Единственно, что удалось выудить чиновнику Инюрколлегии, – это нечаянное упоминание Марка Розинского о неких фамильных ценностях графа, которые действительно существовали и хранились в нескольких лондонских банках. Ни стоимость, ни их описание адвокату были неизвестны, поскольку сам их перечень находился в приложении к завещанию, хранившемуся за семью печатями где-то в Канаде еще с той поры, когда Розинский не был поверенным графа.
Полковник заикнулся было о раритетах, но и об этом Розинский мало что знал. Кстати, по условиям предварительного завещания сам адвокат узнаёт обо всем лишь после смерти графа. А вот Инюрколлегия об этом не узнает никогда, так как в самом завещании о них упомянуто лишь в денежном эквиваленте. Так что как ни крути, сначала граф должен был отойти в мир иной, а потом адвокату поручалось разыскать наследников.
Не беда, решил Нирванов, есть другие уловки, чтобы привлечь Розинского. Тем более что он оказался слаб по части прекрасного пола. И молоденькой сотруднице коллегии с экзотическим именем Камилла удалось завязать с ним интимные отношения. Но при этом торопить события Нирванов ей строго-настрого запретил. Ему было достаточно того, что адвокат возжелал чаще бывать в России не только ради поиска наследников...
Уже год как нет в органах Островцова – его отправили на заслуженный отдых, а на самом деле «под крышу» какого-то крупного банка, а в папке «Канадское наследство» главного как не было, так и нет. Наследников-то нет.
Новое руководство полковника особого интереса к наследству Орловых все эти годы не проявляло. Ему, судя по всему, было не до этого. Зато бывший шеф продолжал иногда названивать, интересоваться. И каждый раз, отвечая на звонок, Нирванов по привычке подтягивался. Порой у него создавалось твердое ощущение, что Островцов, несмотря на уход от дел, по-прежнему курирует операцию. Так это или не так, он не знал, но отставному начальнику всегда отвечал бодро: новостей по делу о наследниках нет.
И это было правдой. Пока из ГРУ не пришла злополучная информация о смерти графа Орлова. И еще вот это: «Орел улетел, орлята не появились», – прочитал Нирванов шифрограмму, доставленную из ГРУ в том же пакете, и снова усмехнулся. Вечно они там мудрят, натягивают вес: ведь сообщение о смерти графа опубликовано в прессе. ГРУ не сочло необходимым пересылать расшифровку, а сам Глеб Валентинович прочитал ее буквально: «Граф умер, наследников как не было, так и нет».
Что и говорить, удружил граф. Надо же было скончаться так не вовремя! Придется идти на доклад, недовольно подумал Нирванов.
– С чем пожаловали? – любезно встретил его новый начальник главка Градов. – Судя по кислому выражению вашего лица, ни с чем хорошим.
Виктор Викторович Градов имел смутное представление о том, чем занимался департамент Нирванова. Следить за поведением соотечественников за рубежом? Ну и отлично! Что может быть безобиднее? Но по мере того как Нирванов излагал тему, с которой явился, лицо генерала все более и более мрачнело.
– Да, негусто, – произнес он наконец. – И неужели за все это время не удалось отыскать наследников? Если они вообще имеются в реальности.
– Искали. Не раз нашим экспертам, людям из Инюрколлегии, казалось, что вот они, орловские наследники, ан нет...
– Ладно. Допустим, наследников не акцептовали. Но ведь оперативные мероприятия были?
– Были, само собой, – оживился полковник, но тут же потух. – Я не считал их каким-то серьезным достижением. Это как на кухне. Кому важно, из чего варили борщ? Главное, чтобы он был вкусным. А у нас ни два ни полтора. Никак...
– Хватит заниматься самокритикой, – оборвал начальник. – Выкладывайте. У меня создается впечатление, что вы или вообще забросили это дело, или сами забыли, какие проводили мероприятия.
– Пожалуй, был только один серьезный результат, – решился наконец Нирванов. – Могу доложить, что в процессе поисков реальных наследников наши люди одновременно уничтожали все следы этих самых наследников.
– Это еще как? Зачем? – искренне удивился Градов. – Находили следы, говорите, и сами же их уничтожали. Не пойму.
– Так для своих нужд мы все сохранили, Виктор Викторович. А вот для других затирали. Так еще распорядился ваш предшественник. Его указание было таким: ни в коем случае не позволить людям графа первым найти наследников. Да и самим не торопиться.
– Странно. Как вы думаете, что за этим стоит? Ведь наша задача как раз и была в том, чтобы вернуть наследство на Родину.
– Не могу знать. Я лишь точно приказывал оперативникам выполнять его указание.
– Не торопиться? Странно. Тем более сейчас, когда этот русско-канадский граф приказал долго жить. Не удивлюсь, если завтра завизжат в МИДе, Министерстве обороны. А если в правительстве? Или в Президентской Администрации?
Нирванову бросилось в глаза, что шеф разволновался.
– Сейчас другие времена, чем несколько лет назад, – как бы что-то объясняя самому себе, заметил генерал. – Велели не торопиться? Пока этот «канадский Орел» был жив, возможно, это было и мудро. А сейчас? Упустите наследство – придется распрощаться с погонами. Продолжайте поиск, предъявляйте потенциальных наследников – пусть Розинский и иже с ним отбраковывают. Не мне вас учить. Учтите при этом правовую сторону вопроса, сейчас на это обращают внимание... А я тем временем разыщу Островцова. Говорят, он сейчас большая шишка в каком-то банке.
Глава 7 Инцест
Утром Димку опять повезли в Дом культуры. Не на концерт – на суд.
Он уже несколько оправился от побоев, по крайней мере мог передвигаться не только по стеночке.
Вновь глядя через оскорбительные прутья решетки на присяжных, Димка с удивлением увидел в первом ряду того, кто избивал его в камере. На всякий случай Сироткин осторожно пошевелил руками, ногами, как бы проверяя каждый миллиметр своего больного тела, – не приснилось ли ему? – и вновь уставился подслеповатыми, а нынче ко всему еще затекшими от ночных побоев глазами на своего врага. Это он пытался насиловать Настю тогда у озера. Как просмотрел его, когда выбирали присяжных?! Пятничный «молотобоец» преспокойно сидел среди присяжных как ни в чем не бывало, нагло глядя в разбитое Димкино лицо.
Сироткин отлично знал, какое у него сейчас лицо.
Еще рано утром, когда начальник райотдела милиции майор Кожанков, будто чувствуя, что во вверенном ему учреждении выходные дни прошли далеко не славно, явился проверить состояние единственного обитателя камеры предварительного заключения, то не поверил своим глазам. Тот ли «квартирант» – настолько синяки и ссадины изменили лицо Сироткина.
– Вашу мать! Я вас всех сейчас изуродую, так что мама не узнает! – топал ногами начальник на только что сменившегося нового дежурного. – Этого еще не хватало! Как его показать на суде в таком виде? Кто посмел?
– Не могу знать, товарищ майор. Когда я заступил, он уже таким был.
– Кто тебя так, Сироткин? – почти умоляюще спросил Димку майор.
– Поскользнулся ночью, упал. Ударился. Да что вы, товарищ майор, всполошились? – с трудом вымолвил Димка разбитыми губами. Это были его первые слова с той ужасной ночи. – Можно подумать, что тут, у вас же, еще во время следствия меня не лупили? Тогда никакой паники с вашей стороны не было...
Досадливо махнув рукой, Кожанков выскочил в коридор.
– Быстро сюда Аникееву! – крикнул он что было силы. – И всех других баб, которые у нас имеются.
Первой прибежала уборщица, следом за ней еще две сотрудницы паспортного стола.
– Что хотите делайте, бабы, красьте, пудрите, мажьте, только чтобы через пятнадцать минут этот мальчишка был в нормальном виде. Хотя бы лицо.
– Боже, кто его так? – ужаснулась уборщица, но тут же постеснялась своей сердобольности. Все-таки перед ней был тот самый насильник, о котором говорил весь город.
– Если мы на него изведем весь наш макияж, надеюсь, товарищ майор, вы нам компенсируете расходы? – осторожно уточнила прибежавшая вслед за уборщицей паспортистка.
– Компенсирую, компенсирую! Только сделайте что-нибудь, девочки.
Майор, признаться, до конца не верил, что какаято пудра и румяна смогут вернуть лицо Сироткина в приличное состояние.
...Присяжный заседатель Грязнов внимательно ловил выражение лица Димки и гадал, узнал ли тот в нем обидчика Насти.
«Узнал. Будь спокоен. Узнал, – ответили ему Димкины глаза. – Узнал. Только как такая мерзкая личность попала в число присяжных?! Как такие люди вообще могут судить кого-то? Почему он, Димка, сидит за решеткой, а эта сволочь его будет судить?»
– Продолжим наше заседание, – будничным голосом объявила судья Зуева. – Вы слышите, подсудимый? Боже, что с вами?!
Последнее восклицание она произнесла совсем уж несолидно для судьи. Как-то по-бабьи ошеломленно и испуганно.
Сироткин демонстративно осмотрелся.
– Что со мной? – наигранно, явно на публику, переспросил он.
«Узнал. Будь спокоен. Узнал, – ответили ему Димкины глаза. – Узнал. Только как такая мерзкая личность попала в число присяжных?! Как такие люди вообще могут судить кого-то? Почему он, Димка, сидит за решеткой, а эта сволочь его будет судить?»
– Продолжим наше заседание, – будничным голосом объявила судья Зуева. – Вы слышите, подсудимый? Боже, что с вами?!
Последнее восклицание она произнесла совсем уж несолидно для судьи. Как-то по-бабьи ошеломленно и испуганно.
Сироткин демонстративно осмотрелся.
– Что со мной? – наигранно, явно на публику, переспросил он.
– Я имею в виду ваш вид, подсудимый. Такое впечатление, что попали в автокатастрофу.
Димка пожал плечами. Хотя кулаками и ботинками по лицу и телу, чем не катастрофа...
– Упал. Ушибся, – почти так же, как начальнику милиции, объяснил он.
Зуева лишь покачала головой.
– У защиты на этот счет имеются вопросы?
Защитник Черняк быстро сориентировалась, хотя, похоже, абсолютно была не готова к подобному повороту событий.
– Прошу назначить судебно-медицинскую экспертизу, что бы узнать, что так изменило облик моего подзащитного за минувшие субботу и воскресенье. Считаю необходимым поставить перед экспертами вопросы о характере травмирующего предмета, количестве травматических воздействий, о механизме повреждений, о возможности их получения при падении с высоты собственного роста, как только что заявил подзащитный.
– Поддерживаю, – опережая вопрос судьи в свой адрес, односложно согласился прокурор. В подобной ситуации он вряд ли мог занять иную позицию.
– Принято. Экспертиза будет, – удовлетворенно подвела черту под темой Галина Николаевна.
«Какое счастье! – подумал юный подсудимый. – Будто им неизвестно, что на самом деле произошло в камере и почему». Сироткин продолжал упорно верить, что судья с адвокатом и прокурором заодно с этим присяжным Грязновым.
Закрыв лицо руками, Настя тихонько всхлипывала. На самом деле ей хотелось выскочить на сцену и вцепиться что есть силы в прическу Зуевой. Она правда не видит, что Димку сильно били?
* * *
Хотя Духон и советовал другу пока оставаться на Валдае, тот все-таки не выдержал и соскочил в Москву. Лев так и не смог побороть серьезные опасения, возникшие сразу, как только среди понаехавшей отовсюду журналистской когорты он увидел своего собрата по перу из «Комсомольца». Они не были лично знакомы, однако Багрянский не симпатизировал ему, поскольку много был наслышан о коллеге и в особенности о тех скандальных кренделях, которые он время от времени «выписывал» в газете.
Бросалось в глаза, что корреспондент «Комсомольца» изначально ведет себя наплевательски по отношению к происходящему в суде. И дело даже не в том, что он сразу как свинья напился в баре. В конце концов, у каждого свои творческие причуды. Багрянский относился к ним терпимо, поскольку знал немало талантливых коллег, которым дурь в голове не мешала выдавать качественное количество строк в номер.
Беспокоило его другое: прочное ощущение того, что автора будущей публикации ход процесса занимал не сильно, будто он заранее все для себя определил и вообще владеет гораздо более обширной информацией, чем все другие его коллеги.
Немного поразмышляв, Багрянский решил в Москве кое-что перепроверить, а заодно сориентироваться в отношении к процессу со стороны столичной журналистской братии. Духона он предпочел не вводить в курс дела, благо пока ничего нового сообщить ему не мог, а тот раздражался, когда его отрывали по пустякам. Багрянский пожалел лишь о том, что пришлось разрушить собственные старательно выстроенные романтические планы на вечер. Он представил, как вытянется лицо московской журналистки, кажется, ее зовут Марина, с которой они договорились встретиться в гостиничном холле этим вечером, если его там не окажется.
«Что-нибудь придумаю, когда вернусь, – успокоил себя Лев. – Когда женщина хочет верить, она поверит. Тем более тут, вероятно, придется кантоваться еще не один день».
Утром во вторник, вернувшись из Москвы в «Никольскую слободу», Багрянский первым делом разыскал по телефону Родиона Корниенко.
– Привет, узнал?
– Вы где, Лев Владимирович? – вопросом на вопрос ответил директор «Слободы».
– Не знаю, как тебе это понравится, а я уже опять здесь, на Валдае. Ты-то сам где?
– Где мне быть? На процессе, естественно.
– И как дела на вашем процессе века? Я имею в виду вчерашний день, – полюбопытствовал Багрянский.
У него в сумке лежал добытый с большим трудом сигнальный номер «Комсомольца», где достаточно живо описывались первые дни суда и высказывались прогнозы по поводу его дальнейшего хода. Всю обратную дорогу Багрянский искренне недоумевал, откуда автор статьи знал, что, например, сказала судья, а что – прокурор, как при этом выглядел подсудимый и многие другие мелочи. Наверняка ему кто-то сливает информацию. Процесс-то закрытый. В редакции «Комсомольца» на такое ни за что бы не пошли! У них с информацией очень строго – как-никак это вопрос престижа. В том, что это так, Багрянский убедился, как только как бы ненароком позвонил редактору, с которым был в приятельских отношениях, чтобы выудить любую дополнительную информацию. Но натолкнулся на хорошо эшелонированную оборону, что подтверждало наихудшие опасения по поводу суда в крохотном российском городишке. Чтобы добыть злополучный номер газеты, он просто сторговался с милицейским охранником при входе в типографию на Пресне, и тот за двадцать баксов снял для него с ротации первый же экземпляр. Правда, просмотрев публикацию, Лев убедился, что затраченные усилия того стоили.
– Дела как сажа бела, – грустно заметил Родион. – Плохо дело. Парня не узнать...
– Что так?
– Дело – труба, – пояснил он. – Вы помните лицо парня? Не напрягайтесь, можете просто забыть. Когда я его увидел, у меня создалось впечатление, что по его еще совсем недавно приятному, фактурному лицу прошелся табун лошадей. От глаз – лишь тонюсенькие щелочки в фиолетовых фингалах. На лбу сразу три кровавых ссадины, густо кем-то «заштукатуренные» пудрой. На щеке огромная сиреневая опухоль. Парня били! Понимаете, Лев Владимирович! И судя по всему, лупили от души. Это же очевидно – сомнений на этот счет у меня нет никаких.
– Успокойся, Родион Николаевич. Это я понял. Что еще?
Глотнув воздуха, словно у него не хватило дыхания, Корниенко стал рассказывать. Из его слов выходило, что-то явно изменилось в атмосфере процесса. Даже судья Зуева при всей своей невозмутимости казалась чуточку растерянной. По едва заметным штрихам новоявленный заседатель заключил, что судья колеблется, сомневаясь, продолжать ли разбирательство в прежнем академическом русле. Казалось, Зуева как в засоренном лесу прощупывает каждый свой шаг, чтобы в любой момент зарезервировать за собой право на перемену позиции в свете, например новых поворотов в деле. Пару раз, ухватившись за слова прокурора, она стала дотошно и многозначительно уточнять сначала у него, а потом и у Сироткина, когда именно подсудимый познакомился с Настей Уфимцевой, имеются ли у них какие-нибудь старые семейные фотографии, не сохранились ли такие фотографии в архивах детских домов? Зуева еще раз вернулась к теме мотивации Добровольского при взятии на себя роли опекуна обоих детей, когда тот подбирал подопечных. Внимательно сопоставила их имена и даты рождения. При этих вроде бы безобидных вопросах прокурор Гришайло многозначительно и согласно кивал, чуть ли не давая понять Зуевой, что одобряет ее действия. «Валдайские любовники», так про себя Зуева стала именовать Сироткина и Уфимцеву, отвечали как на школьном уроке – заученно и безразлично. Больше всех разнервничался Добровольский, чуть ли не обрывая судью на каждом вопросе словами типа: «А вам какое дело до моих мыслей и мотиваций?» Зуева даже удивилась. Что так возбудило бывшего вояку? Вопросы самые естественные... Впрочем, ничего нового лично для ее понимания все эти уточнения, как и следовало ожидать, не дали. Однако ее непонятные присяжным, в том числе и его, Корниенко, потуги не находили в них ожидаемого отклика. Чего, мол, судья тянет волынку? И отчасти были правы, тем более что Галина Николаевна сама недопонимала до конца. Чего?
Для Галины Николаевны еще накануне вечером стали вдруг проясняться отдельные пикантные моменты дела, о которых она и не ведала. Во всяком случае, Зуева теперь догадывалась об истинной причине нескрываемого возмущения местных людей, о чем ее регулярно информировал то начальник милиции, то другие доброхоты. Недаром говорят, что сплетни и слухи разносятся быстрее, чем газетные статьи и следственные изыски.
Вчера вечером ей неожиданно позвонил титулованный московский коллега. Она была крайне удивлена, поскольку никак не ожидала услышать в трубке его обволакивающий, слегка картавый говор. Они до этого тесно не общались, разве что вежливо кивали друг другу на официальных мероприятиях. А тут вдруг он ее специально разыскал, разговорился, оказался необыкновенно щедр на комплименты.