– В молодости шабашил много, – продолжил он. – Строил все! Это сейчас уже не вспомню, как чего, да и материалы другие. В общем, денег было полно! Тогда месячная зарплата была сто рублей, а у меня тыща в кармане. Что делать? Садились в покер играть. Это такая игра, там можно выиграть, блефуя, не имея ничего на руках. Надо следить за выражением лиц, кто как себя ведет, чем выдает, чтобы вычислить, какая карта на руках. Я обычно выигрывал. Наблюдательность спасала. Шабашил, кстати, только голыми руками! Рукавиц не признавал! Занозы такие сажал, а все равно! Люблю чувствовать, что делаю. И там не мальчики играли, тоже умели шифровать эмоции, скрывать. А я считывал… А вот, что у Наташки в голове – не считал. Просто она дура! Вот и не считал.
– А почему именно она, вы не задавали себе вопрос? Почему не какая-то другая дура?
– Задавал! – постучал сигаретой о край пепельницы Алексей Викторович. – Снаряд упал в подготовленную воронку. Я бессознательно или сознательно был готов к ней. Или к такой же.
– Какой такой же?
– Она младше меня на двадцать лет. А мне хотелось от женщины дури, детскости. Я скоро стал чувствовать себя ее отцом.
– Но Вы же отец, у вас есть две взрослых дочери.
– Они выросли к тому времени и стали раздражать. Старшая одним, младшая другим.
– Чем?
– Младшая? Формальным отношением ко мне. Да, поздравила, да, подарок какой-никакой подарила, но формально. Сейчас она лучше стала. Я ей звоню, она под Димой или Дима на ней, всегда берет трубку – пап, я с Димой, освобожусь, перезвоню.
– Когда она изменилась?
– Когда ей хреново стало. Вот мы вчера сидели с ней в мексиканском ресторане, она полчаса рыдала. Ей не с кем порыдать. Димы все эти относятся к ней на отъебись, а папа это папа! А мне подарки делать приятней, чем получать. Я, может, из-за этого кайфа и делаю их. Вот дочь сказала – хочу новую машину. Мы поехали с ней в субботу и за один день все сделали. Пусть я не решу ее проблем, но ей будет приятно. У нас с ней с детства понимание. Даже когда я в Астрахань собрался лететь к Наташке, она меня поддерживала, – пап, да пошли ее нах, ты что, себе бабу не найдешь, ты не взрослый, что ли! Предложила лететь со мной. Я отказался, говорю, я сам смогу… А тогда – не помню, как меня домой везли. Реально крыша уехала! Я не любил так никогда! Я сам не ожидал, что так у меня крыша съедет. С ума сходил! Вот дура обычная, но секс у нас был такой, лучше ни с кем не было! Она раскрепощенная в сексе абсолютно!
– Это субъективное ощущение.
– Нет, я же чувствовал, что она такая!
– Это с вами она такая. А с другими могла быть и зажатой.
– Не знаю. Свечку не держал! – произнес он тоном, показывающим, что этот поворот темы ему неприятен.
Зазвонил айфон голосом старого телефона. Алексей Викторович сгреб его со стола, и откинулся назад, словно натягивая пружину провода.
– Да, мам! Да, все нормально у меня. Вот обедаю. Что лампа? Не работает? Хорошо, я завтра утром заскочу, посмотрю. Часов в восемь! Да, пока! – он снова положил айфон спиной вверх, даже не глянув на экран, помолчал, провел ладонью по лицу.
– Заставляю себя к родителям ездить, верите? Тяжело… Им по восемьдесят пять лет, мать еле ходит, отец лежит. Одной ногой уже там. Мать уже даже ухаживать за отцом не может, сиделку взяли. Они еще все время – ну когда ты заедешь? Придумывают причины – то лампа у них сломалась, то еще чего-то. А я смотреть на них не могу! На отца особенно. На мать как-то не так…
– Почему на отца особенно?
– Он же мужчина. И я мужчина. Я буду таким через двадцать лет. Я вижу свое будущее. Невозможно на это смотреть. Я же помню его молодым крепким мужиком. Он офицер. Учил нас с братом всему. Здоровый, сильный! Был. Лежит сейчас парализованный, еле говорит, глаза слезятся… Я от них выхожу – ехать не могу. Мне нужно время прийти в себя. А моя жена – дура приезжает к моим родителям рассказывать, какой я козел. Представляешь? Мать увозят с приступом, отец пьет. Ну, кто она? Бабушку постороннюю не будешь грузить, пожалеешь, а она к моим. Я же говорю – дура! Как все. Я почти не встречал женщин, о которых не думал бы – ну дура! И моя Наташка тоже. Сама не знает, что хочет, мечется… дура! Ничего, что на ты?
– Ничего.
Он накрыл ладонью телефон, словно хотел спрятать его.
– Смс от нее пришло, – тихо объяснил он. – Не буду сейчас смотреть. Потом посмотрю.
Чай кончился, штрудель тоже. На тарелке быстро терял форму шарик мороженого. Все свободные места в моем организме переполнились – черепная коробка, желудочный мешок, мочевой пузырь.
– Я на минуту! – вышла я из-за стола.
Из туалетного зеркала на меня смотрело лицо с прилипшей улыбкой слушателя, слишком мелкое и слишком белое после мясистого огороженного гектара собеседника.
Вернувшись, я не обнаружила на тарелке мороженого. И даже лужи от него.
– Я съел! Люблю мороженое! – смутился сладкоежка. – Неудобно было при тебе. Бздобу еще закажем? – пошутил он.
– Да нет, пора.
– Ну, может, еще чайку…?
– Тоже хватит. Берите у девушки телефон, и пошли.
Он раздавил сигарету в дно пепельницы и встал. Песочный живот подпирали две мятые брючины, скрывающие полные ноги «колесом».
Я остановилась на выходе из зала подвала, чтобы видеть действия мужчины.
Алексей Викторович подкатил к нашей блондинке на расстояние живота. Его лицо шевелилось опытной мужской мимикой. Она слушала с понимающей улыбкой. Вторая блондинка и щуплые брюнеты заинтересованно следили за ними тремя парами параллельных взглядов. Через минуту он уже затыкивал ее номер в айфон, а она диктовала, вытянув подбородок. Ее попа начиналась точно на линии завершения его живота. Если бы они прислонились друг к другу спинами, получилась бы восьмерка…
Они кивнули и улыбнулись друг другу. Довольный Алексей Викторович вернулся ко мне, а блондинка к коллегам.
– У нее еще и склад ума какой оригинальный! – радостно отчитался он. – Представляешь, я прошу у нее телефон, она – а зачем? Я говорю – позвоню. А она – на нем денег нет! То есть она решила, что мне позвонить нужно! Или это шутка была? Я так и не понял! Но телефончик-то у меня! Мастерство не пропьешь! А имя у нее редкое и красивое, почти забытое – Валентина!
– Поздравляю!
– Если бы не ты, я бы не решился! Честное слово! – засмеялся он.
Он надел, не застегнув, длинное черное пальто и повесил на шею красный шарф, словно упаковал подушку в одеяло и полотенце.
Мы вышли на улицу вместе, но я странно ощущала себя рядом с ним. Три часа назад я не подозревала о существовании этого человека, а сейчас знаю о нем все!
Алексей Викторович открыл припаркованный «Кадиллак» ключом, как квартиру.
– В этой машине нет сигнализации? – спросила я.
– Была. После аварии не стал ставить. Дорого. Я вообще продать ее хотел. Но эти машины не выгодно продавать. Они дешевеют сильно. Если обычная хорошая машина в полтора раза дешевеет, то эта в разы. Передумал продавать. Она меня спасла в аварии. Те, кто со мной столкнулись – в месиво… Продавать невыгодно.
– Потому что их покупают для понтов, а бэушные понты никому не нужны?
– Именно так. Ты все понимаешь.
– Пристегиваться надо? Не будет пищать?
– Попищит немного и все. Просто скорость не наберет машина больше шестидесяти км в час.
– Решает – если не пристегнулся, не в адеквате хозяин?
– Да. Машины становятся умней, а люди глупеют и деградируют. Во всем!
Машина мягко сползла с бордюра, встревожив ворох груза на заднем сиденье, до потолка заваленного тряпьем.
– Это твои вещи? Или ты раздеваешь случайно встреченных дам?
– Мои, – хмыкнул Алексей Викторович. – У меня все с собой! Кто примет, у той могу остаться!
Он позвонил на следующий день.
– Я вчера сделал два прокола! Не открыл перед дамой дверь и не помог выйти из машины. В голове уже было другое. Прошу снисхождения. И спасибо за встречу!
– Что было в голове?
– Я думал о письме из Астрахани. Но потом удалил, не читая. Кстати, отвечаю на незаданный вопрос: Валентине звонил, но пока ни о чем не договорились. Полетим весной в Индию с тобой? Я вроде собрался.
– Судя по всему, на Астрахань ты уже не надеешься, если предлагаешь это малознакомым женщинам?
– По Астрахани – надежда умирает последней, а я еще жив! С малознакомыми женщинами практически нет проблем, что с презентации, что с улицы, что… – он помолчал. – Кстати, сегодня встречаемся с Валентиной в подвальчике.
Через неделю он снова позвонил.
– Как прошел вечерок в подвале? Подвалило? – вспомнила я последний разговор.
– Подвалило? – обиженно повторил он. – Как-то не стильно, мягко говоря, звучит! Тебе вкус отказывает или это банальная ревность? Если последнее, то это не к Валентине! А по существу, докладываю следующее: общаемся каждый день, очень часто она звонит сама, видимся через день, соединения белковых тел не было, когда будет – не знаю. Она, кстати, гагаузка! И я, кроме всего прочего, поразил ее тем, что, в общих чертах, знаю об этом народе! Такие вот дела.
– Рада за Валентину, наконец, у нее будет что-то большое и стоящее! Ревность мне незнакома, только апатия. Состояние души апачей, апухших ковыряться в апатитах.
– Я оценил «что-то большое и стоящее»! С апатией надо бороться! Апачи, как мы знаем, кончили хреново. И, кстати, я прочел твою книгу. Ну что сказать… там мужского стриптиза не больше, чем женского. Диалог двух людей, из которых интересно только одному. Недосказанность, недолюбленность… Их, а может, и тебя. В целом понравилось. Я люблю литературу, в которой надо думать. Не то, что у Льва Николаевича. Описание дуба на три страницы. Читателю нечего представлять, фантазировать! В литературе главное – думать, а сейчас деградация!
– Слушай, а у тебя какого числа день рожденья? – задала я последний и самый животрепещущий вопрос.
– Семнадцатого. А что?
– Ничего. Просто так! – соврала я, с удовлетворением отметив еще один подтвердившийся факт в собственной лженаучной теории…
Наблюдатель
Он берет с подоконника бинокль, прикладывает к глазам. Забыл снять очки. Снимает очки, подстраивает линзы, приникает к прохладе окуляров, находит среди окон напротив три своих. Они расположены друг под другом, как светофор, и «зеленый» горит во всех трех. В нижнем – массажный стол вровень с подоконником. Щуплый массажист – китаец или казах, старательно месит тесто женского тела. Женщина лежит на спине с закрытыми глазами, прикрывая грудь узким полотенцем.
«Куда ж ты таким полупердончиком такие сисяхи!» – смеется наблюдатель сам с собой, мелко стуча биноклем по стеклу.
Маленький потный массажист переходит к поглаживаниям. Тело растекается квашней. Полотенце сползает, открывая развалившиеся груди. Массажист садится сверху. Все-таки казах – уж больно ловко он седлает эту квашню. Смотреть дальше наблюдателю не интересно. Он знает, что будет. Это происходит не менее трех раз в неделю. Массажисты меняются, похотливая бабища та же. Отвратительная. Ему нравится только прикольный момент с полотенцем.
Он передвигается в среднее окно. Оппа! А там уже трахаются! Как обычно, на подоконнике! Надо было с него начинать! – расстроено чешет он нос. Процесс в разгаре. Щека и ладони женщины плющатся на стекле, ритмично меняясь в размере. Пульсирующая тень мужчины раскачивает темноту. Женская щека замирает и сползает по стеклу. Несколько секунд видны ее тяжело дышащие плечи и темная растрепанная голова. Мелькает обнаженный женский силуэт, и больше ничего не видно. Эх, не успел сегодня! – досадует зритель и сдвигает бинокль выше.
В верхнем окне аппетитная полураздетая дама стоит у окна. Работает сутки через трое, что ли, – размышляет он сам собой. – Что-то два дня ее не было. Дама поднимает и опускает груши своих грудей, словно оценивая зрелость плодов. Пеньюар морщится подмышками. Упираясь руками в подоконник, она смотрит вниз, в улицу. Виден ее крупный нос, накрашенные глаза, плюшки грудей и плеч. Ждет кого-то, наверно, – предполагает наблюдатель. Хотелось бы ему быть на месте гостя? Пожалуй, нет…
Он отнимает глаза от окуляров, неприятно констатируя отсутствие эрекции. Рука устает держать бинокль.
Мелодия мобильного телефона оглушительна в пустой квартире. Он вздрагивает от неожиданно громкого звука и читает предупреждение на экране: «Диспетчерша».
– Юра!
– Да, Анна Ашотовна!
– Я ставлю тебе выход сегодня. Адрес: Третий проезд Марьиной Рощи….
Он записывает адрес и телефон на обратной стороне квитанции, борясь с раздражением: «Анна Ашотовна, блядь! Двадцать семь лет девке, в Москве без году неделя! На «вы» к ней, пожалте! Начальница! А он кто? Он – просто мальчик Юра. Пятидесяти четырех лет. Двадцать семь и пятьдесят четыре – ровно в два раза, – подсчитывает он по привычке прикидывать в уме размеры и пропорции.
– Да, да, все я понял! – досадливо морщась, договаривает он в трубку.
Он кидает в рот надкусанную баранку, запивает остывшим чаем, быстро собирается. Кроссовки, куртка, сумка, ключи, права, деньги.
Через час он рассказывает, что основное в кухне это фасады и начинка, не считая техники, которая может стоить, грубо говоря, от трех рублей до трех миллионов. Фасады – это внешний вид, а начинка, то есть механизмы ящиков и поворотных секций – это комфорт, удобство, напрямую влияющее на качество жизни. Важно, чтобы ничего не перекашивалось, не заклинивало, не цеплялось и не раздражало. А ящики можно сделать любыми. Все боятся ДСП, фенолов и формальдегидов, но сейчас их уже давно не применяют, поэтому современные ДСП такие рыхлые. Вот у матери он шкаф разбирал, полку из советского ДСП целый день пилил! А он мужчина не слабый…
Клиенты – пожилая супружеская пара, слушают, кивают, с важностью переспрашивают. Супруг – о ценах и надежности, супруга – о внешнем виде и удобстве.
Он доволен. Хорошие клиенты сегодня.
По пути от клиентов он заскакивает положить денег на телефон и паркует машину у метро. В центр практичней на метро. В центре мы встречаемся в кафе. Он опаздывает.
– Извини, на работе задержался, – оправдывается он.
– Долго уламывал клиентов?
– Да я никогда никого не уламываю. Просто сразу говорю, что займу полтора часа, не меньше, и если что, спрашивайте. Моя коронная фраза: «вы, конечно, можете заказать кухню в другом месте, но все равно можете проконсультироваться у меня». На эту фразу клюют почти все и всегда! – улыбается он.
– Хороший ход. У тебя процент от сделки?
– Нет, тыща за консультацию, независимо от результата.
– А какой смысл тогда?
Он пожимает плечами.
– Ну, это как подработка. Я умею и люблю разговаривать с людьми. Я знаю предмет. Я же кем только не был! Столяром, сборщиком мебели, токарем! И потом… у меня сейчас тяжелая полоса. И с работой напряг, и одиночество зае…, – он смущается несказанного слова и разряжает обстановку анекдотом: «Брежнев, Суслов и Хрущев собрались ехать в Китай. У них там другие имена, предупреждают их. – Вот вы, Леонид Ильич, будете у них не Брежнев, а Буй, товарищ Суслов – Суй, а вы, Никита Сергеевич… – А я не поеду! – говорит Хрущев».
Его лицо смеется, а глаза – нет.
– Ты в разводе? – спрашиваю я.
– Официально нет. Зачем разводить эту бодягу? У меня дети.
– А почему расстались?
– Да это как-то давно началось. У меня работа. И по выходным иногда. Я не мог ее сопровождать, куда она хотела. А ее то в театр позовут, то на концерт, то на рыбалку. Она всегда таким тоном мне: – Меня пригласили! – Ну, иди, говорю. Так все постепенно и развалилось… Как у всех…
– У нее кто-то появился?
– Не знаю, – равнодушно бросает он и смотрит в сторону. – Мне всегда было непонятно, как можно так сидеть? Глаз не видно! Тесно! Какой интерес смотреть на щеку и в ухо? Странные такие…
Я смотрю туда же, куда он.
За соседним столом рядком, как голуби на подоконнике, сидит пара. Они молча клюют из своих кормушек, по-птичьи двигая головами, то синхронно, то попеременно. Молодой человек уже с молодым пузиком и юной заплешиной. Девушка маленькая и худая, с широко посаженными водянистыми глазами, похожая на русалку после операции по переделке хвоста в ноги. Ножки вышли тоненькие и кривые.
– Правда, странные, – соглашаюсь я.
– Как думаешь, кто они друг другу? – спрашивает Юра.
– Не знаю. Супруги, наверно, судя по тому, что смотреть друг на друга не могут.
Юркий официант забирает у пары опустевшие кормушки и оставляет им два меню. Молодой человек раскрывает одно и погружается в чтение. Русалка подгружается туда же, лежа на плече своего спутника. Второе меню остается нетронутым.
– Недавно поженились, – предполагает Юра. – Смотри, как льнет к плечику.
– Наверно. Чего гадать? Все равно не узнаем.
– Точно, точно! – настаивает Юра.
Я представляю, как эти двое занимаются своим семейным сексом. Он забивает голы потным животом между ее тоненьких кривых штанг, а она молча слушает шлепки, потому что русалочий голос она отдала за ножки.
– Не хотела бы я видеть, как они трахаются, – вслух говорю я.
– А я бы посмотрел, – с ухмылкой говорит Юра. – Я вообще люблю наблюдать за людьми. В окна смотреть, думать, что за ними, кто там живет и как. Я в метро когда езжу, всегда на эскалаторе на людей смотрю. Думаю – у них у всех есть секс! У всего этого нескончаемого потока! И все они где-то работают…
– А почему первая мысль про секс? Потому что «у них есть, а у меня нет»?
– Не знаю. Почему-то.
– Он есть у тридцати процентов населения. Максимум. Роль секса в нашей жизни искусственно преувеличена. Миллионы людей живут без секса. И, кстати, нет ничего любопытного в местах работы едущих на эскалаторе людей.
– Наверно, ты права, – грустно соглашается Юра.
– Я тоже впечатляюсь эскалатором, полным народа. Но у меня другие любимые мысли. Первая – всех этих людей родили!
Юра удивленно поправляет очки в не идущей ему пластиковой оправе, словно хочет настроить сбитый фокус.