— А это не я… это от пули. Бинокль мне после отца остался. Он в войну капитаном артиллерии был. — Юрий отвернулся. Помолчав, он спросил: — Какой, Алеша, случай был?
— Какой случай-то? — проговорил Кнопочкин, стараясь не глядеть на Юрия. — Вот какой. У меня отец — бакенщик. Из Услады. Есть такое село на речушке Усе, в Жигулях. А Уса в Волгу впадает. Тихая такая речушка. Из нашей Услады чуть ли не все мужики бакенщиками работают. Мальчишкой я каждое лето у отца на посту жил. Избушка его на острове стояла, как раз напротив Молодецкого кургана в Жигулевских горах… Помню, обедали мы раз с отцом. Сварили уху и прямо тут же, на берегу, и расположились. Вдруг смотрю — над Волгой орел кружит. Кружил, кружил да как махнет вниз! Вроде этого коршуна. И что бы ты думал? Упал в воду, а подняться не может. Машет, машет крыльями, а от воды никак не оторвется. Крылища знаешь какие — во! — Радист раскинул руки. — Отец тоже заметил орла. «Похоже, говорит, с ним что-то приключилось». А орел как расправил крылья и понесся встречь течению по-над самой водой. Во все стороны брызги, будто быстроходный катер летит. От волнения меня как лихорадка забила. Вот-вот, думаю, он сейчас в небо взовьется. Да не тут-то было. Не может орел подняться вверх, да и все тут! Отец улыбнулся в усы и опять говорит: «Не под силу, сердешный, добычу поймал». — «Какую добычу?» — спрашиваю. «Крупная, должно быть, рыбина попала. Орел ее вверх норовит поднять, а она его в глубину тянет. Силы, видать, равные». — «Едем, говорю, поймаем их!» Отец кивает: «Давай попробуем». Оставили мы уху, сели в лодку и поплыли.
— Поймали? — вырвалось у Юрия.
— Поймали. Долго гонялись, а поймали… Когда уж и орел и рыба из сил выбились.
— Что за рыба была?
— Белуга. Пуда на три.
— Алеша, а почему орел не улетел, раз ему не под силу оказалась белуга? — спросил Юрий. — Бросил бы ее — и вверх!
— Он бы с охотой улетел, да вот вцепился когтями в белужью спину и вытащить их не может!
— Ну, дальше что было?
— А ничего особенного. Орла мы отпустили. Пусть его живет. Этот орел-белохвост — редкая птица в наших краях. Полезная птица. А белугу в Ставрополь отвезли… В столовую.
К Юрию и Кнопочкину подлетел Геннадий. Он был взволнован.
— Алеша, — сказал он, не глядя на Юрия, — в камбузе Люба плачет.
— А что с ней?
— Я туда сунулся… чтобы насчет обеда узнать, а Люба у плиты стоит… Печальная такая. А из глаз будто слезы. — Он оглянулся назад — не подслушивает ли кто, и сжал кулаки. — Если бы узнать, кто он такой!.. Да поговорить бы с ним по душам!
— Про кого это ты? — не понял Кнопочкин.
— А про того самого, из-за которого Люба убивается, — обозлился Геннадий. — Она… — и тише добавил: — Я сам слышал, как жена масленщика Любе говорила: «Полюбила ты, глупая, на свою беду… Как свеча, говорит, таешь, а ему и горя мало! Он и знать ничего не хочет про твою любовь».
Кнопочкин вдруг махнул рукой, сунул Юрию бинокль и зашагал прочь.
— Он… Что это он такой? — Геннадий недоуменно глядел вслед радисту.
Юрий не ответил. Он смотрел на тучу, готовую вот-вот навалиться на солнце своим бесформенным, извивающимся телом и уже не казавшуюся вблизи такой страшной.
… Счалку делали при боковом забористом ветре.
Между сближавшимися плотами бились волны, точно их поймали в западню и они осатанели от злобы. «Уралец» изо всей силы толкал корму горного плота, а плот наваливало на луговую половину серединой… И все же первыми соприкоснулись корма с кормой, потом середины и последними — хвосты, и тотчас же началась счалка.
Некоторое время «Ульяновец» и «Сокол» шли рядом, бок о бок. Неожиданно откуда-то из-под борта «Сокола» с присвистом вырвались косматые клубы пара, на минуту все скрылось в душном облаке, пропахшем мазутом. Но вот облако стало таять, и вначале показался решетчатый борт «Ульяновца», потом чьи-то ноги в новых калошах. Откуда-то вкусно пахнуло жареной картошкой. В серой колеблющейся мгле образовалась дыра, и на секунду в ней мелькнуло усатое мужское лицо. А когда весь пар рассеялся, показался бравый матрос-усач, обладатель сверкающих калош. Он подмигнул Геннадию, глазевшему на него из окна туалетной комнаты, где тот прибивал полочки для мыла, и пробасил:
— А что, хлопец, у вас дивчины казистые есть?
Покончив с полочками, Геннадий вышел на палубу.
На капитанских мостиках обоих пароходов стояли Глушков и Шаров.
— Спасибо, Петр Петрович, за помощь, — сказал Глушков. — Спасибо!
— Не за что, Сергей Васильич. Служба такая. Сейчас отправляюсь «Руслана» встречать, — ответил капитан-наставник и поглядел на восток. — Мне так думается: может, еще стороной пройдет? Бывает так: погрозится, погрозится непогода, да на том все и кончится.
— Неплохо бы, — поддакнул капитан «Сокола». — А то с таким возом тяжеловато будет… Радиограмму только что из пароходства получили: в ночь, сообщают, возможен шторм.
— Если шторму не миновать — держитесь! Ниже ни одного подходящего местечка не найдется для безопасной стоянки.
— А стоять… у нас времени для этого в плане не отведено!
«Ульяновец» отдал трос и стал поворачиваться назад, а «Сокол» направился к плоту.
— Счастливого рейса! — кричал в рупор Шаров.
На «Уральце» тоже что-то кричали, но из-за ветра ничего нельзя было расслышать.
Потом на вспомогательных судах раздались прощальные гудки, и буксиры взяли курс на Ульяновск. Город отсюда был еще виден. А в бинокль можно было различить даже легкие контуры многоэтажных домов. Там светило солнце. Но здесь оно уже скрылось, и Волга сразу принахмурилась. Легкая, редкая волна, как бы играючи пробегавшая от берега к берегу, отсвечивала сизым блеском.
Во время замены временных тросов основным, теперь уменьшенным по предложению Агафонова на одну треть, Юрий украдкой поглядывал на Женю.
Девочка стояла у борта «Сокола» и разговаривала с матерью кочегара Ильи. Закутанная в овчинный полушубок и клетчатую шаль, старуха плохо слышала, что ей говорила девочка, и часто переспрашивала: «Пришибло? Эко ты! А кого пришибло-то, касатка?»
Один раз до Юрия отчетливо донеслись слова, сказанные Женей:
— А вы как тут поживали? Не скучали без нас?
И Юрию показалось, что вопрос этот относится только к нему.
«А что, если мне… первому заговорить? Вот как закончим возню с тросом, так и подойти к ней, — спросил он вдруг себя и в ту же минуту почувствовал, как у висков сильно-сильно застучала кровь. — Нет, нет… зачем же я полезу ей на глаза!»
Он так смешался, что на вопрос Агафонова: «Не устал?» — ответил невпопад: «А зачем?»
Группа Агафонова, в которой работал Юрий, первой закончила заделку правого троса.
— Ну, богатыри, за пояс заткнули мы Давыдова с его молодцами! — весело проговорил рулевой. — Поможем отстающим? Или пусть сами выкручиваются?
— Выручим несчастных! — подал голос один из матросов.
— Тогда вперед!
И все дружно последовали за Агафоновым к другому краю плота. Пройдя несколько шагов, Юрий вдруг обнаружил, что потерял рукавицу. Он бегом вернулся на то место, где только что работали, и стал шарить между бревнами. Но рукавицы нигде не было.
«И куда она могла деться? — начал он сердиться. — Уж не в воду ли упала?»
— Юра, это ты потерял? — неожиданно раздался над его головой знакомый голос.
Юрия бросило в жар. Он не сразу разогнул спину, не сразу выпрямился. Рядом стояла Женя, немного смущенная, с широко открытыми пугливыми глазами и такая вся хорошая и добрая! Дыша прерывисто, она подбрасывала на ладони брезентовую рукавицу.
— Твоя рукавичка?
У Юрия пропал голос, и он только кивнул, боясь взглянуть на Женю.
— Ты на меня… сердишься? — спросила Женя негромко и посмотрела на Юрия с подкупающей нежной застенчивостью во взгляде.
— Я… я не знаю. — Юрий окончательно смутился, поняв, что сказал глупость.
Женя прижала к губам рукавицу, но не смогла сдержаться и засмеялась.
Юрий, набравшись решимости, посмотрел Жене в мягко сиявшие серые глаза. Посмотрел пристально, в упор.
— Извини меня, я погорячилась позавчера… и сама не знаю, что говорила. — Женя залилась румянцем, еще больше похорошела. — Как подумаю, что завтра на стройку прибудем, ну не знаю, что готова сделать!
Женя опять засмеялась, теперь уже весело, шагнула к Юрию и подала ему скомканную рукавицу. Маленькая горячая рука ее на миг коснулась руки Юрия.
— Женя… — Юрий попытался удержать Женю за руку.
Но она вырвалась и побежала. Побежала так стремительно, что была уже далеко, когда Юрий пришел в себя.
Но она вырвалась и побежала. Побежала так стремительно, что была уже далеко, когда Юрий пришел в себя.
На плоту закончили заделку троса. Проверив работу, капитан остановился, глянул на окруживших его девушек. Взгляд задержался на бойкой черноглазой Зине.
— Как, не растеряетесь, если шторм начнется? — спросил Глушков. — Видно, нынче не плясать и не петь… Уж на стройке устроим праздник, с окончанием рейса.
Зина выдержала испытующий взгляд капитана.
— Маменьки наши далеко, — сказала девушка. — Как-нибудь сами справимся! Да и робеть некогда будет… Так, что ли, Верочка? — И она обняла за талию стоявшую рядом с ней Веру Соболеву.
— Да вы не тужите о них, товарищ Глушков, — сказал, останавливаясь напротив капитана, рябоватый парень, «Наш Петуня». — Девки тут все отчаянные. Ну, а если что… мы их в обиду не дадим!
— Вижу — смелые девушки! — согласился Глушков, улыбаясь. — Если туго придется — подмогу пришлю… Думаю, что теперь легче будет управлять плотом. Новинку одну решили испробовать. Трос вот уменьшили.
— Слышали, — сказала Зина, лукаво скосив глаза на Соболеву. — Нам об этом вашем изобретателе все уши прожужжали. Был бы только толк!
И она рассмеялась, теснее прижалась к подруге. Вера вспыхнула и отстранилась от Зины.
— Мы тут все комсомольцы, Сергей Васильич, — вдруг горячо и серьезно сказала она. — Не сомневайтесь, не подведем!
Сплавщицы проводили Глушкова до парохода.
У борта «Сокола» с баграми в руках стояли матрос, Юрий и Геннадий. Капитан поднялся на судно и приказал отчаливать. Юрий с размаху воткнул в бревно багор и навалился на него, натуживаясь и краснея.
— А ну, нажмем! А ну, нажмем! — приговаривал Геннадий, тоже налегая на багор.
Едва «Сокол» начинал отваливать от челена, как волны снова прибивали его к бревнам.
— Мало, сердешные, каши поели! — как бы вскользь заметила Зина, с увлечением щелкая семечки.
Подбежал рулевой Агафонов. Когда рулевой, выхватив из рук Геннадия багор, вонзил его в первое попавшееся бревно, пароход стал отходить, и водяная полоса между ним и плотом все разрасталась и разрасталась.
Агафонов бросил багор и взмахнул фуражкой.
Девушки на плоту тоже замахали руками. Одна Соболева стояла неподвижно, зябко кутаясь в пуховый платок… Неожиданно, словно спохватившись, она подняла руку и медленно помахала носовым платочком.
Отошли от плота метров на пятьдесят, когда вдруг натянулась левая нить троса.
— Трос зацепился, Сергей Васильич! — наперебой закричали Кнопочкин и Юрий.
Но капитан уже сам все заметил.
— Стоп! — сказал он в машинное отделение. — Назад тихий.
«Сокол» снова стал приближаться к плоту.
— Здравствуйте пожалуйста! — развела руками Зина. — Никак не расстанемся!
И, подбоченясь, громко запела:
Пароход остановился,
Все подумали — пожар.
Оказалось, что женился
По дороге кочегар!
Из-за плеч сгрудившихся у борта «Сокола» парней высунулось чумазое лицо кочегара Ильи.
— Ошибка, Зиночка! — закричал он. — Может, кто и женится, но только не я!
— Ну-ка, ребята, наподденьте трос баграми, — сказал Глушков, когда пароход подошел к плоту. — Не отцепится ли?
Из сплавщиков первым схватился за багор «Наш Петуня». К нему на помощь кинулись еще два парня. Но все их старания оказались напрасными: трос задел за угол бортового челена где-то внизу и никак не хотел отцепляться.
— Придется в воду лезть, — вздохнул Агафонов.
Он спрыгнул на плот и принялся раздеваться.
Оставшись в одних трусах, рулевой встал на край челена, потрогал ногой беспокойно плескавшуюся, взбаламученную воду, поежился и с размаху бросился вниз головой.
Агафонов три раза нырял, но трос так и не отцепил. Его сменил матрос. Подмигивая девушкам, матрос в шутку перекрестился и полез в воду.
— Уж как ни ловчился… и так и этак — не отцеплю, да и только! — говорил Агафонов, лязгая зубами и растирая ладонями посиневшее тело. — Под самым нижним накатом бревен зацепился… Будто черт его там держит!
— Одевайся, Михаил! — приказал капитан. — Такой ветер до костей прознобит.
Матрос тоже безуспешно нырял несколько раз и вылез ни с чем.
— Эх вы, волгари! — сплюнул «Наш Петуня». — Я вот сейчас в момент!
Проворно сбросив кумачовую рубашку, он кинул ее через плечо стоявшему позади товарищу. Тот на лету подхватил надувшуюся пузырем рубашку.
— Я сейчас… — начал снова «Наш Петуня» и запнулся: запутавшись в штанах, он чуть не упал.
Кто-то из девушек хихикнул.
— Покажи, покажи им, Петуня, где раки зимуют! — подбодрила сплавщика Зина. — Да гляди сам не зацепись!
— Ого-го, водица! — крикнул расхрабрившийся парень, отдергивая от воды ногу.
— Кусается? — ласково спросила Зина.
«Нашего Петуню» точно наотмашь стегнули кнутом: он подпрыгнул и бухнулся в воду.
— Самому, видно, надо лезть, — угрюмо сказал капитан. — Время идет, а дело ни с места.
Над водой показалась большая голова «Нашего Петуни». Схватившись рукой за бревно, он жадно глотнул раскрытым ртом воздух и принялся ругаться.
Глушков кинул под ноги фуражку, расстегнул китель.
— Подождите, Сергей Васильич, я полезу! — вдруг закричала стоявшая позади всех Люба Тимченко.
Но когда она, расталкивая локтями сокольцев, приблизилась к борту судна, в воду прыгнул Давыдов. Его тело, совсем не тронутое загаром, на секунду мелькнуло перед глазами пораженной команды «Сокола». Никто не заметил, когда он спустился на плот, когда разделся.
— Вот так Давыдов! — сказал восхищенный Геннадий. — И ахнуть не успели, а он прыг — и все тут!
Второй штурман долго не показывался из воды. Потом он на минуту вынырнул и, отдышавшись, снова скрылся под водой. На этот раз он пропадал дольше прежнего. Агафонов уже начал стаскивать с себя телогрейку, готовясь броситься на выручку Давыдову, когда голова штурмана высунулась из воды у самого края челена. Обессиленный, он беспомощно схватился за ослизлое бревно, но рука сорвалась, и он опять скрылся под водой. Но вот Давыдов вынырнул вновь, Агафонов подхватил его под мышки и, поднатужившись, втащил на плот.
— Отцепил! — это было первое слово, которое сказал штурман.
На плот проворно спустилась Люба Тимченко. Сунув в руки дрожавшего всем телом Давыдова мохнатое полотенце, она так проворно взобралась на борт парохода, что Давыдов не успел даже поблагодарить девушку.
Шторм
Внезапно подул резкий верховой ветер. Клочкастые облака, плывшие по небу навстречу «Соколу», сразу повернули в обратную сторону, словно метнувшееся в испуге стадо белых овец. По Волге заходила крупная зыбь, а над песчаными островами желтым дымком закурились пески.
Надвигался дождь. Он шел сплошной дымчатой стеной, подгоняемый ветром.
Ветер уже не свистел в вантах, а завывал, и мачта жалобно скрипела.
В быстро приближающихся сумерках темно-лиловая вода то вздымалась невиданными курганами, то опускалась, проваливаясь вертящимися воронками. На эти ямины было и страшно и интересно смотреть. Думалось: еще мгновение — и покажется желтое песчаное дно Волги.
Остроребрые волны нагоняли друг друга и сшибались, вскипали ноздреватыми шапками пены.
Посмотрев в бинокль на неясные очертания качающихся берегов, Сергей Васильич Глушков повернулся к плоту. Резкий ветер с яростью рвал полы черного плаща, затруднял дыхание, а капитан все не отрывал глаз от бинокля.
Стена дождя подступала к плоту. Вот скрылись за густой пеленой избы, вот исчез и весь плот. Ветер доносил гул надвигавшегося ливня. Но Глушков не собирался уходить с мостика. Он даже не накинул на фуражку капюшона.
Ливень грянул сразу, и штурвальную рубку со всех сторон окружил туман из мельчайших брызг. С потолка закапало, и на полу образовалась лужа.
Распахнулась дверь, и с клубами пара в рубку вошел Глушков, мокрый с головы до ног. Он молча подошел к Давыдову, и тот, без слов поняв намерение капитана, передал ему штурвал.
Ливень зыбунами, волна за волной, прохаживался по Волге, и впереди нельзя было различить даже мачты на носу судна, но Глушков уверенно стал к штурвалу.
Ближе к полночи шторм достиг невиданной силы. Ветер гнал по взбесившейся, ревущей Волге двухметровые волны. Холодные брызги долетали до капитанского мостика. Ливень давным-давно перестал, но по-прежнему не было видно ни зги. И хотя ветер был попутным, управлять пароходом становилось все труднее и труднее. Плот шел с опущенными лотами. Многопудовые железные грузы, волочась по дну реки, должны были замедлять раскаты плота. Но они не помогали. С капитанского мостика раздавалось: