закричал Филипп.
– Ты что? Что такое?
– Сердце, сердце… Мне плохо, у меня перестает биться сердце… Боль… Страшная… – Филипп тяжело дышал, то хрипя, то шепча, то снова вскрикивая.
– Батя, батя… Я… Где мама? Я… Я на вокзал сейчас… Я приеду на любом поезде… Ой, у меня же паспорт в гостинице… И на билет денег, наверно, не хватит…
– А вот ты у нее деньги и возьми… – прохрипел Филипп. – И домой возвращайся, сына, а то батя без тебя здесь помрет, пока ты со шлюхами по Европе гуляешь… Помрет батя твой, сына-то вернется, а бати – нету! Нету! Был, да весь вышел! – Филипп говорил все тише, слова его прерывались.
– Батя, батя!.. – закричал Митя, и от отчаяния у него даже выступили слезы. – Батя, нет! Держись, пожалуйста… Да что мне делать? Где же мать?
– Ушла твоя мать… На работу ушла… Оставила меня помирать одного тут…
– Нет, батя… Да господи… Подожди, я сейчас позвоню на «скорую»! Как отсюда мне позвонить… Не клади трубку только! То есть…
Митя метался, то ставил виолончель, то снова подхватывал ее, искал глазами кого-то – хоть кого, доброго человека, полицейского, Элю… Эля, да! Вот кто поможет! У нее же есть телефон!
– Батя, подожди, ты ляг, не отключайся, мы сейчас позвоним на «скорую», а ты со мной разговаривай, разговаривай, чтобы я слышал твой голос!
– Кто это «мы»?! – рявкнул Филипп.
– Мы, батя… Элька и я…
– Нет! Нет… – застонал Филипп. – Всё, кажется, останавливается сердце! Я не могу этого слышать, не могу, никогда мне так больше не говори! «Мы» – это мы с тобой, сына! Ты – мой и больше ничей, слышишь?
– Да, батя, да… Только ты не волнуйся, тебе нельзя волноваться! У тебя сердце…
– Да, у меня сердце! У меня сердце разрывается, ты мне его рвешь, топчешь ногами, ты делаешь мне больно! У меня инфаркт, а ты всё добиваешь своего старого больного отца и добиваешь!
– Батя, батя… – Митя, услышав страшное слово «инфаркт», снова разрыдался. – Нет, что ты говоришь! Ну, пожалуйста! Эля! – Прислонив телефон к боку, чтобы отец не услышал, он отчетливо, но негромко позвал девочку, которая отошла на приличное расстояние, но, услышав, что Митя как-то слишком возбужденно разговаривает с отцом, остановилась и прислонилась к закрытым чугунным воротам на въезде в старый двор.
Митя замахал ей рукой, не рискуя ничего говорить. Эля подошла к нему.
– Звони на «скорую»! Отцу плохо! – зашептал он ей.
В трубке, которую он по-прежнему крепко прижимал к боку, был слышен громкий голос отца.
– Да, батя…
– Ты… – услышав Митю, Филипп заговорил тише. – Ты где? Ты здесь? Последние слова хочу тебе сказать…
– Нет!!! Нет!!! Эля, что делать? Что ты стоишь! Звони, звони!
– Куда? – Элька испуганно смотрела на Митю, ничего не понимая.
– Надо отцу «скорую», у него инфаркт, да господи, что я здесь делаю! – Митя покрутил головой, подхватил виолончель, стоявшую у его ног, и бросился куда-то бежать.
– Ты куда? – Эля догнала его, попыталась остановить.
– На вокзал, в аэропорт, не знаю!
– Матери позвони… – посоветовала Эля.
– Да, правда. Батя, ты как?
– Нет, сына… – Филипп хорошо теперь слышал, что происходит у Мити. – Поздно. Лучше послушай меня. Не надо «скорой». Не успеют. Да я и до двери не доползу. Все, кончено. Уходит твой батя. Ни с кем сейчас не разговаривай. Отойди от этой женщины, которая сбивает тебя с толку. И послушай меня. У меня осталось несколько минут. Может быть, меньше. Все, что ты можешь для меня сейчас сделать – это выслушать меня.
– Да, хорошо. – Митя опустил голову, изо всей силы махнул рукой Эльке, чтобы та не шла за ним, и отошел в сторону.
Какая-то пара туристов обошла Митю, с удивлением глядя, как мальчик плачет, не замечая, что слезы катятся у него по лицу. Женщина обернулась все же и по-английски спросила:
– Need some help?[1]
– Нет, – Митя покачал головой. – Да, батя, я слушаю.
– Сына, вот тебе мой последний наказ: ты должен стать виолончелистом с мировой славой.
– Да, батя.
– Ты должен идти по жизни один. Женщины – лишь средство. Если от них есть удовольствие, пусть будут, но на расстоянии, и ничего не требуют. Ты им ничего не должен. Просто быть с тобой – уже для них счастье.
– Да, батя.
– Та, что теперь рядом с тобой – не твоя. Тебе такая королева не нужна. Слышишь меня? – Филипп говорил медленно и слабо.
– Да, батя, да… Батя, не умирай, прошу тебя, не оставляй меня здесь одного…
– У каждого свой срок, сына…
– Я матери позвоню…
– Не надо сына. Уже поздно. Мне никто не поможет. Прощай!
– Нет!!! Нет!!!
Митя услышал гудок в трубке, стал перезванивать, но отец не брал трубку. Митя пытался снова звонить ему, потом опустился на землю, закрыл лицо руками и беззвучно зарыдал, трясясь и вздрагивая.
Элька быстро подскочила к нему, присела рядом:
– Митенька, Митя…
Он поднял на нее страшные глаза:
– Пошла вон от меня!
– Митя… – оторопела Эля, не веря своим ушам. – Ты что говоришь?
– Все из-за тебя! Это ты! Это из-за тебя! У него сердце не выдержало из-за тебя! Господи, какой я идиот, какой я дурак… Батя, батя… – Митя плакал, размазывая слезы, приговаривая что-то, сбиваясь, путаясь в словах, раскачиваясь, пока ему не стало плохо от слез.
Эля сидела в сторонке, не зная, что ей делать. Она видела, как плохо Мите, решила не обращать внимания на его грубость. Сходила в лавочку неподалеку, купила воды. Поставила бутылку рядом с Митей.
– Выпей воды, – осторожно сказала она. – Постарайся успокоиться…
– Успокоиться?! Успокоиться?! Мне успокоиться?!! Да ты… Да ты… Как ты смеешь! Батя… Мой самый близкий человек умер, а ты…
– Умер?! – Элька аж подскочила. – Кто умер? Митя, ты что? – Она попыталась встряхнуть мальчика за плечи, но он так оттолкнул ее, что девочка упала и слегка ударилась головой о стену старого дома, у которого они сидели.
Мимо шла пожилая женщина, что-то с неодобрением сказала по-латышски, глядя на них. Услышав, что они говорят по-русски, повторила:
– Очень плохо, не надо так сидеть у нас! У себя сидите, пейте, курите, у нас не надо!
Эля посмотрела на нее. Чем-то похожа на Элину бабушку – строгая, аккуратно одетая, может быть, бывшая учительница. Она думает, наверное, что Эля и Митя – пьяницы, наркоманы. Что ей сказать? Ничего. Обидно, несправедливо и совершенно сейчас некстати.
– Мить… – Эля держалась за голову, которая разболелась от ушиба. – Пойдем, а… Нехорошо здесь сидеть…
– Я домой сейчас поеду… Возьму паспорт, чемодан и поеду.
– Хорошо, конечно. Только я думаю, нужно успокоиться сначала, позвонить матери…
– У меня больше никого нет… Всё… Мир теперь пустой… Отец был для меня всем.
– У тебя есть мать, Митя, и потом, с чего ты решил, что он… – Эле было трудно выговорить это, – умер?
– Что? Что ты говоришь? Что ты вообще здесь делаешь? Что я здесь делаю?
– Митя… – Эля снова попробовала погладить Митю по плечу и протянула ему бутылку воды. – Попей воды и попробуй позвонить матери.
– Зачем?
– Она должна знать, если что-то случилось. Поехать домой. Может быть, можно еще помочь. Иногда все решают минуты…
– Да? – Митя от неожиданных для него слов аж подскочил. – А что ты раньше не сказала? Ему можно еще помочь? Еще не все потеряно?
– Думаю, да. Может, он просто сознание потерял…
Митя быстро набрал номер матери.
– Мам, звони бате, ему плохо, точнее, он… – Митя запнулся, посмотрел на Элю, та покачала головой, он не стал договаривать. – Звони!
Он взял бутылку воды, залпом выпил, заметил, что Эля трет голову и морщится.
– Что с тобой?
– Ударила голову.
– Осторожней надо быть! – сказал Митя.
– Мить, это ты меня толкнул!
– За дело, значит, – пробурчал Митя, сам удивляясь своим словам. Ведь он бы не так сейчас сказал. Это сказал как будто кто-то другой внутри него, сильный, одинокий, тот, кому надеяться не на кого, только на себя самого. – Пошли. Поесть надо. Силы нужны будут.
Эля пожала плечами и встала.
– Мить, я понимаю, у тебя проблемы, но зачем так со мной разговаривать?
Митя, сощурив глаза, посмотрел на девочку.
– Разговариваю, как хочу. Сколько мы денег заработали?
– Что?
– Что слышала. Сколько мы денег заработали, когда позорились на улице, продавали свое искусство?
Эля вздохнула и достала горстку мелочи из кармана.
– Вот, и еще я потратила семь евро, купила родителям подарок.
– А! – Митя выразительно улыбнулся. – Позорились вдвоем, тратила одна!
– Митя… Остановись, пожалуйста, это как будто не ты говоришь.
– Да, мам… – Митя схватил трубку. – Что? Ответил? А как он? Плохо… Бросай все, езжай к нему, прошу тебя! Вызывай врача, будь со мной на связи… Как не отпустят тебя? Ты что?! Мама, я прошу тебя…
– Как отец? – Эля вопросительно смотрела на друга.
– Тебе-то что? Все из-за тебя.