– Да не пью я, оставьте меня в покое, – убеждал он «толстого».
Но тот упорно стоял на своем. Бывают же такие, не отвяжутся.
– Ты посмотри на себя, мужик, – добивался своего «японец». – Что тебе с рюмки станется? Вон какой вымахал!
Побрыкавшись еще немного, Дима понял, что этот тип от него не отстанет. В итоге домой явился поздно и несколько перевозбужденным. Даже непонятно от чего – от выпитого или от назойливого гостя.
Владимира Андреевича дома не было. Он еще вчера предупредил, что на два дня уезжает в Москву по каким-то неотложным делам. Впрочем, Димку это не напрягало. Ему вообще было неинтересно, чем занимался и куда иной раз отправлялся отставной подполковник, по странному стечению обстоятельств некоторое время назад приютивший его у себя.
Час был довольно поздний. Настя, наверное, уже спит, подумал Димка. Стараясь не скрипеть половицами, он поднялся к себе в мансарду и вдруг отчетливо услышал негромкие всхлипывания. Звуки доносились из Настиной комнаты. Раньше Дима никогда не бывал у нее, но сейчас вариантов не оставалось. На всякий случай он шепотом спросил:
– Настя, это ты плачешь?
– А кто еще?! – Настя сначала всхлипнула, а затем и вовсе разревелась за дверью.
Больше Дима не стал ждать.
Небольшая комнатка была аккуратно прибрана. В углу тускло горел ночник. Настя сидела на кровати и пыталась сдерживать слезы. «Наверняка секунду назад вскочила, – подумал он, – вся подушка мокрая».
– Что с тобой, Настенька? – С того самого дня он больше никогда не называл ее так. – Тебя обидели?
Он тактично не спросил «опять обидели», чтобы не напоминать о том ужасном случае у озера. Настя ничего не ответила и продолжала рыдать.
«Будь что будет», – подумал молодой человек и, отбросив воспоминания о том, в какое страстное пекло его занесло в прошлый раз, обнял Настю. Девушка не сопротивлялась. И хотя всхлипы продолжались, они стали сдержаннее, а Настя как-то разом обмякла в крепких Димкиных руках. Она по началу доверчиво прижалась к нему, но неожиданно резко отстранилась и перестала плакать.
– Он подошел на улице. Сказал, знает, кто я...
Димка словно задохнулся в отложенном экстазе.
– Кто подошел? Ты о чем? Я ничего не понимаю.
– Мужик. Я подумала, что он меня принял за кого-то другого. Потому что сказал, что такой девушке, как я, нельзя без мужчины.
– Как это? Что ты несешь? То есть я хотел сказать, что он несет?! – возмутился Дима.
Но Настя не удостоила его объяснениями, а продолжала:
– Я попросила, чтоб он ушел, потому что не хотела его слушать. Не буду же я ему объяснять, что вообще никогда еще не была с мужчиной. Я, правда, Димка, не была...
– Не понимаю, при чем тут какой-то мужчина?
– Тогда он облизнулся и стал шептать, что давно за мной подглядывает и что это не минует никого. Он так и сказал « это ». И что он от меня уже не отстанет. Что мне будет хорошо и не больно... Я ничего не почувствую...
Настя пробормотала еще что-то, но он не расслышал.
– Кто тебе шептал? Один из тех парней?
– Мужик. Другой. Старый, противный. Я заметила, он вылез из черной машины, наверное, очень дорогой. Раньше я его никогда не видела.
– Да забудь ты о нем!.. Бред.
– Не могу. Он сказал, что найдет меня! Он угрожал меня «сделать». А я не хочу, чтоб меня кто-то «делал»... – Настя вновь прижалась к Диме.
Две или три выпитые парнем рюмки водки, смешавшись с ее жарким дыханием, кружили голову, возбуждали плоть. «Сейчас она разрешит делать с собой все что угодно и не станет сопротивляться», – мелькнула непонятная мысль. Будто раньше она не разрешала ничего, а он пытался сделать с ней что-то. Чушь.
– Я не хочу, чтобы он меня нашел. Понимаешь! – вдруг, словно в истерике, завизжала Настя. – Я никого не хочу! Они все на меня пялятся! А мне противно.
– Да успокойся ты, в самом деле, никто тебя не тронет.
– Они трогают. Понимаешь, трогают. Не так, как те, у озера, но все равно гадко. Каждый раз, где только могут. Ну почему? Я просто не понимаю.
– Больше не тронут.
– Что ты зарядил как попугай? Тронут – не тронут... Тронь ты! Возьми меня сам... Если это не больно – а он сказал, что не больно, – я не стану бояться.
Настя вдруг потянула Диму на себя и лихорадочно обхватила его сначала руками, а затем и ногами. По тому, как она это делала, Димке нетрудно было догадаться, что она ничего не умеет.
– Я сумею, сумею. Не бойся. Иди ко мне. Мне хорошо с тобой!
Она словно угадала его мысли. Хотя он-то что умел? Видел один раз, как в детдоме старшие мальчишки занимались этим с нянечкой «грудничков». Противной такой теткой. Она умела...
Дима оказался между разгоряченных бедер, его губы неуклюже уткнулись в ее подбородок. Но Настя сама отыскала их. Внезапно он понял, что она почти раздета. Нет этого жалкого бесцветного платья... Нет нелепых черных трусиков... Сквозь тонкую рубашку он ощутил горячее прикосновение ее нежного упругого живота и, несмотря на предельное напряжение, испытал необыкновенно сильный прилив сил.
Настя выгнулась всем телом. И тут он, как набухшая почка, переполненная накопившимся за всю предшествующую жизнь живительным соком, буквально взорвался. Не в силах больше сдерживать себя, он нежно овладел ею.
В какое-то мгновение он почувствовал, как Настя дернулась от боли и пробормотала: «Ну и пусть», а затем к ним обоим разом пришла сладость, в секунды переборовшая все иные эмоции и чувства. И они вместе, неумело подгоняя друг дружку, стали набирать животворный ритм этого действа.
Весь мир отлетел в одну сторону, а их чувства в другую – загадочную и коварную страну, где приход ранней весны сопровождается неизбежными громом и молниями, половодьем рек и пробуждением первородного греха.Глава 2 Суд
– Встать! Суд идет!
Невнятный, тревожный гул толпы под окнами медленно просачивался под высокие своды зала местного Дома культуры, где с минуты на минуту должно было начаться заседание суда.
Немногие присутствующие здесь – представители обвинения и защиты, судебный пристав и секретарь суда – разом повернули головы в ту сторону, откуда вышел судья, желая как можно быстрее его разглядеть. Судьей оказалась женщина в строгой черной мантии с белоснежным отложным воротничком.
Судья принадлежала к той породе невзрачных провинциалок – не толстых, но и не стройных, с высоким шиньоном осветленных пергидролем волос, в которых, кроме уверенности в собственной значимости, вряд ли можно было разглядеть нечто привлекающее внимание. Только, пожалуй, судейская мантия придавала этой сановной даме вид грозного вершителя судеб. В этом процессе предполагалось участие присяжных, которым была отведена схожая роль. Но воспитанная еще советской судебной практикой судья не очень-то брала их в расчет.
Поначалу суд планировалось провести в областном центре, но вдруг его почему-то перенесли за сто пятьдесят километров, в город Валдай, мотивируя это тем, что все свидетели, а также подсудимый и потерпевшая жили именно в этом городе. На самом деле у сведущих людей создалось впечатление, что процесс ктото желает упрятать подальше от излишне внимательных глаз и ушей.
Небольшой городок, с его исконно провинциальной размеренностью и неторопливостью быта, сенсациями не был избалован. Даже простодушному местному криминалу здесь разгуляться ни разу не удавалось.
Немудрено, что назначенное к слушанию судебное дело уже самим фактом объявления о нем неслыханно всколыхнуло вечно пребывающую в дреме здешнюю общественность. Когда же по городу разнеслась весть о том, что из числа сознательных граждан будут подбирать присяжных, город окончательно встал на уши.
Накануне начальник местной милиции майор Кожанков без вызова явился в кабинет главы районной администрации Вадима Семеновича Царькова и с порога запросил одобрения на свои действия: вывести завтра дополнительный наряд милиции.
Царьков удивленно поднял брови:
– Чего ради? У нас что, ожидается поголовная выплата долгов по зарплате, а ты располагаешь оперативной информацией, что кто-то хочет грабануть казну?
– Никак нет, Вадим Семенович. Завтра начинается суд. И по этому поводу я действительно располагаю оперативной информацией. – Майор понизил голос, словно кабинет главы администрации прослушивался шпионами: – Вы, конечно, знаете, что слушание дела в связи с его конфиденциальностью будет рассматриваться при закрытых дверях?
– Конечно, знаю. Еще бы не знать!
– Так вот, из-за закрытости процесса ажиотаж стал только больше. И завтра, по моим данным, зевак на площади перед Домом культуры соберется немало. Вдруг кто попытается прорваться в зал?
Царьков задумался. Правда, не о том, что тревожило начальника милиции, а как некстати оказался этот суд. Через три месяца заканчивается срок его пребывания на посту главы администрации, уже, можно сказать, обещана солидная должность в областном центре. А тут этот суд. Как еще повернется дело? Не ославит ли его эта история на всю область? А то и страну? Надо ж было такому случиться?
– Ладно, вызывай дополнительный наряд. Я сам тоже подъеду. Передай кому следует.
Судья Галина Николаевна Зуева не торопясь устроилась в судейском кресле, разложила бумаги и лишь после этого цепким взглядом окинула зал. Она с удовлетворением отметила, что все присутствующие, как по команде дирижера, с жадным любопытством смотрят на сцену. Их недвусмысленные взгляды по очереди пожирали глазами двух главных персон начинающегося действа. Ее и Его. Судью и подсудимого.
Галина Николаевна невольно перевела взгляд на человека, который, понурившись, сидел в наскоро собранной местными умельцами клетке. «И это насильник? Никогда бы не сказала, – подумала она. – Но кто их, насильников, поймет?»
Еще при подготовке к процессу, изучая материалы следствия, Зуева сразу насторожилась, недоумевая, по какой такой веской причине председатель областного суда направил дело именно ей? В профессиональном плане никакой особой сложности оно не представляло, ничего заковыристого в нем она не увидела. Разменивать судью ее уровня на «проходное» дело – это уж слишком!
Из своей многолетней практики Зуева знала, что подобные случаи далеко не всегда доводились до суда. Ведь ни сама потерпевшая, Уфимцева, несовершеннолетняя, ни ее официальный опекун, подполковник в отставке Добровольский, ни в какие судебные инстанции или другие правоохранительные органы не обращались. Обычно в подобных обстоятельствах все улаживают, так сказать, по-семейному. А тут, как ни странно, делу дали полный ход. Причем с инициативой выступила не кто-нибудь, а сама районная прокуратура. Она же, по каким-то только ей ведомым соображениям, и раздула дело до небес. Что бы все это могло значить?
Упаси бог, если кто мог подумать, что Галина Николаевна, рассуждая подобным образом, потворствует такому отвратительному явлению нашей жизни, как изнасилование, многократно усугубленному тем обстоятельством, что случившееся произошло сразу между двумя несовершеннолетними людьми, живущими к тому же под одной крышей. Но умудренная не только судебным, но и житейским опытом Зуева не могла не задать себе справедливый вопрос, который еще более остро обозначился перед ней уже в первые же минуты процесса.
Испытующе поглядывая на юного насильника Сироткина, она никак не могла взять в толк, правомерна ли вообще в данном конкретном случае подобная постановка вопроса? Ведь у этой парочки уже есть общий ребенок! Ничего себе изнасилование!
По ее мнению, такой расклад принципиально разрушал прокурорский взгляд на положение вещей. Если верить следователям, возможно, даже не желая того, их материалы констатировали, что молодые люди влюблены друг в друга и просто не желают следовать закону. Их не смущает, что они несовершеннолетние. И если им закон запрещает жениться, значит, будут жить так.
Чего же все-таки надо прокурорским чиновникам? Крови? Обличения порока?
Судья непроизвольно выдала ход собственных мыслей сидящему по правую руку от нее государственному обвинителю Виталию Титовичу Гришайло, в повседневной жизни – главе районной прокуратуры. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: от него не ускользнули крамольные мысли судьи.
Галина Николаевна никогда не считала себя идеалисткой. Она знала, что служителей ее профессии на каждом шагу подстерегают десятки коварных рифов, о которые многие незадачливые коллеги в щепки разбивали свою карьеру. Зуевой такой финал, разумеется, не грозил. «Крепкий орешек», – решила она, глядя на обвинителя.
«Еще та мымра», – в отместку ее мыслям незамедлительно подумал Гришайло.
К счастью, Галина Николаевна за свою карьеру научилась разбираться в людях. Это исподволь позволяло ей гибко маневрировать в житейских и судейских политесах, а в конечном счете успешно держаться на плаву как в годы беспробудного, милого сердцу россиян периода застоя, так и в хаотическом водовороте демократии минувшего десятилетия. Надоело! От нее опять ждут гибкого, молчаливого послушания, проявления ярко выраженного конформизма. Иначе бы не заслали в эту дыру. Мол, кому-кому, а ей можно спокойно выдать полную индульгенцию на ведение процесса. Не подведет, засудит, как положено. Тогда почему вдруг именно в этом деле, еще неосознанно и робко, ей захотелось быть принципиальной в своих воззрениях до самого конца? Какие вольные ветры вдруг закрутились в ее голове?
Галина Николаевна, если верить ее личному делу, никогда не была замужем. И, говорят, никого никогда не любила. Тем более не любила, как эти дети. Подсудимый и потерпевшая.
Ее сердце, ее душа уже давным-давно сморщились и высохли, как безводная пустыня, навсегда лишенная надежды даже на одну любовную единственную слезу природы, упавшую на нее с небес. Так, по крайней мере, Зуевой всегда казалось, когда она вообще смела думать о подобной чепухе. Неужели ей был нужен этот судебный процесс, чтобы усомниться в самой себе? Стыдно признаться. Тем более когда тебе лишь чуть за пятьдесят.
– Нет ли у обвинения и защиты отвода судьи? – спросила она прокурора и защитника.
– Нет! – мгновенно откликнулась адвокат.
– Ни в коем случае, ваша честь, – миролюбиво проинформировал государственный обвинитель.
– Тогда приступим. Поскольку по желанию подсудимого судить его будет суд присяжных, прежде всего необходимо утвердить состав заседателей. У меня уже имеются предложения по присяжным, поступившие от прокурора и от защиты. Прошу стороны подойти к отбору кандидатур с максимальной ответственностью. Если будут отводы по персоналиям, прошу высказывать их, невзирая на лица.
Адвокат и прокурор согласно кивнули. Гришайло при этом внутренне всего передернуло. Два месяца назад, когда очертания будущего судебного процесса в целом у него полностью сложились, тогда еще подследственный Сироткин никакого понятия не имел о суде присяжных. В этом прокурор убедился сам, когда спросил парня, будет ли тот настаивать на суде присяжных. И получил «под запись» красноречивый ответ: делайте что хотите, только быстрее. «Кто же его за это время научил? – Гришайло неприязненно взглянул на молодого адвоката. – Неужели она? Только зачем ей-то это надо? Ведь дамочка назначена в защитники. Чего ей копья ломать? В итоге только процесс затянется».
Екатерине Черняк действительно присяжные тоже были не нужны. Она вела лишь третье в своей жизни дело и прекрасно сознавала, что, сколь бы процессуально она ни была сильна, в ораторском искусстве прокурора ей не переиграть.
А что присяжные? Из американских фильмов Екатерина знала, что присяжные клюют на красивые речи, прислушиваются сначала к подсказкам сердца и души, а потом уж к здравому смыслу.
Настроения местных жителей были ей давно известны. Еще с той поры, когда тринадцать лет назад уехала из родного города, а точнее, сбежала куда глаза глядят, лишь бы вырваться из этого «махрового» царства мещанства и пошлости. Им только ткни пальцем в городского изгоя, как тут же разнесется по улицам: «Ату его!»
Тем не менее защитник даже не задумывалась о том, чего вдруг ее подзащитный пожелал суда присяжных. Лично она ему такой совет не давала. Наверное, тоже насмотрелся кино...
Между тем двадцать кандидатов в присяжные уже сидели в зале в первых рядах, ожидая своей участи.
– Кандидат от защиты, – прочитала судья, заглядывая в свой список. – Управляющая отделением банка Заломова Ева Матвеевна. Представленные документы характеризуют ее как принципиального и требовательного человека. – Судья сделала выразительную паузу, предоставляя право защите и обвинению отклонить предложенную кандидатуру или согласовать. Но обе стороны настроены были миролюбиво. – У представителя потерпевшей – Добровольского Владимира Андреевича имеется отвод по кандидату?
Опекун Насти сидел в первом ряду и незамедлительно ответил отрицательно.
– Значит, нет возражений, – констатировала судья, отправив Еву в ложу присяжных. – Следующий в списке – начальник местной топливной станции Грязнов Петр Валерьевич...
Судья безошибочно уловила какое-то непонятное, вспыхнувшее, как спичка на ветру, напряжение в воздухе и успела перехватить стремительный взгляд Грязнова, украдкой брошенный в сторону подсудимого. В этом взгляде смешались растерянность, злость и какой-то непонятный, глубоко запрятанный страх.
– Гражданин Грязнов, вы знакомы с подсудимым? – сочла необходимым спросить судья, вновь констатировав, что прокурор и защитник по-прежнему пассивны.
– Нет, – ответил он, приподнявшись со своего места.
Зуевой показалось, что в голосе кандидата отсутствовала уверенность в том, что он говорит.
– Прошу внимательно подумать и вспомнить: возможно, вы сталкивались с подсудимым при иных обстоятельствах? Или вас объединяли с ним какие-нибудь косвенные отношения?
– Ничего меня с ним не объединяло и не объединяет!
Зуева вновь посмотрела на адвоката и представителя потерпевшей стороны, но на их лицах не выразилось никаких эмоций. Она перевела взгляд на прокурора. Тот безучастно перебирал какие-то бумажки, как бы молчаливо соглашаясь со всем. Ладно, девчонка-адвокатша, но он-то, зубр, не мог не заметить того, что увидела она!