И еще один щелчок:
— Ленин взрастил мичуринцев. Сталин — стахановцев, Хрущев дал дорогу комсомолу, Брежнев — пионерам, Ельцин выпустил октябрят, которые успешно извели дедов-мичуринцев и отцов с комсомольскими мозгами. Спасибо всем. Страна помолодела. Впервые в России рождаемость выше смертности. Если, разумеется, не учитывать, что благодаря комсомольским играм стариков население сократилось на треть, а на земном шаре благодаря мичуринским опытам с ядерной энергией и экологией — в десять раз. И за это вам, старшим, спасибо. Хотите опыты продолжить или дать молодым пожить нормально?
Нет, это не щелчок, это статистика. А Цыглеев продолжал:
— Вся послеоктябрьская эпоха была сплошным обманом и декларацией обмана выживших из ума негодяев. Молодежь бросили на произвол судьбы. А судьбы у нее не было…
«Взросло племя бездушных и бездуховных, — продолжил про себя Гречаный. — А может, у них своя духовность, которую мы не разглядели? Компьютерная? Виртуальная? Нам ведь тоже нравились «Битлы», которых осуждали старшие. Нам хотелось жить весело, а старики корили нас за безнравственность. Так наказание это для нас или непонятое поколение?»
Не задумываясь над последствиями, Гречаный решил: уж если суждено ему оставить след в истории, так пусть это будет реформа сознания. В насаждении новой веры он не преуспел, новое мышление развилось само по себе, хотя, и это очевиднее, именно он взрыхлил для новых ростков почву.
«Господи, помоги им», — взмолился он, берясь за ручку.
— Давай указ. Подпишу…
Из папки Цыглеева появился предусмотрительно заготовленный указ о названии новой столицы.
— Ориана так Ориана, — промолвил он, разглядывая перо. Нет ли соринки или волосинки на кончике… Исторический все же момент.
На лице юного премьера ничего не отразилось. Возможно, он подумал: рлава Богу, наконец-то старый пенек раскинул мозгами.
А то, чего стоили президенту предпосылки, — не в счет? Жизни? Чужая жизнь — статистика, своя — факт.
— А что станет с Москвой? — спросил он напоследок, подразумевая статус города, культурный центр, сохранность памятников истории, искусства и прочие реалии, связанные с этим.
Цыглеев толковал вопрос в ином ключе:
— Москва уйдет под воду максимум за год. Низины уже подтопило изрядно. Кстати, старый Шереметьевский аэропорт давно не принимает дальние рейсы, дренажи полосы не держат, сток воды не обеспечивают. Радиусы метро сократились втрое.
«Вот и Китеж…» — задрожали руки у Гречаного. Цыглеев сосредоточенно перебирал бумаги в папке и не заметил.
О грядущем наступлении воды знали давно и готовились без паники. Перенос столицы был обусловлен. Одна из причин.
Других было множество. Старушку Европу, где некогда бродил призрак коммунизма, бросили умирать. Появились деньги, призрак материализовался. Подкармливали Индию, чтобы Китай не напирал сзади, а Турция с Ираном спереди; кавказский каганат в гордом одиночестве доедает кукурузу, а «гарни хлопци с Львивщины» самостийно качают нефть — ведро до полудня — и меняют у чехов на хмель и горох, добрая, сказывают, горилка получается, даже «фелиции» на ней работают. Ездить не ездят, но заводятся. Все уравнялось. С севера наступают тропики, а в Америке негры извели белых: отлупцевали их до посинения, теперь все одинаковые; а в Белом доме восседает Муран Ссйфур Мулюков Первый, выходец из башкирской деревни Сучмеизы, и требует от России пива и харчей к пиву в обмен на ударные авианосцы. А куда их девать? «Фош» там, «Джон Кеннеди», там и новейший «Британик» уже с полгода наш.
Вот тебе и царица, правящая из-за морей…
А вдруг именно такой смысл заложен в библейском пророчестве? Только не сбылось пока от размягчения в умах и непрерывной мороси. Хлеб сеяли не густо — там сыро, а там одни бананы произрастают, — а ели в основном шампиньоны из подземных бункеров, пустующих за ненадобностью. Шампиньоны настоящие, жирные. Говядина искусственная надоела, собачатина — деликатес. Зато рыбы всяческой завались, икры море. «Опять икра!» — проклятие века. Вот как оно все обернулось. Не велел Господь поедать теплокровных, не послушали, он взял и плюнул на это дело, а плевок растекся в громадную лужу, которой ни дна, ни фарватера.
Такие вот дела накануне переселения в новую столицу.
«Что ж, — подвел невеселые итоги Гречаный, — берем каждой твари по паре — и в Ориану».
И до того ему стало наплевать на все на свете, что не обратил особого внимания на сообщение секретаря:
— Семен Артемович, вылетов по-прежнему нет, Сибирь не принимает. Есть другой вариант: теплоходом по Лужковскому морю до пристани великомученика Ельцина, а там автопоездом до самой Орианы. Устраивает?
— Вполне, — машинально ответил Гречаный. — Только я пока в Москве побуду.
— На какой срок откладываем переезд? — столь же машинально уточнил секретарь, занятый подсчетом, какие гостиные и комнаты в Кремле он займет со своей семьей и родственниками, как только уберется цыглеевская челядь.
— На какой? — переспросил Гречаный. — А пока Кремль стоит!
«Ясно, — пометил для себя в блокноте секретарь. — На год спокойно можно заселяться в кремлевские палаты. Голубая — моя, Зеленая — зятю. Красную — сватам, а в Георгиевском теннисный корт неплохо соорудить… Так, а этого куда? — Секретарь многозначительно посмотрел на президента. — Ага: уговорю его занять боковой флигель у кремлевских казарм. Там тихо, сухо, пусть себе живет в свое удовольствие…»
— Свяжите меня с Судских, — неожиданно попросил Гречаный.
— А Игорь Петрович давно уехал, — удивился секретарь такой просьбе.
— Куда уехал? И связи нет, что ли? — рассердился Гречаный.
— Есть связь, — проявил осведомленность секретарь. — Он сейчас в Центре климатологии.
— Где это? — нахмурился Гречаный, не соображая.
— На острове Безымянном в Тихом океане, — ответил секретарь, лелея мечту перебраться на этот райский островок. — Кстати, территория России… А вам бы неплохо подлечить здоровье в тропическом климате, — намекнул он, выжидая реакции.
— Соедините, — кратко сказал президент.
Пока секретарь делал спутниковый набор абонента, Гречаный дожидался с чувством неловкости: года, пожалуй, как три не общались, а тут — здрасьте, я ваша тетя… Впрочем, президент он, можно с таких позиций говорить, если не очень обрадуется Судских неожиданному звонку.
Связь была на удивление чистой.
— Здравствуй, Сеня, — услышал Гречаный в ответ знакомый голос. И выжидательная пауза.
— Ну, как там дела, Игорек?
— Над нами не каплет, — насмешливо ответил Судских. Даже пшеницу затеяли сеять. А у вас?
— А у нас закончен газ. Топлива в обрез, держимся на ветряках. Ничего, — бодрился Гречаный, — зато экология в норме. Как прогнозы, когда у нас солнышко появится?
— Пока без перемен. В Сибири, возможно, со следующей весны, а в Европе шторма и антициклоны.
— Переезжаем в новую столицу, — нашел чем похвастаться Гречаный. Было неловко. В ответ молчание.
— А как там Кронид? — поинтересовался Гречаный, устраняя неловкую паузу.
— Где-то в Сибири блуждает с Парменом. Сюда не спешит…
Опять понимающее молчание. Осуждающее. Выручил всезнающий секретарь:
— Поздравьте его с рождением третьего ребенка!
— Тебя можно поздравить с третьим отпрыском? — рискнул Гречаный.
— А Луцевича с первым.
— И Луцевич с вами? — удивился президент, даже не спросив, на ком женился Луцевич. — Поздравляю…
— Здесь, здесь, — подтвердил Судских. — Обязательно передам.
«Черт возьми! — вспомнил Гречаный. — А я так и не женился… Подсунул этот… — он неодобрительно глянул на секретаря, — свою сестру в наложницы, тем и пробавляемся. А мне уже пятьдесят шестой. Пожалуй, поздно, укатила молодость».
Попрощались с Судских легко, как корабли на приличном расстоянии в море, каждый на своем курсе, хоть и параллельном.
— Пойду-ка я прогуляюсь, — сам себе сказал Гречаный, и секретарь не удивился его желанию.
— С какой охраной? — осведомился он для проформы.
— Без охраны.
— Запрещено, Семен Артемович.
— Тогда пару человек, не больше, — попросил президент.
— Я утрясу вопрос, — . ответил секретарь таким тоном, будто делал президенту величайшую услугу. Допустим, брался выменять воблу на банку сгущенки.
Президент неторопливо вышел через Спасские ворота в сопровождении двоих охранников, которые держались на расстоянии, как велел секретарь. Направился он наискосок к бывшему ГУМу, где нынче разместился один из многочисленных цехов культуры и здоровья молодежи. Зданий в Москве пустовало много, и практичный Цыглеев, ни на кого не оглядываясь, велел переоборудовать их в молодежные центры. Болтаться по мокрым улицам желающих почти не было, а там тепло, светло, лампы дневного света, зелень в оранжереях и нет соблазнов употреблять спиртное или наркотики — все на виду. За это Гречаный хвалил премьера, но своими глазами еще не видел — что оно такое, оздоровительный центр.
На первых этажах девчушки в прозрачных трико учились танцевать что-то вычурное и замысловатое — под руководством молоденьких преподавательниц, может быть, чуть крупнее учениц. Их прозрачные трико были откровеннее. Гречаный испытывал неловкость, но на него не обращали внимания, зато охранники постреливали глазами, держась за его спиной. Плечистые и молодые по-прежнему в цене, смекнул Гречаный, когда наставницы задвигались вольнее, выбирая позы и па пооткровеннее. Запахов президент не ощущал, вытяжная вентиляция работала прекрасно.
«И слава Богу…»
На галереях размещались секции по интересам. Качки прежним способом наращивали мышцы. И если, разглядывая танцовщиц, охранники делились мнениями вполголоса, здесь они не стеснялись говорить громко. По их мнению выходило, что все это чухня, метода устарела, рельефный фасон дает, а настоящей мускулатуры не прибавляет плюс импотенция.
— Почему импотенция? — не согласился президент* — Ребята ладные, сильные, ничем не хуже вас.
— Да уж, Семен Артемович, — ухмыльнулись оба. — Нас гоняли на свежем воздухе да на рубке дров и гречневой каше, а это — показушники, обычные качки. Перед девками форсят, а палку не могут поставить с толком, — откровенничали они, не стесняясь президента. — Да тут и девицы все сплошь лесбиянки. Честное слово!
Президент покраснел, будто обвинили его самого в импотенции.
— Пошли дальше, — сказал он, пряча глаза.
В компьютерном зале царило оживление. Здесь проверяли сноровку и совсем еще мальчишки лет семи — десяти, и юноши постарше. Компьютер-жокей отрывисто произносил непонятные команды, и в зале тут и там отвечали ему столь же непонятно.
— О чем они переговариваются? — спросил Гречаный.
— Кто на файле микроб поймал, кто запустил свой вирус, — охотно пояснили охранники, и один другому сказал с большим интересом: — А тот шибздик в прыщах на крайней панели ничего так шерстит в пятом уровне, да?
— Ум-м, — уважительно промычал другой.
И здесь президента не замечали, и здесь он был чужой. Даже в секции полового воспитания, где Гречаный задержался у остекленной перегородки, на него не обратили внимания. Юнец лет пятнадцати втолковывал что-то полетке, жестикулируя руками, и она послушно выполняла позы.
«Хоть не голые», — вздохнул Гречаный, хотя прозрачное трико ничего не скрывало, но заниматься прилюдно сексом запрещал закон.
— Чухня, — не удостоил похвалы один охранник учителя. — Индийская школа, ничего интересного.
И здесь его знаний не хватает…
В следующей галерее его заинтересовали молодые люди в тогах, лицом к лицу попарно.
— А это что? — спросил он, остановившись.
— Центр ораторского искусства и дикции, — пояснил охранник. — Правнучка безнадеги Горбачева предложила, а Владимир Андреевич учредил, — хмыкнули оба.
— Кто? — не понял Гречаный.
— Цыглеев, — удивленно повторил охранник. — Владимир Андреевич. А Горбачев — губошлеп такой был в прошлом веке.
— Жена, говорят, его сковородкой по губам била, — охотно подключился другой, — когда он неправильно ударения ставил.
— Ладно, посмотрим, как эти шлепают губами, — произнес Гречаный и подошел к ближайшей паре.
— Чего тебе, дед? — отвлекся один из ораторов с острым длинным носом. — Пахлявку ищешь? Так топай в малый ГУМ, там клевый выбор.
— Какую пахлявку? Я президент, — оскорбился Гречаный.
Оратор с минуту созерцал его беспристрастно, потом сказал партнеру:
— Продолжим.
«Так тебе и надо, — попенял себе Гречаный. — Корми, пои и под ноги не суйся».
— Куда еще хотите? — приблизились охранники.
— Пошли в оранжерею. Там хоть понятно, — сказал президент. — А что такое пахлявка?
Охранники прыснули. Один из них ответил:
— Извините, Семен Артемович, но вы так быстро ботать учитесь. Пахлявка — это когда люди старшего возраста девочек снимают.
— Я им поснимаю! — разозлился президент. — Ну и заведеньице!
В оранжерее их встретила вежливо юная особа в юбочке клеш.
— Прошу вас, Семен Артемович, — сделала она книксен, приподнимая и без того коротенький подол. — Я вас узнала. Вас по телевизору показывали. Вы что-то там изобрели в космосе. Вы Гречанский.
— Изобрел, изобрел, — снисходительно усмехнулся Гречаный. — А мамзель что изобрела?
— Пойдемте покажу, — гордо ответила она и повела между стеллажей с бушующей зеленью.
Гречаному стало веселее. Он подмигнул охранникам с усмешкой.
— Вот, смотрите, — остановилась юннатка у крайнего стеллажа. — Это принципиус бесталанус. Он получился от скрещивания томата с парниковыми огурцами. Вам нравится?
Гречаный оглядел растение с мясистыми листьями и спросил:
— А как на вкус?
— Плодов еще нет. Думаю, со следующим отбором появятся. Но листья и стебли уже можно употреблять в пищу, — пояснила она.
— Употребляете? — не скрывая иронии, спросил Гречаный.
— На фиг? — не смутилась она. — Это экспортный продукт. Дешево и практично, аборигены подчистую сметут в обмен на минералы.
Охранники, укрывшись за стеллажами, потешались откровенно. Повеселел и президент.
— Давай-давай, — погладил он по головке юннатку. — Знатный из тебя таланус выйдет. Экспортный!
Юннатка зарделась от похвалы, подолом прикрыв личико, к общему веселью. Гречаный поспешил вон.
— Все! — сказал он охранникам. — Насмотрелся, нанюхался, опыта огреб на всю оставшуюся жизнь. Пошли…
На следующее утро Гречаный выехал в загородную резиденцию и первым делом велел соорудить обычный парник.
— Никак беспринципиус таланус собираетесь выводить? — весело спросил охранник, с которым Гречаный обозревал молодежный центр.
— Обычную капусту, — кратко изрек Гречаный. — Дедовским методом.
Посещение центра напомнило ему фильм о «Титанике», его первый и последний рейс. Лайнер тонет с ужасной раной в борту, а в ярко освещенных салонах играет веселая музыка, танцуют беспечно пассажиры, не замечая крена.
Пассажиры?
Вот именно.
2 — 9
Как неожиданно немочь накатила на Оками, так удивительным образом и исчезла.
В день прихода на зеленую поляну они экономно распределили обязанности, чтобы заночевать в тепле и сухости: Кронид отправился поймать рыбы на ужин, Оками расчищал землянку под ночлег. Развели костер, перекусили наскоро и вместе взялись за убежище. Внутри находилась печурка, к ней пробивались они с энтузиазмом. В очередной раз вынося землю и всяческий хлам, Оками почувствовал недомогание. Мышцы тела набухли в одночасье, неимоверных усилий стоило двинуть рукой, ногой, и что там конечности — ворочать языком было мучительно, веки глаз поднять невмоготу.
Кронид растерянности не проявил. Первым делом он приготовил постель для Оками, заботливо уложил ее в спальник, каждые двадцать минут отпаивая целебным отваром, как учил Пармен. Что за болезнь навалилась на товарища, он знать не знал, однако именно такой сбор трав, снимающий воспаление мышечных тканей, готовил для отвара Пармен.
Ни разу не потревожив Оками, без треска и шума он освободил землянку от завала и торжественно затопил печурку. Кронид вышел поднести собранных заранее дров, а вернувшись вскоре, застал товарища в странной позе китайского болванчика.
— Ты почему поднялся, Оками? — взволнованно спросил он. — Тебе ни в коем случае нельзя вставать!
— Не могу, — с трудом ответил Оками. — Хочу наружу. Совсем.
Кронид перенес товарища из землянки, соорудил нехитрый навес, чтобы уберечь от мороси, и до утра не отходил от него, потчуя травяным отваром, как ни хотелось внутрь к живительному теплу, в уютное жилище.
С утра Кронид натаскал в землянку лапника, и от хвойного запаха стало еще уютнее.
— Перенести тебя в землянку? — участливо спросил он Оками.
— Попробую сам, — ответил тот и вылез из спальника. С помощью Кронида он вошел внутрь и только произнес очарованно: — О-о…
— Тебе нравится? Ты уже не хочешь наружу? — заглядывал ему в глаза Кронид.
— Нет, — отдышался Оками, — очень хорошо.
Он с вожделением вдыхал хвойный запах. Сырость и затхлость исчезли. Кронид заботливо уложил его на ложе из лапника.
Кронид не стал докучать разговорами и выбрался наружу. В темноте под моросящим дождем было тоскливо и одиноко. Он машинально потрогал ладанку на груди, едва вспомнил Пармена. Без него сейчас он совсем расклеился после напряженной и неуютной ночи с больным товарищем. Только эта ладанка и маленький фонарик остались в память о старике, ничего больше он не взял. Сжималось сердце, а глаза хотели различить сквозь плотный и влажный полог ночи милый сердцу Орион.
«Сейчас бы мы пили чай и слушали удивительные истории дедушки», — размышлял он под шорох мороси и гнетущую тишину.