— Вы единственный, кто пришел нам на помощь, — тепло сказала она мне. — У нас сложилось отчаянное положение, а нас просто бросили! Со стороны Содружества это еще большая подлость, чем вероломное нападение Очира. Я не знаю, как вас благодарить.
— Благодарность мне объявят Вулдровт, Адамсон и Коломенский.
— Знаю, какую благодарность вы от них получите.
— Я тоже знаю.
— Лес лимпопо почти погиб, — сказала она, и в ее официальном тоне мимолетно скользнула печаль. Эта призрачная печаль меня тронула. Она потерла висок длинными ухоженными пальцами, и это движение окончательно выдало ее состояние.
— Готовьтесь к нападкам со стороны Правительства Вулдровта. Вас могут привлечь к ответственности за неуплату налогов, — предупредил я.
Она сердито дернула головой, услышав новую весть об очередной проблеме.
— Однако вам делает честь, что вы не наживались контрабандой лично.
— Еще чего не хватало! — ответила Сурепова без особой злости. — Матвей Васильевич, у нас остается еще один нерешенный вопрос, с которым нам без помощи не справиться.
— Заложники. Вы располагаете двадцатью миллионами?
— В данный момент располагаю. Министр финансов ухитрился спрятать казну от оккупантов, иначе нас и вовсе бы обворовали. Однако нам они сейчас необходимы, как никогда. Оккупация нанесла немало убытков. Надо расчистить от обломков и мусора околопланетное пространство. Кроме того, есть много погибших в первом бою, их семьи надо поддержать не только на словах. А еще я хотела бы отблагодарить партизан, разгромивших шайку Собакина. Мне гораздо приятнее будет отдать деньги этим людям, чем какому-то Рыжакову.
— Понятно. Я вам помогу. Мне нужны люди, которые хорошо знают местность.
Операция по освобождению заложников началась в 3.50 часов утра и заняла несколько секунд. Именно столько времени понадобилось, чтобы ликвидировать 16 бандитов и еще восьмерых взять живьем. Мы допустили только одну осечку: ушел непосредственно главарь банды. Рыжакову удалось прорваться к челноку и немного оторваться от нас. Он опережал нас в воздухе на 14 секунд, и эти 14 секунд он плодотворно использовал. Он посадил челнок в одном из спящих дворов и скрылся в доме. Мои люди, удивленные бестолковыми действиями бандита, взяли дом под прицел. Они его дождались: он выволок из дома… Сурепову. Она не издала ни звука, хотя находилась в сознании. Рыжаков ухитрялся передвигаться таким образом, что по нему нельзя было стрелять — можно было попасть в заложницу. Он прыгнул в челнок вместе с Суреповой и пошел в небо. На высоте шестнадцати километров десант оставил его, потому что подниматься выше не позволяла техника. Далее наблюдение за ним передали на орбитальные корабли и спутники, но Рыжаков замаскировался. Поиск столь маленького судна представлялся делом довольно кропотливым, даже несмотря на предположение, что Рыжаков изберет низкие орбиты. Поле выше было усеяно обломками после боев.
По окончании операции я отправился в порт. Я чувствовал себя неудовлетворенным и злым. Неудача вызвала во мне нестерпимую досаду. В здании порта было не повернуться от множества людей: туристы покидали некогда гостеприимную планету. Правительство Осени впоследствии выкатит солидный счет Очиру, в том числе и за подорванную репутацию, а заодно уж и за упущенную в результате выгоду. Я пробирался между людьми к своему выходу, сто раз пожалев, что не пошел на поле служебными коридорами. Меня съедала тревога за незнакомую мне женщину. Я мог только догадываться, какие испытания выпали на ее долю. И вдруг меня окатило жаром. Еще не сообразив, что происходит, я огляделся поверх голов. И только потом увидел её, Алику. Алика в окружении шестерых детей стояла рядом с мужем и еще с одной парой. Мужчину в паре я узнал, он был в группе заложников. На руках Алика держала седьмого ребенка. Зубы Юрьин уже успел вставить. Все эти подробности я разглядел как-то мельком. Алика оглянулась на мой взгляд. Она удивилась и "выпала" из общего разговора. Ее, однако, бесцеремонно пихнули дети, возвращая в свой круг. Она опомнилась, улыбнулась мне тепло и немного растерянно. Я улыбнулся в ответ, потом набычился и пошел своей дорогой. Она, как и Сурепова, тоже была на своем месте.
АЛЕКСАНДРА СУРЕПОВА
В первое мгновение мне померещилось, будто мне снится кошмарный сон. Под утро мне привиделось перекошенное до неузнаваемости лицо Валерки Рыжакова. Рыжаков больно схватил меня сразу за руку и за ногу и выдрал из постели. Я взвизгнула от боли и испуга, и вдруг поняла, что не сплю. Рыжаков молча выволок меня из дома и по-обезьяньи ловко выбрался со мной из дома. Мне мешало около головы что-то холодное и твердое, и только теперь сообразила, что именно происходит. Странно, но в этот момент я злилась на Рыжакова только за то, что не дал мне одеться, и я очутилась на улице в одной только ночной сорочке. Рыжаков молниеносно запрыгнул со мной в какую-то жуткую, ощеренную грязным металлом машину, приковал меня наручником то ли к рычагу, то ли к ручке, и мы рванули вверх. Все произошло настолько быстро, что я все еще надеялась проснуться. Я с трудом подняла дурную голову и выглянула в кормовой подслеповатый иллюминатор. Там я с трудом разглядела в небе несколько машин, явно преследующих нас. Эфир мужским голосом настойчиво требовал от Рыжакова немедленно вернуться назад, тот не реагировал. Потом эфир замолчал. Наступила тишина, в которой слышался только рабочий шум неведомой мне машины, несущей нас все выше, и тяжелое сопение Рыжакова. Я кое-как пристроилась в своем уголочке. Несмотря на свое положение, страха я не испытывала, только неловко чувствовала себя в ночной сорочке и босиком, и поджимала под себя ноги. Короткая цепь наручника стесняла движения. Рыжаков обернулся ко мне. Я узнавала его с трудом, и, наконец, не выдержала:
— Во что же ты превратился, Валера?
— Не бойся, я тебя не обижу, — невозмутимо ответил он. — Не обижу по старой памяти.
Мы были одноклассниками. Никогда не дружили, но знали друг друга с детсадовского возраста. Я не верила, никак не верила, что это он. Невозможно такое, чтобы тощий длинный пацан с тонкой шеей, сидевший когда-то за соседней партой, вдруг выволок тебя из постели, приставил бы к голове пистолет и поволок бы куда-то, не дав даже нацепить тапочки… Все это я монотонно выкладывала ему в спину.
— А ведь ты неправильно себя ведешь, — отозвался он. — Разве тебя не учили, как надо себя вести, если вдруг попадешь в заложники?
— Что?
— На террориста смотреть нельзя. А еще молодым красивым женщинам запрещено демонстрировать свои прелести.
— Пошел ты… в баню.
— А еще бандитов нельзя провоцировать, реакция может быть неадекватной. Покладистой надо быть.
Я обозвала его свиньей, он в ответ только хмыкнул. За иллюминатором становилось все темнее, в салоне автоматически включилось мутное освещение. Рыжаков вышел в эфир:
— С вами говорит капитан Рыжаков Валерий Александрович. У меня на борту находится президент государства Осень Сурепова Александра Владимировна. За ее возвращение я требую исправное космическое судно не меньше канонерской лодки и двадцать миллионов соло. Требую оставить деньги в канлодке в ходовой рубке. Убедившись в их наличии и в собственной безопасности, я оставлю госпожу президента на борту челнока. На связь выходить не буду. О том, что мои требования выполнены, прошу сообщить в эфир.
— Почему ты больше не будешь выходить в эфир? — спросила я, когда он повернулся.
— Заложникам нельзя задавать вопросы террористам, — назидательно ответил Рыжаков, но я не могла смолчать:
— Государство после оккупации понесло серьезные убытки, а ты собрался отобрать у налогоплательщиков такие деньги!
— Как ты думаешь, сколько ты стоишь, Сурепова? Ты всегда была о себе высокого мнения. А двадцать миллионов — это всего лишь четверть годового бюджета Осени. Смею заметить — всего лишь того, который числится в официальных отчетах. Кстати, Сурепова, за четырех мужчин я требовал ровно столько же, так что обижаться тебе не на что. Разве что на то, что я возвеличил твою гордыню, а для тебя это вредно.
Я испытывала двоякое чувство. Присутствие человека, которого я знала с детства, вместе с которым я росла и училась, успокаивало. С другой стороны, все происшедшее со мной не вписывалось ни в какие рамки, положение мое было чрезвычайно опасным, а одноклассника своего я узнавала с большим трудом и все больше убеждалась, что и вовсе его не знаю. Постепенно стал подкрадываться страх, естественный в таких условиях. Рыжаков был небрит, неухожен, выглядел измотанным, а лицо его, по-мужски красивое, было жестоким и от того пугающим. Также пугал нехороший, тяжелый взгляд. Я бессознательно сбилась в комок, подтянула колени к подбородку и натянула ночнушку на самые пятки. Блин-компот, ведь на мне не было даже трусов! В добавление к собственным раздерганным чувствам я прониклась чувством обидного унижения. Неужели это все ты, Валерка Рыжаков?!
— Как ты думаешь, сколько ты стоишь, Сурепова? Ты всегда была о себе высокого мнения. А двадцать миллионов — это всего лишь четверть годового бюджета Осени. Смею заметить — всего лишь того, который числится в официальных отчетах. Кстати, Сурепова, за четырех мужчин я требовал ровно столько же, так что обижаться тебе не на что. Разве что на то, что я возвеличил твою гордыню, а для тебя это вредно.
Я испытывала двоякое чувство. Присутствие человека, которого я знала с детства, вместе с которым я росла и училась, успокаивало. С другой стороны, все происшедшее со мной не вписывалось ни в какие рамки, положение мое было чрезвычайно опасным, а одноклассника своего я узнавала с большим трудом и все больше убеждалась, что и вовсе его не знаю. Постепенно стал подкрадываться страх, естественный в таких условиях. Рыжаков был небрит, неухожен, выглядел измотанным, а лицо его, по-мужски красивое, было жестоким и от того пугающим. Также пугал нехороший, тяжелый взгляд. Я бессознательно сбилась в комок, подтянула колени к подбородку и натянула ночнушку на самые пятки. Блин-компот, ведь на мне не было даже трусов! В добавление к собственным раздерганным чувствам я прониклась чувством обидного унижения. Неужели это все ты, Валерка Рыжаков?!
Я ощутила тошнотворную перемену курса вверх на курс вниз. И снова не удержалась:
— Куда мы летим?
Он ответил не сразу. Наверное, обдумывал, как ему держаться со мной.
— Мы возвращаемся, — наконец вымолвил он.
— Возвращаемся? — обрадовалась я. Мне померещилось, будто я стала невесомой, настолько сильным было облегчение. Рыжаков обернулся и расхохотался мне в лицо:
— Нас будут искать на орбите, а мы отсидимся в лесу.
Всё. Больше я с ним не заговаривала, замкнувшись в гордом и униженном молчании.
Рыжаков обосновался в пещере в горах. Он поставил перед выходом закопченного космического мастодонта, пышущего смрадным жаром после спуска из верхних слоев атмосферы. Он отстегнул наручник от моей руки, грубо перетащил меня из салона в пещеру и привязал к машине длинным проводом, словно козленка. Из пещерного зева, откуда-то из-под земли, несло влажным холодом. Я успела полностью проникнуться страхом, как и положено заложнице, и вела себя смирно. Я и в самом деле опасалась спровоцировать одноклассника в своей несчастной ночнушке. Без трусов я чувствовала себя страшно уязвимой, как будто этот кусочек ткани мог бы меня при случае спасти. Приближалась ночь, и страхи мои все усиливались. Рыжакова долго не было, затем он принес зверька, подстреленного им и уже разделанного. Тушку он швырнул мне:
— Приготовишь.
Внутри пещеры он разжег костер. Из челнока (я уже узнала от него, что эта кошмарная машина есть челнок) он принес в пещеру металлическую конструкцию непонятного мне назначения и приспособил над костром. Я, не поднимая глаз, молча жарила на этой конструкции тушку. Он разделил мясо пополам. Есть не хотелось, но я заставила себя поесть, силы могли еще понадобиться. Безумно хотелось принять душ. Рыжаков затоптал костер ногами в армейских ботинках, затем хищно цапнул меня за руку и поволок обратно в челнок. Там он снова приковал меня к прежнему месту и бросил мне свою безрукавку. Надо полагать, можно устраиваться на ночлег. Сам завалился в кресло пилота и немедленно заснул.
Безрукавка воняла мужским немытым телом и была тяжелая, будто нашпигованная металлом и, главное, я не могла уместиться под ней целиком, но все же это было лучше, чем целомудренно прикрываться локтями и коленями. Думала, что не засну, и в самом деле долго настороженно прислушивалась к дыханию спящего мужчины, почти незнакомого мне человека. Предыдущей ночью мне бессовестно снился Власов. Он понравился мне, когда топтался у меня в управе, удивляя меня совсем не домашним, неприрученным видом. Роскошь президентских апартаментов как-то стушевалась в его присутствии. Такие барсы плохо поддаются дрессировке, и эта мысль мне нравилась. Потом он всю ночь мне снился, и я томилась во сне от всплывших наружу глубоко запрятанных желаний. Теперь мы с ним о чем-то беседовали, сблизив лица, черных очков на нем не было, были яркие серые мужские глаза, и меня снова томило желание.
А потом меня будто толкнули в бок: я вдруг увидела в открытый люк, что уже светло, услышала чириканье мелких птичек. Рыжакова не было. Я рывком села. Трясясь от утреннего холода, я стала разминать затекшие конечности. Я была разбита, будто всю ночь грузила уголь. Рыжаков ушел, а я даже не услышала. Довольно долго я тупо сидела на месте. Потом он появился с добычей. Он наловил рыбы и снова потащил меня в пещеру. Пока разжигал костер, смотрел на меня с усмешкой.
— Где твоя спесь, Сурепова? Всю жизнь к тебе на сраной кобыле не подъедешь. В школе даже списывать никому не давала, помнишь? Всю жизнь смотришь на всех свысока, как на холопов. Ну-ка, признайся, секретутку свою за волосы ни разу не таскала? Нет? Что-то слабо верится. Куда твоя гордость подевалась, а? На рыбу, пожарь, да пошустрей поворачивайся. Я тебя не обижу. Даже несмотря на то, что ты передо мной сейчас голая. Ты ж не только тапочки не нацепила, трусы тоже.
Я прятала бордовое лицо, непослушно кривившееся от злости. Меня колотило от гнева и от страха. Унизительное бессилие буквально ослепляло меня.
— Ничего, этот случай только пойдет тебе на пользу, ты мне еще спасибо скажешь.
Потом цепко схватил меня за волосы, рывком вскинул мое лицо вверх, приблизил ко мне свое страшное лицо, и мне пришлось взглянуть ему в глаза.
— Страха нет… — проговорил он. Его лицо придвинулось ближе, а его неожиданно грузное тело придавило меня к твердой стене пещеры. Я сделала неудачную попытку вырваться. Бедром я почувствовала его полную "боевую" готовность. Ноги мои отнялись от ужаса, легкие отказывались работать. Ни к кому в своей жизни я еще не испытывала такой ненависти, как к нему.
— Только ненависть, — прошептал он одними губами мне в губы. Я была готова по-звериному вцепиться в его губы зубами. Он немного отодвинулся и устало произнес:
— Кто ж на тебя, такую, позарится? Кто тебя полюбит? Одним льдом людей окатываешь, айсберг в юбке.
Видимо, при упоминании юбки он вспомнил мою ночнушку, потому что фыркнул от смеха. Добавил:
— Даже юбки на тебе нет. Один лед остался. Никому не достанется твоя красота. Так и сдохнешь одна.
Он отбросил меня от себя. Полдня он без остановки говорил мне гадости. Неторопливо разбирал по косточкам мой характер, перебирал давно забытые поступки двадцатилетней давности. Я упорно молчала. Подозревала, что он провоцирует меня на выпад, в ответ на который изобьет. Даже лицо прятала, чтобы не подхлестнуть его ненавидящим взглядом.
К полудню он как-то потеплел:
— Молодец. Сдержанная. Я ж знаю: бесишься, что не можешь порвать мне глотку.
Я уткнула взгляд в рыбу, которую уже второй раз за этот день заворачивала в листья и закапывала в горячие уголья. Он пристально оглядел меня с головы до ног и удовлетворенно кивнул:
— Вот такая ты и есть на самом деле. Всю жизнь кого-то играешь.
— Играю. Как и все, — глухо отозвалась я. И тут же испугалась, какая будет у него реакция.
Никакой реакции не последовало. Когда рыба приготовилась, он, как и утром, отдал мне мою долю, наелся сам и молча ушел. Я осталась привязанной к челноку.
Рыжакова не было уже долго. Костер тоскливо угасал. Я время от времени дергала провод. Запястье под ним больно саднило. Узел, которым Рыжаков захлестнул провод на моей руке, был мне незнаком, я не могла с ним справиться одной рукой, равно как и с узлом на другой стороне провода. Мне хотелось освободиться и сбежать. Соотечественники обязательно меня разыщут, хищных зверей здесь не водится, но главное — побегом я сохраню казне 20 миллионов соло. Все государственные заботы — оккупанты, бандиты, лес лимпопо, погибшие люди, уничтоженный флот, предстоящие финансовые затруднения — отодвинулись в сторону, затушевались. Поблекли старческие немощи отца, ремонт в загородном доме и даже Власов. Из тени вышли только 20 миллионов. Они волновали меня сейчас так же, как унижения, экстремальные условия, усталость и отсутствие одежды. Я подбросила в костер оставшиеся ветки, вытянула головешку и стала жечь ею провод. Изоляционный материал едко дымил и плавился. Оголившуюся проволоку я гнула и крутила во все стороны. Взмокла, озлилась. Постоянно прислушивалась — не идет ли мучитель. Вокруг было тихо, только пели мелкие птицы и звенели насекомые. После долгих стараний проволока поломалась. Я осторожно выбралась наружу, огляделась. Увидела наваленные всюду скальные обломки. Идти между ними можно было в нескольких направлениях. Я подобрала ночнушку и побежала вниз по склону. Разнокалиберные обломанные камни больно впивались в босые ноги, я изранила их сразу, через несколько шагов. Я вспомнила сказку о Русалочке и прониклась к бедной девушке сочувствием. Ей тоже было больно ходить. Теперь я поняла, как она мучилась. Отбежала я недалеко, получила слепящий удар по голове и отключилась.