Революцию делать легко – она построена на принципе «я против». Но уже наш опыт показал, что уничтожение социалистического строя и отмена статьи конституции о руководящей роли коммунистической партии почему-то не привели к появлению развитого капитализма. Уничтожение лжи и фальши идеологического отдела ЦК КПСС почему-то не привело к повсеместной правдивости. Увольнение всех руководителей советского времени и «красных директоров» почему-то не привело к тому, что на их место пришли глубокие, талантливые, умные люди. Мы наблюдаем как раз совершенно обратный процесс. Да, сначала появляются пассионарии. В 90-е годы они железной рукой, практически огнем и мечом проводили изменения, в которые тогда еще верили. Постепенно пассионарий замечает, что жизнь его коротка, вокруг другие, чуть менее пассионарные, живут все лучше и лучше, и оказывается, что надо уметь устраиваться, на законы времени не хватает. Святое дело «разрушить, разрушить, разрушить» уже, кажется, более-менее выполнено, а «строить, строить, строить» они не умеют. Разве можно сравнить квалификацию человека, которому приказано «разнести всю халабуду вдребезги пополам», и человека, перед которым поставлена задача построить Зимний дворец? Конечно, нет. Разнести любую халабуду – особой квалификации не требуется.
Выяснилось, что среди разнесенного оказалось и несколько строений, значимость которых мы поначалу не осознавали в полном объеме. И одно из них – школа. Ненависть к советской системе рано или поздно не могла не остановиться на советской школе – как одиозном учреждении, готовившем колесики и винтики общепролетарского дела, верно служившем идеологической доктрине, педагогической фабрике, из которой должны были выходить те самые строители коммунизма, что так уверенно потом разрушали развитой социализм.
* * *Не могу сказать, что проводилась осознанная политика уничтожения школы. Зачем? Она оказалась таким нежным созданием, что достаточно было всего лишь не уделять внимания. Все так просто – не плати достойные зарплаты учителям, и глядишь, уже и учить-то оказывается некому. В самом деле, разве сегодня можно себе представить молодого человека, идущего работать в школу? Это же нонсенс! Нет-нет, кадры, конечно, пока еще приходят. Но зачастую это те, кому надо собственных детей пристроить, да и качество современных учителей резко падает. Разумеется, еще живы легенды, гласящие, что каждый учитель – это Песталоцци и Макаренко в одном лице, и все они так любят детей. Но это не более чем заклинания. А еще взрослые дяди вдруг осознали, что надо, оказывается, вливаться в мировое сообщество, надо присоединяться к болонской системе, надо сделать так, чтобы каждый ученик получил достаточный уровень знаний, чтобы сразу после школы мог поступить в институт без всяких репетиторов – действительно тяжелого наследия советского времени, – а главное, имел возможность пойти в любое учреждение той самой болонской системы, а это практически вся Европа.
Замечательная благая идея, под которую была заимствована во многих странах практика единого государственного экзамена. Но дело в том, что, скажем, в Соединенных Штатах эта тема существует с начала XX века, она постепенно внедрялась, осознавалась, обкатывалась и проходила через довольно жесткие изменения. А у нас в стране, как это часто бывает, название взяли, а вот суть не поняли. Можно привести простой пример: вот есть слово «машина». Но машина – это и горбатый «Запорожец», и «Ока», и «ВАЗ», и «Мерседес», и «Феррари». Все это машины. Но машины-то разные! Так что сколько ни говори «единый экзамен», он от этого не становится разумно организованным. У него может быть качество «Запорожца», а может и качество «Мерседеса». Да и с каких пор школу спасал экзамен? Экзамен играет роль всего лишь градусника для измерения температуры, но важно понимать, на какой стадии мы эту температуру меряем. Если мы меряем температуру на выходе тела из школы, она может быть такая, что по большому счету единственное, куда это тело может потом отправиться, это, грубо говоря, морг. Потому что переучить-то ребеночка уже не удастся! И говорить «ах, он плохо сдал ЕГЭ, наверное, он хорошо его пересдаст через год» наивно. Ребенка учили одиннадцать лет, ну и чему научили? Что это дало? Правильный ответ – кажется, немного.
Учителей сделали заложниками ЕГЭ, практически не объяснив, чему учить. А все-таки – чему учить? Ну хорошо, если с точными дисциплинами все более-менее понятно, кажется, там новая идеология не играет никакой роли, то как быть с литературой? Как быть с общественно-политическими науками? Как оценивать последние шестьдесят лет истории? Или те учителя, которые всю жизнь воспевали мудрость советской системы, теперь должны говорить о том, что это был кровавый режим? Ну, теоретически можно, хотя некая лживость в таком посыле определенно присутствует. Да и как строить программу, как обучать детей, если те стимулы и те жупелы, которые использовались раньше, сейчас при всем желании не работают? Ведь мы уже не можем остановить ребеночка-хулигана и сказать ему: «А ну, быстро вызвал родителей!» Родители не придут, а если придут, то, как это часто бывает, могут избить учителя, и им за это ничего не будет. Кроме того, все вдруг очень быстро поняли, что школа школе рознь. Богатые люди не хотят мириться с теми копейками, которые получают учителя, вернее, с тем качеством преподавания, которое за эти копейки покупается, и говорят: нет, давайте мы будем платить нормальные деньги! Но эти нормальные деньги приводят к тому, что в ряд школ вступительный экзамен действительно сравним со вступительным экзаменом в самые престижные школы Запада, а ежегодная плата за обучение зачастую превосходит таковую в западных школах. Правда, не надо питать иллюзий: с нашим аттестатом по-прежнему напрямую никуда не поступить. Но суть не в этом, а в том, что нормальное преподавание, если угодно, гимназическое, оказалось сосредоточено за непробиваемой стеной денег. Никакой Ломоносов никуда уже не поступит. Идея, ради которой вводили ЕГЭ – что у всех будут равные возможности для поступления в вуз, – была бы замечательной, если бы качество обучения в различных школах было хотя бы сопоставимым. Но очевидный факт в том, что качество обучения за те деньги, которые получает педагог, скажем, в далеком ауле, не сравнить с качеством обучения, которое получают дети московского мэра или членов правительства, способных выписать себе профессорско-преподавательский состав практически из любой точки света.
* * *Что покажет ЕГЭ? Ой, да, вы правы, неловко как-то получилось? Действительно. Кажется, у наших деток нет шансов? Ну конечно, мы понимаем, что в России никакого образования нет. Это «там» образование. Ведь наши граждане хорошо знают, каким должен быть результат ЕГЭ. Этот результат – не знание, а баллы. А это уже совсем другая история. Что-что, а накручивать баллы мы умеем. Кто посмышленей – недорого через Интернет, фотографируя вопросы в начале экзамена, отсылая их работающей бригаде и получая через полтора часа готовые ответы. Там, где Интернет не так востребован, учителя решают за детей, особенно если это не простые дети, а дети чиновников из местного отдела образования. Не случайно была задержана высокопоставленная чиновница из Адыгеи, которая самолично помогала ребенку сдавать экзамен. Ну и конечно, отдельная тема – это та мудрость, которую проявляют преподаватели, осознав, что, оказывается, за плохие результаты ЕГЭ их могут и с работы уволить, и денег они не получат, как это происходило, скажем, в Тюменской области, где по результатам ЕГЭ делались выводы о качестве преподавания и возможности директора и дальше управлять школой. Разумеется, в этом случае никто не заинтересован в том, чтобы их дети были худшими. И тогда в ход идут любые методы. Ведь работу найти нелегко, да и кушать очень хочется.
Фанаты ЕГЭ кричат, что с его помощью мы выявляем мошенничество. Да, конечно. Выявляем студентов, приходящих сдавать экзамены за школьников, и выявляем успешно. Выявляем и то, что знаний дети не получают, и констатируем, что, увы, школьная система перестала эффективно функционировать. Но какими бы убедительными ни были заклинания фанатов, есть объективные и неприятные показатели. В международных рейтингах уровень знаний наших детей, вежливо говоря, вверх не идет. Мало того, школа объективно перестала выполнять роль воспитателя, а это уже гораздо более страшная проблема. Школа перестала объяснять, что хорошо, а что плохо. Может быть, потому, что с когнитивным диссонансом справиться не удается и самим учителям, каково уж объяснить детям.
Рядом с нами находится государство Финляндия, в течение уже многих лет занимающее одно из первых мест в рейтинге стран с самым высоким уровнем школьного образования. При этом, как ни странно, количество часов, которые тратят на обучение финские дети, получается меньше, чем у нас. Правда, и классы меньше. Да и ЕГЭ у них нет. А качество школ что в Хельсинки, что в самой далекой провинции примерно одинаково. Учителя в Финляндии получают много, это правда. Большое внимание уделяется индивидуальным занятиям. Все преподаватели – с университетским образованием. А программа и подход взяты из советской школы 50-х годов, и, кстати, с того времени никакие реформы не проводились, несмотря на все пожелания.
Рядом с нами находится государство Финляндия, в течение уже многих лет занимающее одно из первых мест в рейтинге стран с самым высоким уровнем школьного образования. При этом, как ни странно, количество часов, которые тратят на обучение финские дети, получается меньше, чем у нас. Правда, и классы меньше. Да и ЕГЭ у них нет. А качество школ что в Хельсинки, что в самой далекой провинции примерно одинаково. Учителя в Финляндии получают много, это правда. Большое внимание уделяется индивидуальным занятиям. Все преподаватели – с университетским образованием. А программа и подход взяты из советской школы 50-х годов, и, кстати, с того времени никакие реформы не проводились, несмотря на все пожелания.
Но ведь у нас школа оказалась беспризорной. Министерство школами не занимается, да, по большому счету, и институтами тоже. Министр, стоящий во главе профильного направления, не имеет ни малейшего представления о том, что такое школа, и не хочет иметь. Сложилась довольно неприятная ситуация, когда главный инструмент, кующий кадры для современной жизни, работает не только неэффективно, но и, скорее, во вред, выплевывая в жизнь отнюдь не строителей современной модернизационной экономики, а разочарованных, плохо образованных и зачастую очень дурно воспитанных граждан, убежденных, что своей цели можно добиваться любым способом: купить справку об инвалидности, обмануть систему сдачи ЕГЭ, – неважно. Важно быть победителем. Все остальное – обман. Пусть проигравший плачет. Но это видимые проблемы школы и качества образования. А вот кое-какой опыт, который приобретает сегодня школа, требует отдельного осмысления.
* * *Впервые страна вздрогнула во время беспорядков на Манежной. Точнее, на следующий день, когда к Киевскому вокзалу вдруг вышло большое количество студентов и школьников, особенно старшеклассников. И выяснилось, что национализм настолько глубоко и прочно засел в их сознании и носит такую агрессивную форму, что не рассматривать это явление системно уже не представляется возможным. Возникает вопрос: а что случилось, почему? Давайте рассмотрим, что происходит в наших школах на самом деле.
Итак, после того как идеологическая машина Советского Союза стала давать сбой и замечательная идея дружбы народов вкупе с системой прописки куда-то делась, в Москву и многие другие российские города, где жизнь хотя бы чуть-чуть отличается в лучшую сторону от провинции, ринулось большое количество выходцев с Кавказа – кто в поисках лучшей жизни, кто скрываясь от грехов, кто просто отправляя детей гулять на бюджетные деньги, расхищенные их родителями. Да и множество гастарбайтеров, приезжающих сюда с семьями, а значит, и с детьми, в какой-то момент времени должны были этих детей куда-то отдавать учиться.
Как сказал мэр Москвы Сергей Собянин, в некоторых районах города до двадцати пяти процентов населения не говорят по-русски. Когда я записывал своих детей в ЗАГСе, часто оказывалось так, что в этот день единственный ребенок с русским именем был моим. Уже никого не удивляет, что самое популярное имя среди новорожденных в Лондоне – Мохаммед, впрочем, в России это по-прежнему вызывает некоторое изумление. Надолго ли? Ведь к крови жертвенных баранов на улицах наших городов мы уже привыкли. Пока еще в Москве не слышны заунывные призывы муэдзинов на каждом углу, но, учитывая, что некоторые особо ярые представители мусульманской общественности требуют строительства в столице еще как минимум сорока мечетей, можно предположить, что в недалеком будущем москвичей ждет именно это.
Конечно, когда мы говорим о богатых школах, различия нивелируются. Не только потому, что почти все дети приезжают на машинах с водителем и личной охраной. А потому, что все-таки здесь речь идет о несколько ином уровне как культуры, так и благосостояния. Мы говорим о детях, чьи родители выбрали европейский путь и мечтают, что в какой-то момент времени их дети уедут учиться и работать за границу, поэтому их поведение кардинально отличается от поведения тех, кого зачисляют в простые районные школы. Там дети приезжих сразу оказываются в положении изгоев – просто потому, что они не знают русского языка и не понимают, что происходит. Учитель не может нормально объяснять хорошо успевающим ученикам, в результате происходит падение уровня образования в классе, а ужас непонимания перерождается в агрессивные формы поведения, которые выражаются столь ярко, потому что, как правило, дети, приехавшие из Кавказского региона, крепче своих московских ровесников и всегда сплочены, всегда пытаются сбиться в некое сообщество, которое очень скоро приобретает черты откровенно криминальные. В старших классах уже никого не удивить холодным оружием, да и все чаще в сводках мелькают сообщения о наличии разнообразных травматических пистолетов у школьников и даже об их применении.
Насилие в школе, в том числе на этнической основе, становится абсолютно обыденным явлением. Преподаватели сами боятся и не понимают, как себя вести. Кто им поможет? Говорить о каком-то пиетете по отношению к учителям смешно. Методов воздействия на детей, которые зачастую на голову выше их и на десяток килограммов тяжелее, у них нет. А если еще и подъедут родители, то не факт, что эти средства воздействия не окажутся последними в жизни преподавателя. Ну и кто захочет так собой рисковать за нищенскую зарплату? Вот и результат.
* * *Другие дети пытаются найти выход и защиту и зачастую находят их в разнообразных фанатских объединениях, в которых любовь к футболу занимает все меньшее время, а физическая подготовка все большее. И конечно, как уже отмечалось, в этой среде очень легко черпать силы и новые кадры разнообразным националистическим организациям крайнего толка. Идеальные условия: с одной стороны, идеологическая поляна зачищена, а с другой – школа ненависти каждый день. Старшеклассники и выпускники, совсем еще юные ребята, оказываются озлоблены и унижены с самого детства, и их желание отомстить очень часто выглядит обоснованным, как бы ни неприятно это было признавать.
Как должен себя чувствовать подросток, родившийся в семье человека, прошедшего первую и вторую чеченские войны, а потом выброшенного Сердюковым за ненадобностью, да еще не просто выброшенного – как-то позабыли, выбрасывая, обо всех обязательствах, которые брало на себя государство. И оказался офицер, еще довольно молодой и крепкий, с боевым опытом, – на улице. Или инженер. Или ученый. Или врач. Или рабочий, который теперь никому не нужен. Совсем никому. И что он должен сказать своему ребенку? «Сынок, ты должен любить власть, ты должен хорошо относиться к стране, эта страна сделала для тебя все?» Денег нет, поступить в престижный вуз шансов нет, так как школу закончил плохую, а у родителей нет возможности нагнать аттестационные баллы любыми способами. Пойти служить в армию? Отличная мысль. А что это даст? Да, сейчас в армии, наверное, уже не строят генеральские дачи, просто зачастую выстраивают «духов» и на спине у них пишут: «Правь, Дагестан».
И стоит он, такой жалкий молодой человек, уже пришедший в армию с ненавистью в сердце. И ненависть в нем укрепляется. Он живет в другом мире, которого не понимает и не осознает – и не хочет осознавать. В том мире, куда не добивают гламурные журналы и газеты, да и телевидение там смотрят скорей для того, чтобы определить национальность ведущего или посмотреть новости для подпитки ненависти. Наверное, если бы любой из этих парней совершил преступление в конце XIX века, великий адвокат Плевако, произнеся речь перед господами присяжными заседателями, добился бы оправдательного приговора, объяснив, что эти дети ни в чем не виноваты – жестокий окружающий мир сделал их такими. Только есть одна проблема: когда подобных детей становится слишком много, все справедливые оправдания не меняют общей тенденции, и жить становится страшно. Вот и выясняется, что абсолютно нормальные, симпатичные внешне люди вдруг заражаются человеконенавистнической идеологией, идут и убивают адвоката и журналистку и ни в коей мере не раскаиваются в содеянном. Почему? Потому что они борцы в глазах своих и своих товарищей. А то, что в тюрьме им теперь сидеть до конца дней – так кто сказал, что жизнь в тюрьме для них сильно отличается от той, которой они живут на улице? В тюрьме хоть кормят регулярно.
* * *С вузами ситуация обстоит не лучше. Разнообразные университеты и академии превратились в рассадник деструктивных идей. Их стало очень много, они легко и с радостью, считая, что это и есть рынок, продают дипломы и оценки на экзаменах, но не дают знаний. По большому счету они создают у людей иллюзию получения образования, но на самом деле с ранних лет приучают их к тому, что все неважно, достаточно дать денег. Кроме того, преподаватели этих институтов зачастую являются обломками прежней системы. Они прекрасно понимали, зачем они нужны, в советское время, но абсолютно теряются в современной обстановке. Именно поэтому, когда в студенческую аудиторию приходят профессионалы своего дела, достигшие немалых успехов в том же маркетинге, рекламе, разнообразных формах продвижения товаров или связях с общественностью, профессора нередко принимают их в штыки, не понимая, что те действительно могут существовать в условиях современного мира, и пытаясь с ними спорить, аргументируя свою точку зрения какими-то смешными неработающими моделями.