«Ищи себе занятие, — бывало, говорила бабушка Шугарс, — пусть даже это будет покер, драка, быстрые автомобили, потому что безделье несет с собой куда большие неприятности».
Даже и без совета бабушки я не мог поехать на место нашей встречи со Сторми и дожидаться ее там. Потому что пока все мои мысли занимал Боб Робинсон и его дьявольская картотека.
Отъехав от церкви, я позвонил П. Освальду Буну, весящему четыреста фунтов и с шестью пальцами на левой руке.
Маленький Оззи снял трубку на втором звонке.
— Одд, взорвалась моя прекрасная корова.
— Взорвалась?
— Бах! — ответил Маленький Оззи. — Только что в мире все хорошо, а в следующий момент твоя знаменитая корова разлетается на куски.
— Когда это произошло? Я ничего не слышал.
— Ровно два часа и двадцать шесть минут тому назад. Полицейские уже побывали здесь и уехали.
Я уверен: даже они, привыкшие к варварству преступников, были шокированы случившимся.
— Я только что видел чифа Портера. Он об этом не упомянул.
— После того как они отбыли, даже им, многое повидавшим, несомненно, потребовалось пропустить стаканчик-другой, прежде чем писать рапорт.
— И как вы?
— Я не скорблю, это был бы перебор, но огорчен.
— Я знаю, как вы любили эту корову.
— Я любил эту корову, — подтвердил он.
— Я хотел заехать к вам, но, может, сейчас не самое удачное время.
— Это идеальное время, дорогой Одд. Нет ничего хуже, чем быть одному вечером того дня, когда взрывается твоя корова.
— Буду через несколько минут, — пообещал я.
Маленький Оззи живет в Джек Флетс, районе, который лет пятьдесят тому назад назывался Джек Рэббит Флетс, расположенном к западу и вниз по склону от исторического центра. Я понятия не имею, когда и куда подевался «Рэббит».
Когда живописный центр начал привлекать туристов в конце 1940-х годов, город пошел на то, чтобы усилить его привлекательность. Наименее фотогеничные заведения, скажем магазины рабочей одежды, покрышек, оружия, выдавили во Флетс.
Двадцать лет тому назад новенькие торговые центры поднялись на Грин-Мун-роуд и Джошуа-Три-хайвей. Они, конечно, оттянули покупателей от непрезентабельных магазинчиков Флетс.
Так что в последующие пятнадцать лет район Флетс значительно изменился. Старые торговые и промышленные здания шли на слом, их место занимали коттеджи, таунхаузы, многоквартирные дома.
Одним из первых, когда мало кто осознавал перспективность этого района, Маленький Оззи приобрел в Джек Флетс участок в один акр, на котором стояло здание давно закрывшегося ресторана. Здесь он и построил дом своей мечты.
Двухэтажную резиденцию с лифтом, широченными дверными проемами, прочными полами. Дом Оззи учитывает и габариты хозяина, и позволяет избежать неприятностей, грозящих чрезвычайно полным людям (Сторми боится, что со временем Оззи станет одним из них). Если Оззи для транспортировки в больницу или, не дай бог, в похоронное бюро потребуется подъемный кран и грузовик-платформа, стены ломать точно не придется.
Я припарковал «Мустанг» перед лишившимся коровы домом, и увиденное, пожалуй, потрясло меня даже больше, чем я ожидал.
Стоя под одной из терминалий, которые отбрасывали длинные тени в свете катящегося к западному горизонту солнца, я в ужасе смотрел на представшее перед моими глазами зрелище. На этой земле все в конце концов разрушается, но внезапные и преждевременные исчезновения тем не менее печалят.
Четыре ноги, куски разорванной головы и тела разбросало по лужайке перед домом, кустам, дорожке. Особо мрачное впечатление производило вымя, которое приземлилось на один из столбов забора из штакетника, накрыло его, как шапкой, да так и осталось висеть сосками вверх.
Черно-белая корова голштинской породы, размером с внедорожник, ранее стояла на двух стальных столбах высотой в двадцать футов каждый. А теперь на этом высоком насесте остался только коровий зад, который развернуло хвостом к улице и зевакам.
Под пластмассовой коровой когда-то висела вывеска ресторана, специализирующегося на стейках, который и стоял на участке, купленном Маленьким Оззи. Построив дом, Оззи вывеску не сохранил, оставил только здоровенную пластмассовую корову.
Оззи видел в этой корове не только украшение лужайки. Он воспринимал ее как произведение искусства.
Среди многих написанных им книг четыре были об искусстве, так что он знал, о чем говорит. Фактически, поскольку он — самый знаменитый житель Пико Мундо (во всяком случае, из ныне живущих) и, возможно, самый уважаемый, а еще и потому, что он одним из первых понял, что Джек Флетс превратится в респектабельный район, только ему и удалось уговорить городской строительный департамент сохранить корову как скульптуру.
По мере того как во Флетс росло количество жилых домов, некоторые соседи, не большинство, но самые крикливые, продолжали настаивать на сносе гигантской коровы, из эстетических соображений. Возможно, кто-то из них, ничего не добившись от чиновников муниципалитета, решил действовать самостоятельно и прибег к насилию.
Не без труда я пробрался через останки коровьего искусства, поднялся по ступенькам на крыльцо, но не успел позвонить в звонок, как дверь открылась и на пороге возник Оззи.
— До чего же жалкое деяние этого малообразованного дурака! Я утешаюсь лишь тем, что напоминаю себе: искусство — вечно, а критики — насекомые, живущие один день.
— Шекспир? — спросил я.
— Нет. Рэндалл Джаррелл.[31] Прекрасный поэт, ныне всеми забытый, потому что в современных университетах учат только самомнению и высасыванию из пальца.
— Я могу все это убрать, сэр.
— Ничего ты не уберешь! — воскликнул Оззи. — Пусть смотрят на руины неделю, месяц, эти «ядовитые змеи, радующиеся собственному шипению».
— Шекспир?
— Нет, нет. У. Б. Даниэль,[32] о критиках. Со временем я, конечно, уберу все обломки, но зад этой прекрасной коровы останется здесь, будет моим ответом этим бросающим бомбы филистимлянам.
— Так это была бомба?
— Очень маленькая, подвешенная к скульптуре ночью, с таймером, который позволил этим «змеям, питающимся грязью и ядом» оказаться в момент взрыва далеко от места преступления. Это тоже не Шекспир. Вольтер, о критиках.
— Сэр, я немного тревожусь из-за вас.
— Не нужно тревожиться, юноша. Этим трусам едва достало смелости под покровом ночи подобраться к бедной пластмассовой корове, но они никогда не решатся встретиться лицом к лицу с толстяком, у которого такие бицепсы, как у меня.
— Я говорю не о них. Меня тревожит ваше кровяное давление.
Оззи пренебрежительно отмахнулся одной из своих огромных рук.
— Если б ты весил, сколько я, если б в твоей крови плавали молекулы холестерина размером с миниатюрные маршмэллоу,[33] ты бы понимал, что время от времени необходимы приступы праведной ярости, чтобы избежать полной закупорки артерий. Праведная ярость и хорошее красное вино, лучшего лекарства не найти. Заходи, заходи. Я открою бутылку, и мы выпьем за уничтожение всех критиков, «этого мерзкого племени голодных аллигаторов».
— Шекспир? — спросил я.
— Ради всего святого, Одд, Бард — не единственный писатель, который прикладывал перо к бумаге.
— Но если я буду постоянно поминать его, — я прошел в дом, следуя за Оззи, — то рано или поздно попаду в десятку.
— С помощью этих жалких трюков тебе и удалось окончить среднюю школу?
— Да, сэр.
Оззи предложил мне устраиваться поудобнее в гостиной, а сам пошел за бутылкой «Роберт Мондави каберне совиньон». Вот я и остался наедине с Ужасным Честером.
Кот не толстый, но большой и бесстрашный. Я однажды видел, как агрессивная немецкая овчарка не решилась напасть на него, поскольку он и не думал обращаться в бегство.
Подозреваю, даже питбуль, готовый разорвать всех и вся, не стал бы набрасываться на Ужасного Честера, а отправился бы на поиски более легкой добычи. Как поступают крокодилы.
Шерсть у Ужасного Честера цвета созревшей тыквы, с черными отметинами. Глядя на оранжево-черный окрас его морды, возникает мысль, что он — хороший знакомец гремевшей в стародавние времена рок-группы «Кисс».
Лежа на подоконнике, глядя на лужайку перед домом, он с минуту делал вид, будто и не подозревает, что кто-то составляет ему компанию.
Меня такое положение более чем устраивало. Туфли, которые были на мне, он еще не пометил своей мочой, и я надеялся, что они с ней так и не познакомятся.
Наконец-то повернув голову, он удостоил меня пропитанным презрением взглядом. Презрения этого было так много, что я буквально слышал, как оно потоком выплескивается на пол. А потом Ужасный Честер вновь отвернулся к окну.
Взорвавшаяся корова, похоже, зачаровала его и настроила на философский лад. Возможно, он использовал уже восемь своих жизней и почувствовал холодок смертности.
Мебель в гостиной Оззи крепкая, массивная, удобная. Темно-синий персидский ковер на полу, гондурасские маски из красного дерева по стенам, бесчисленные полки с книгами создают атмосферу уюта.
Несмотря на опасность, которой подвергались мои туфли, я быстро расслабился. Ушла напряженность, не покидавшая меня с того самого момента, когда ранним утром я увидел Пенни Каллисто, дожидающуюся меня у лестницы.
Но не прошло и полминуты, как Ужасный Честер вновь заставил меня напрячься угрожающим, злобным шипением. Все коты умеют шипеть, но насыщенностью шипения и слышащейся в нем угрозой Честер может посоперничать с гремучими змеями и кобрами.
Что-то за окном очень ему не понравилось, раз уж он поднялся на все четыре лапы, выгнул спину, а шерсть у него встала дыбом.
И хотя я не был причиной его возбуждения, я сдвинулся на край кресла, чтобы при необходимости удрать из гостиной.
Честер зашипел снова, потом царапнул когтями стекло. От противного скрежета во мне все задрожало.
Внезапно я подумал, что вернулись подрывники, чтобы сбросить на землю упрямый коровий зад.
Когда Честер вновь царапнул стекло, я поднялся. Осторожно приблизился к окну. Не из страха, что стекло прошибет бутылка с «коктейлем Молотова». Просто не хотел, чтобы разъяренный кот неправильно истолковал мои мотивы.
На улице, у забора из штакетника, огораживающего дом, стоял Человек-гриб, Боб Робертсон.
Глава 16
Первым у меня возникло желание отпрянуть от окна. Но если Человек-гриб следил за мной, значит, каким-то образом узнал, что раньше я побывал в его доме в Кампс Энде. И желание укрыться от его глаз истолковал бы как доказательство моей вины.
Я остался у окна, довольный тем, что Ужасный Честер находится между мной и Робертсоном. Порадовало меня и другое: кот сразу же, даже на большом расстоянии, невзлюбил этого человека, подтвердив, что мое недоверие к нему небеспочвенно.
До этого момента я и представить себе не мог, что мы с Ужасным Честером можем хоть в чем-то прийти к единому мнению, за исключением нашей любви к Маленькому Оззи.
Впервые я видел, что на лице Робертсона нет улыбки, мечтательной или какой-то еще. Освещенный лучами заходящего солнца, уже не слепяще-белыми, а медово-золотыми, на фоне темных терминалий, он выглядел таким же мрачным, как Тимоти Маквей на огромной фотографии, висевшей на стене его кабинета.
За спиной послышался голос Оззи: «О Боже, и как это люди берут в рот врага, чтобы он похищал их разум».[34]
Обернувшись, я увидел его с подносом, на котором стояли два стакана с вином и тарелка с кубиками сыра в окружении крекеров.
Поблагодарив его, я взял один стакан и вновь посмотрел в окно.
Боб Робертсон более не стоял там, где я только что его видел.
Рискуя попасть под горячую лапу Ужасного Честера, я шагнул к окну, посмотрел направо, налево.
— Ну? — нетерпеливо спросил Оззи.
Видимо, Робертсон ушел, и очень быстро, по какому-то срочному делу.
И его поспешное исчезновение, пожалуй, напугало меня даже больше, чем внезапное появление у забора. Если б он хотел следить за мной, я бы пошел навстречу его желаниям, чтобы знать, где он находится. Информация о местоположении врага лишней не бывает.
— О Боже, и как это люди берут в рот врага, чтобы он похищал их разум, — повторил Оззи.
Отвернувшись от окна, я увидел, что поднос он уже поставил и теперь поднял стакан, словно произнося тост.
Стремясь взять себя в руки, я ответил:
— Иногда выпадают такие трудные дни, что мы просто не можем заснуть, не позволив вину украсть наш разум.
— Юноша, я не прошу обсуждать эту цитату, спрашиваю лишь, откуда она.
Однако я пока мог думать только о Робертсоне.
— Сэр?
— Из Шекспира! — В голосе Оззи слышалось легкое раздражение. — Я задал вопрос, чтобы помочь тебе сдать экзамен, а ты все равно провалился. Это фраза Кассио из третьей картины второго действия «Отелло».
— Я… отвлекся.
Указав на окно (Честер успел угомониться и вновь пушистой грудой спокойно лежал на подоконнике), Оззи изрек:
— Разруха, которую эти варвары оставили за собой, навевает грустные мысли, не так ли? Напоминает, сколь тонок налет цивилизованности.
— Сожалею, что приходится разочаровывать вас, сэр, но мои мысли были не столь глубокими. Я просто… просто подумал, что узнал проходившего мимо человека.
Подняв стакан в пятипалой руке, Оззи произнес новый тост:
— Да будут прокляты все злодеи.
— Не слишком ли сильно сказано, сэр… прокляты?
— Не мешай ходу моих мыслей, юноша. Просто пей.
Поднося стакан ко рту, я вновь посмотрел в окно.
Потом вернулся к креслу, в котором сидел до того, как услышал шипение кота.
Сел и Оззи, но его кресло заскрипело куда сильнее, чем мое.
Я смотрел на книги, на прекрасные копии ламп от Тиффани, но уют гостиной более не успокаивал, я буквально слышал, как тикают мои наручные часы, отсчитывая секунды, каждая из которых приближала и меня, и всех остальных к 15 августа.
— Ты пришел сюда с тяжелой ношей, — продолжил Оззи. — А поскольку я не вижу подарка, следовательно, ноша эта — какая-то беда или проблема.
Я рассказал ему о Бобе Робертсоне. От чифа Портера сведения о черной комнате утаил, а с Оззи поделился ими, потому что его воображение могло воспринять все.
Помимо публицистики, он написал две серии детективных романов, которые имели успех у читающей публики.
Первую, как вы могли догадаться, о толстом детективе, который находит преступника, не выходя из дома, непрерывно сыпля остротами. А в оперативной работе он полностью полагается на свою очаровательную и атлетическую жену, которая его обожает.
Эти книги, говорит Оззи, основаны на подпитанных определенными гормонами юношеских фантазиях, которые поглощали его в подростковом возрасте. Да и теперь иной раз возникают.
Во второй серии преступления раскрывает женщина-детектив, очень приятная дама, несмотря на все ее неврозы и булимию.[35] Эта дама появилась на свет на пятичасовом обеде Оззи с его издателем, во время которого они отдавали предпочтение не столько вилкам, сколько стаканам для вина.
Не соглашаясь с утверждением Оззи, что у вымышленного детектива могут быть личные проблемы или привычки, пусть даже не очень-то и приятные, но он все равно будет оставаться любимцем публики до тех пор, пока автору удается вызывать у читателей сочувствие своему герою, издатель сказал: «Никому не удастся заставить широкую аудиторию читать о женщине-детективе, которая после каждой трапезы сует два пальца в рот, чтобы опорожнить желудок».
Первый же роман именно с такой героиней получил премию Эдгара По, которая для писателей, работающих в жанре детектива, равнозначна «Оскару». А десятая книга, недавно опубликованная, разошлась тиражом, превышающим любую из первых девяти.
И с серьезностью, которой не удается скрыть озорную ухмылку, Оззи теперь утверждает, что в истории литературы нет романов, со страниц которых изливалось бы такое количество блевотины, к вящему удовольствию множества читателей.
Успех Оззи ни в коей мере не удивляет меня. Он любит людей и слушает их, а его книги проникнуты любовью к человечеству.
Когда я закончил рассказ о Робертсоне, черной комнате и бюро с папками, набитыми сведениями о маньяках-убийцах, он сказал: «Одд, тебе нужен пистолет».
— Оружие меня пугает, — напомнил я ему.
— А меня пугает твоя жизнь. Я уверен, Уайатт Портер выдаст тебе разрешение на скрытное ношение оружия.
— Тогда мне придется ходить в пиджаке.
— Ты можешь сменить футболку на гавайскую рубашку и носить пистолет в кобуре, которая крепится к ремню на пояснице.
Я нахмурился.
— Гавайские рубашки — не для меня.
— Да, конечно, — в голосе Оззи явственно слышался сарказм, — твои футболки и джинсы превращают тебя в уникума современной моды.
— Иногда я ношу кожаные штаны.
— Обширность твоего гардероба потрясает. Ральф Лорен плачет от зависти.
Я пожал плечами.
— Я такой, какой есть.
— Если я куплю подходящее тебе оружие и лично обучу тебя, как им пользоваться…
— Благодарю за заботу, сэр, но я точно отстрелю себе обе ноги, и тогда вам придется писать серию романов о безногом частном детективе.
— Она уже написана. — Оззи глотнул вина. — Все уже написано. Только раз в поколение появляется что-то новенькое вроде блюющей женщины-детектива.
— Есть еще хроническая диарея.
Оззи скорчил гримаску.